Из рода волхвов

Глава 23

Тщеславие всегда порождает глупость и гордыню, но Радовид предпочитал верить в то, что его под силу укротить эти порочные чувства. С ранних лет он упивался своим необыкновенным талантом, который выделял его среди остальных сверстников, и не видел ничего неправильного в том, чтобы с милосердной снисходительностью наблюдать за их отчаянными попытками превзойти его. Сила опьяняет, сковывает разум в тисках и сладко шепчет на ухо о том, что одарённость — это дар богов. Они выбрали его, а значит — и удел его великий.

Не то, чтобы Радовид грезил грандиозными свершениями… Но всегда знал, что не годится для тихой и мирной жизни в лоне родной деревни.

Его влекли далёкие солёные земли, моря, величественные города из белого камня и другие государства. А ещё его влекли войны. Это было удивительно, ведь род волхвов никогда не отличался воинственностью. Велес наградил их мудростью, даровал им знания трёх миров, но никогда не учил их солдатскому ремеслу. Битвы — удел Перуна. И, тем не менее, Радовид ощущал в звоне клинков что-то родственное его душе, хотел узнать — действительно ли кровь умирающих врагов пьянит сильнее, чем крепкий хмель.

Именно поэтому новости о том, что князь Вереса открыл охоту на волхвов, он встретил не столько с яростью, сколько с мрачным внутренним предвкушением. Мира просила его не быть безрассудным, Мира просила его чтить обеты, данные богам, и не лить человеческую кровь. Тот, кто отмечен силой, должен беречь тех, кто слаб, — это одна из незыблемых истин. Но Радовид лишь мысленно потешался над этими малодушными заветами предков, которые жили во времена всеобщего почитания и довольства. Ныне же миром правила сталь и война. Те, кто позволят себе промедление и милосердие, в итоге погибнут.

Разумеется, он избегал делиться с Мирой столь острыми и пренебрежительными мыслями. Люди мнили волхвов жрецами, но даже в их кругах такие, как она, пользовались особым расположением богов. Они общались с ними на равных, в то время как остальные смиренно принимали их волю. Мира бы не стерпела его дерзости, а ему не хотелось искать с ней ссоры. Всё, чего он хотел, уберечь её от угрозы, нависшей над каждым из них.

Кто бы мог подумать, что тогда ему стоило прислушаться к её словам. Не уходить из деревни, не оставлять их одних, не поддаваться уговорам собственного тщеславия. Они ушли, нашли лагерь княжеских воинов и устроили кровавую расправу, словно пытались отомстить за все свои страдания. Радовид впервые осознанно причинил людям боль и не жалел об этом. Душа его пела, а колдовство приятно грело пальцы — так было нужно, так было правильно. И тогда даже гнев богов его пугал в разы меньше.

Это была первая ошибка — но, увы, не последняя.

Последствием этой оплошности стали обугленные останки родимого дома, где он явился на свет, вырос и надеялся однажды, быть может, встретить старость. Вместо привычных улыбок Радовида встретил лишь пепел и стойкий запах крови и смерти. Княжеские воины, пришедшие с иной стороны, пронеслись по этим землям, словно чума, в то время, пока они упивались собственной жестокостью.

Он искал Миру среди мертвецов, но не находил даже намёка на знакомые до боли черты красивого лица. Это давало ему слабую надежду — и отравляло горечью естество. Он узнал, что такое человеческая кровь, но тут же поплатился за это сторицей. Ярость и гнев стали спасительной нитью, которая помогала ему не сойти с ума в те дни, когда отчаянное желание увидеть её лицо перевешивало здравый смысл. Убийство стало навязчивой идеей, смыслом, от которого он более не мог откупиться.

Радовид в один миг понял, что ему стало совершенно всё равно на справедливость богов и жизнь людей. Одни не давали им права выбора, другие — опасались и ненавидели с каждым днём всё сильнее. Зуб за зуб, кровь за кровь. Ему проще было принять эту мерзкую истину, чем вновь поверить в обеты, которые столь сильно чтили его седобородые наставники.

— В твоей душе много тьмы и гордыни, мальчик, — сказал ему однажды старец по имени Огнедар. Его рыжие, как пламя, волосы удивительно точно соответствовали прямому и честному нраву. — Однажды боги покарают тебя за это.

Он взглянул на него с холодной насмешкой, которая приклеилась к его лицу намертво за минувшие месяцы бесконечных сражений. Кровь запеклась под ногтями и была всё ещё тёплой, храня в себе память минувшей битвы. Курган на севере отсюда обратился в могильник, на котором теперь почивали его вороны, ставшие надёжные товарищами в ратном деле.

— С радостью приму их возмездие, но сперва лично оторву голову проклятому Яромиру. А до тех пор избавьте меня от своих упрёков — я сыт ими по горло.

— Седина в бороду — ум в голову. Только вот такие, как ты, до седины не доживают, — с ухмылкой бросил Огнедар.

— Вы бы тоже не дожили, старейший, — едко отозвался Радовид, сверкая глазами в сумеречном полумраке. — Если бы не убили тех княжеских псов, то вас бы обезглавили. Или вы, в целом, были не против такого развития событий?

Старик закряхтел и, кажется, готов был даже засмеяться. Его собственное раздражение понемногу переливалось через края, а потому терпеть издёвки и насмешки малознакомого волхва становилось всё сложнее. Но спорить с ослом — всё равно, что плыть против течения. Если бы не его отчаянные стремления и гордыня, которую он столь открыто хаял, вся его деревня обратилась бы в руины. Радовид своими собственными руками похоронил большую часть княжеской дружины в поле, удобрив посевы их остывающими телами. Быть может, урожай от этого станет ещё богаче, чем в былые года.

— Ищи жрицу в Яруне.

От этих слов его пробила холодная дрожь. Пальцы свело эфемерной болью, а сердце болезненно ударилось о грудную клетку.

— Откуда вы…

— Тебе знать необязательно, мальчик, просто поверь мне на слово, — ровно сказал старец и пронзил его острым взглядом, словно ножом. — Но встреча не принесёт вам ни радости, ни счастья. Чем ближе ты к столице — тем ближе к твоей жрице смерть.

Размытые предсказания Огнедара едва ли взволновали его душу, в которой, наконец, забрезжил проблеск надежды. Он искал Миру все эти месяцы, надеясь лишь на то, что она всё же смогла спастись. Радовид перевернул все в окрестности вверх ногами, перетряс землю, похоронив под ней множество людей, наплевав на то, повинны они в его горе или же нет, и всё чаще сам смотрел в сторону Яруны. Она высилась в отдалении величественными княжескими палатами и яркими цветными знамёнами, словно так и манила его разнести весь этот нарочито праздничный город по камешку. До него доходили слухи о том, что наиболее красивых девушек-волхвов Яромир забирал с собой и всячески измывался, но до последнего не хотел верить в эту мерзость. Однако теперь, когда неприглядную правду сообщали ему чужие уста с устрашающей серьёзностью, раздирающая душу ярость молила его о возмездии.

За минувшие месяцы Яромир прознал о нём — только едва ли эта слава теперь радовала сердце. С каждым днём всё больше волхвов принимали его сторону, с каждым днём всё ближе они становились к столице. Когда на море назревает шторм — он скапливается в самом эпицентре. И Радовид был готов к тому, чтобы сделать этим эпицентром Яруну — колыбель всех княжеских пороков.

Это была вторая ошибка — решающая.

Он опоздал в очередной раз, поддавшись отчаянному желанию отмщения. Яромир боялся его — он знал это наверняка. Трусливый княжеский сынок избегал появляться на полях сражений, над которыми кружили его вороны, и отправлял туда лишь своих дружинников, обрекая их на мучительную смерть. И оттого ещё приятнее было устроить хаос в самом сердце Вереса, обагрить богатые стены боярских домов кровью людей, которые не испытывали ни капли жалости к волхвам, но почему-то уповали на их милость.

Но у княжеских хором он увидел то, что повергло его в ужас. Яромир знал, что живым ему от него не уйти, но решился на последнее в своей жизни зверство. На помосте, где обычно казнили воров и насильников на потеху толпе, теперь стояли девушки, юные и напуганные, одетые в тонкие шелка. Цепи сковывали их ноги и руки, не оставляя ни малейшей возможности на спасение. И среди этих бледных заплаканных лиц он увидел Миру. И занесённый над её головой топор палача.

— Пообещай, что в следующем перерождении найдёшь меня, — просила она, когда Радовид баюкал её на руках, пытаясь уверить их обоих в нереальности происходящего. Но рана на спине не позволяла обмануться.

Его разрывало на части от каждого её слова, которое звучало, словно прощание. Он кричал что-то, сжимал худощавые девичьи плечи и отчаянно думал, думал, думал… Вокруг них кипели сражения, рушился привычный мир, а Навь раскрывала свою уродливую зловонную пасть. Каждое мгновение стоило кому-то жизни по его вине, но Радовида заботила лишь Мира. Он потерял её однажды по вине своей глупости, но не был готов потерять вновь после столь долгого расставания.

— Хочу проснуться, Радовид, хочу домой, — проронила Мира, и крохотная прозрачная слеза соскользнула с узкого подбородка. — Отнеси меня в деревню, на капище богини Макошь… И не тоскуй обо мне слишком сильно, ладно?

Она уткнулась ему в плечо холодным носом — и замерла. Дыхание покинуло её тело в одно мгновение, словно птица, вырвавшаяся из клетки. Тело всё ещё хранило тепло, но Радовид более не чувствовал под своей рукой биение чужого сердце. Там было пусто и тихо, словно в гробнице.

Воспоминания о том дне, когда его усилиями Яруна была предана огню, ему хотелось вычеркнуть из своей памяти, словно страшный сон. Но они, казались, были выжжены под его веками, как клеймо — извечное напоминание о том, к чему приводит неуёмное тщеславие. Когда нечего защищать — хочется разрушать. В этом люди похожи на волхвов даже больше, чем хотелось бы. И Радовид разрушал. Ненависть грызла его изнутри, обгладывая кости по кусочку, пока он шёл следом за обезумевшим Яромиром по пятам. Ещё вчера князь — сегодня грязный юродивый голодранец, отчаянно желающий спасти свою жизнь. Радовид играл с ним, как кот с мышью, тешил свою ярость и боль.

Яромир забрал у него женщину, которую он любил, Радовид же заберёт его жизнь. Обмен честный, как ни посмотри.

— Хорошее место, князь, — засмеялся Радовид, когда их взору предстало огромное капище. Вокруг, окружая их со всех сторон, высились божественные лики, молчаливо созерцающие творящееся в мире бесчестие. — Желаешь напоследок попросить у богов милости? Думаешь, помогут?

— Пошёл прочь, пошёл прочь, пошёл прочь! — вопил князь с глазами, в которых читался необъятный ужас. И ни капли смирения и раскаяния.

Он рухнул подле идола Макошь и стал что-то отчаянно шептать, припадая разбитым лбом к земле. Радовид не мог сдержать смех от того, как иронична порой бывала судьба. Ещё вчера Яромир убил женщину, прислуживающую берегине, а сегодня отчаянно молил её о спасении своей грешной, чёрной душонки. Отвращение мешалось с ненавистью, застывая в горле комом — не вдохнуть, не выдохнуть. Когда-то давно Радовид думал, что никогда не станет тем, кто наслаждается кровью и убийствами. Но, оказалось, достаточно отнять у него Миру, чтобы все мыслимые законы мироздания в его голове рухнули в одночасье, похоронив с собой и сострадание, и милосердие.

Вороны кружились над их головами, подобно голодным стервятникам, что отчаянно желали впиться в мёртвую плоть. Грозовое небо было тёмным и тяжёлым, готовым разразиться молниями и громом. Но, пожалуй, даже гнев Перуна не устрашил бы его сейчас, когда виновник всех его бед был прямо перед ним. Просто протяни руку — и сожми шею.

— Скажи, Яромир, стоило ли оно того? — полюбопытствовал Радовид и сделал шаг вперёд, с весельем наблюдая за исказившимся лицом князя. — Для чего ты желал подчинить себе волхвов? Для дальнейших завоеваний? Будем честны хотя бы сейчас — из тебя на редкость дерьмовый правитель. И, тем более, завоеватель.

— Если бы не подобные тебе, то плевал бы я на вас, проклятые колдуны! — вдруг вызверился Яромир и поднял перед собой руки, увенчанные чёрными проклятыми рунами. — Это сделали вы, вы меня прокляли! Первыми вонзили мне нож в спину, а теперь хотите выставить виноватым?! Из-за вас я мучаюсь уже больше года!

Радовид не смог сдержать ядовитую улыбку, узнав в тёмных узорах старое, как мир, заклятие, которым наказывали самых отпетых нечестивцев. Чем больше зла творит человек — тем больше губит сам себя. Макошь играла с их жизнями, точно с куклами, но удивительно метко обличала все их пороки. Его наказала за гордость, а князя — за все свершённые им преступления. Но, пожалуй, было бы слишком скучно, закончи он жизнь столь унылым образом.

— Недостаточно мучаешься, князь. Этого слишком мало.

— Ты безумец, Радовид, если думаешь, что играть со смертью — весёлое занятие, — яростно проронил Огнедар, когда явился к нему спустя множество дней на порог. — Тело девочки давно стоило предать огню, а ты оскорбляешь её дух своим мерзким колдовством.

Радовид обернулся к нему с ленивой безучастностью, с какой обычно люди разглядывали мёртвых муравьёв, совершенно незначительных в их глазах. Перед ним на широкой постели лежала Мира, исписанная рунами с ног до головы — и только оттого сохранившая целостность своей плоти. Минуло много дней, но её тело будто застыло во льдах, в одной временной петле. Казалось, она просто заснула послеобеденным сном — и совсем скоро откроет глаза. Лишь бледное лицо и посиневшие губы выдавали в ней мертвеца, немого и глухого к желаниям живых.

— У жреца Велеса, полагаю, много свободного времени, раз вы всё ещё горите желанием читать мне нотации? — едко отозвался Радовид, разгребая завал на столе. На пол полетели коренья, сухие травы и цветы. — Каким образом вы вообще меня нашли?

— Легко найти колдуна, от которого всегда разит смертью. А это единственное место в округе, к которому боятся приближаться даже животные.

— И правда, легко, — хмыкнул он в ответ на эти обличающие слова и обернулся. Усталые злые глаза вглядывались в старческое лицо почти с отвращением. — Ну и что? Вам-то какое до того дело? Я же не прошу вас играть со смертью вместе со мной.

Огнедар раздражённо стукнул посохом и приблизился к неподвижному девичьему телу, которое лежало на постели. Даже смерть не украла её красоты, лишь заострила изящные черты сильнее. А тёмные рунические узоры, тянущиеся от изящных запястий до тонких лодыжек, внушали странный трепет. Но не от умиления, а от ужаса — если однажды жрица вновь откроет глаза, то более человеком никогда не будет.

— Ты осквернишь её своим чёрным колдовством, мальчишка, — прошипел Огнедар, рассматривая рассыпанный по полу чертополох. — Думаешь, эта трава сдержит её мертвецкую ярость, если ты продолжишь свои жуткие ритуалы?! Предай жрицу огню, не гневи богов ещё сильнее.

Радовид в безотчётной ярости швырнул в стену рядом с ним деревянную плошку, но жрец даже не шевельнулся. Усталость минувших дней вбивала гвозди в гроб его терпения — и он едва мог противиться тем чувствам, которые отравляли его душу. Он не спал несколько ночей, изучая древние свитки и писания в надежде отыскать ответ на все свои вопросы и был настолько близок к разгадке, что в предвкушении чесались кончики пальцев. У него получилось предотвратить гниение тела — и получится вдохнуть в него былую жизнь. Радовид в это слепо верил и отступать было бы слишком трусливо с его стороны.

— Я не спрашивал твоего совета, старик, — пренебрежительно выплюнул он. — В тот день, когда ты предсказал мне нашу с ней судьбу, то мог бы рассказать всё подробнее. Тогда я бы смог её спасти!

— Высокомерие — твой главный грех, мальчишка, — лукаво ухмыльнулся Огнедар, щуря глаза, словно хищник перед прыжком. — Ты и правда думаешь, что судьбу можно изменить? Она — это данность, которой должно подчиняться. И она велит тебе отпустить эту жрицу, пока ты окончательно не обезумел.

Радовид сдавленно засмеялся и отвёл слезящиеся глаза, оглядывая скромное убранство убогой избы, которая ранее принадлежала крестьянской семье. Всюду висели сушёные травы, валялись черепа животных — и стоял затхлый воздух. Пожалуй, именно так выглядело жилище безумца. В чём-то Огнедар был прав.

— Или, полагаю, ты уже достиг крайней степени безумия, — поморщился в ответ на его смех жрец.

— Да, судя по всему, именно так… Я безумец, Огнедар! Но разве моя в том вина? — он развёл руками, задевая рукавом растянутой чёрной рубахи горящую лучину. Пламя дрогнуло, разгоняя тени. — Люди, которых вы, седые глупцы, столь отчаянно защищаете — забрали у меня всё. И что же, мне смириться? Опустить руки? Почему я должен, если у меня достаточно силы, чтобы найти решение?

— По-твоему, законы этого мира не стоят и гроша? Думаешь, сможешь попрать их, обмануть смерть, а после наслаждаться счастьем вместе с любимой женщиной?!

Радовид равнодушно пожал плечами и коснулся светлых волосы Миры, пропуская их сквозь пальцы, словно белёсый шёлк.

— На этот мир и на его законы мне давно плевать, — он ухмыльнулся. — Поверьте, если бы я боялся богов, то не стал бы проливать человеческую кровь.

— Ты её не просто проливаешь — ты ей упиваешься, — с презрением процедил Огнедар. — Остановить тебя мне не по силам, но я всё же спрошу… Ты готов к последствиям своего отчаянного эгоизма? Если ты готов ради этой женщины нарушить все мыслимые и немыслимые законы, то сможешь ли после принять справедливое наказание за свои грехи? Боги тебя не пощадят…

— Они никогда и никого не щадили, — горько улыбнулся Радовид и отвернул голову, вглядываясь в искажённые смертью черты девичьего лица. — Мне больше нечего вам сказать. Так что лучше уходите.

Как только дверь за его спиной хлопнула, взволновав сквозняков зажжённые свечи и лучины, он устало рухнул на прохладный пол и опустил голову на белые простыни. Мира была всё также молчалива, как и прежде, — ни смеха, ни улыбки, ни упрёка. В последнее время он всё чаще вспоминал её гневное лицо, которое становилось удивительно очаровательным, когда она злилась на него после очередной глупой шалости. Пожалуй, Мира бы осудила его и отвесила крепкого подзатыльника за всё, что он сделал за последние несколько месяцев.

Радовид коснулся лунной подвески на её шее и очертил пальцами изящное, но холодное серебро. Возможно, он и правда безумен — но лучше прослыть безумцем, чем опустить руки, когда надежда маячила на горизонте. Её нужно было лишь схватить за вёрткий хвост. Раз уж руки его и без того по локти в крови, то и боятся гнева богов было бессмысленно. Если их так тревожит справедливость — они воздадут ему по всей строгости. Ну а пока стоило вернуться к книгам.

Но чем больше он изучал пыльные старые фолианты, тем, казалось, сильнее крепчало безумие. Он пробовал самые разные ритуалы, многие из которых по итогу оказались лишь глупой пародией на что-то значительное. А потому большая часть книг в отчаянной ярости отправилась в пламя. Радовид отчаялся настолько, что даже пытался прибегнуть к магии северян. Вёльвы ведали много тайн этого мира, но чары их были чужими и сложными, настолько, что даже ему не под силу оказалось их прочесть.

— Мира, прошу, открой глаза, — просил он, стоя на коленях у изголовья кровати и сжимая в руках её тонкие бледные пальцы. — Мысль о том, что мне придётся провести остаток своей жалкой жизни без тебя, сводит меня с ума ещё больше.

В ответ ему донеслась лишь холодная тишина, нарушаемая лишь мягким шелестом ветра за окном. Наступающая осень окрашивала кленовые листья в алый цвет, крестьяне собирали урожай, а он продолжал отчаянные попытки, чувствуя, как ускользающий разум всё чаще подводил его. Огнедар не соврал — безумие уже настигло его и стремительно порабощало. Всё чаще ему являлись призраки из прошлого — друзья, товарищи и родные, которые погибли во время пожара в деревне. Некоторых он потерял в боях. Всё чаще он видел и Миру. Она являлась к нему бестелесным призраком в чёрных одеяниях, смотрела с жалостью и упрёком и спрашивала:

— Почему ты оставил меня? Я так давно жду тебя… Ты не хочешь вернуться ко мне?

Если бы она только знала, как сильно он хотел бы вернуться к ней. Но в минуты прозрения, когда сумасшествие спадало с него ненадолго, он видел её бледное безжизненное лицо, обращённое к потолку. И снова видения, снова отчаянная слабость во всём теле, снова боль, разрывающая голову на кусочки.

После ему стали сниться сражения. Он вновь стоял посреди засеянного поля, окружённый княжескими ратниками, и вновь умертвлял их одного за другим до тех пор, пока последний не испускал дух. Но кровь под ногтями казалась столь реальной, что дымка сновидений медленно отступала, скрывалась в потёмках ослабшего разума.

И тогда он увидел разорённый город и плачущих людей. То было не видение, а правда, самая настоящая. Всюду сновала смерть — и он стоял посреди этого хаоса, главный виновник и палач. А напротив она — причина его безумия.

Мира кротко улыбнулась и спросила:

— Почему ты остановился? Разве ты не хочешь отомстить тем людям, что убили меня, Радовид?

— Хочу.

— Ну тогда чего ты ждёшь?

Возможно, именно в тот момент его сознание окончательно ввергло себя в пучины безумия, порождённого горем и утратой. Запах пепла преследовал его всюду, куда бы он ни шёл. Безликая тень, вестник неминуемой гибели, который нёс за собой лишь хаос. Радовид не знал и не хотел знать о том, сколько жизней забрали его руки, сколько горя принесло само его существование этому миру, но голоса, проклинающие его и обвиняющие во всех смертных грехах следовали за ним по пятам. Ему хотелось покоя, хотелось домой.

Но где тот дом, в который он столь сильно хотел вернуться? И кто такая Мира?

Мысли в его голове напоминали вязкую кашу, а лица из воспоминаний перешивались, искажались, напоминая жуткие маски. Слабый проблеск мелькнул лишь тогда, когда на пути ему встретился человек с волосами цвета пламени.

— Кто вы? — прохрипел Радовид, почему-то не решаясь поднять руку, хотя прежде убивал без колебаний. — Я прежде… видел вас?

— Пожалуй, — горько улыбнулся старик, за спиной которого горели дома и кричали люди. Очередные последствия его одержимости безумием. — Можешь звать меня Велесом. Но я бы предпочёл имя Огнедар.

Боль вдруг пронзила всё его тело, словно кто-то неведомый повернул его кости в противоположном направлении. Краски перед глазами померкли, смазались в единое ярко-алое пятно — и, кажется, он кричал.

— Любовь — счастье. Но иногда счастье для двоих может обернутся концом для других.