Из рода волхвов

Глава 22

В день летнего солнцестояния в каждой деревне звучали песни и звонкий смех. Полыхали костры, пестрели весёлые девичьи юбки и юношеские рубахи, исшитые яркими узорами. Они, хмельные и юные, прыгали через пламя, ни капли не страшась того, что огненные языки могут до боли лизнуть их пятки. Мира со смехом наблюдала за тем, как её подруженьки смущённо робели перед понравившимися молодцами, которые звали их ближе к взволнованной и смешливой толпе. Старшие жители села созерцали молодецкие празднествами со снисходительной полуулыбкой, не горя особым желанием присоединяться к общему веселью. И возраст не тот, и удаль не та.

Она же следовала их примеру, как жрица, которой надлежало держать лицо. Да и не по любу ей были это шумные празднования.

— Мира, пойдём плести венки! — позвали её звонкие голоса, доносящиеся со стороны озера. — Чего ты как не родная? Идём!

— Не хочу я, не трогайте меня… Да что вы неугомонные такие-то?!

Все её возмущения разбились о довольные улыбки, которые расцвели на румяных девичьих лицах. Солнце ласково касалось их макушек, пока они, опустившись подле кромки воды, творили из цветов и трав свои обереги, которым в скором времени надлежит отправиться в озёрные воды. Колокольчики, папоротник и боярышник — Мира вплетала в свой венок всё, что попадалось под руку. Но мысли её были далеки от пустой болтовни, которую смаковали на своих губах подруги. Нынче из столицы Вереса, Яруны, всё чаще приходили недобрые вести, которые заставляли холодеть её кровь от неминуемой угрозы. Путники, мимоходом заглядывающие в их тихое селение, говаривали, что великий князь Яромир окончательно утратил свой разум и затаил злую обиду на волхвов. Многие столичные жрецы покидали колыбель государства, спасая свои жизни, а те, кто осмеливался противиться воле государя — теряли свои головы раньше, чем успевали разомкнуть уста в праведном гневе. По крайней мере, именно такие слухи ходили в народе, но они были от этого слишком далеки.

И всё же оставлять эти опасения в стороне нельзя было, потому что всё их селение населяли волхвы. Здесь они рождались, влюблялись, создавали семьи и умирали. И меньше всего Мире хотелось, чтобы княжеские воины нарушили покой этого мирного отдалённого места. Да и Радовид покинул её более седмицы назад — и до сих пор не вернулся, хотя обещал успеть к празднованию. Обижаться на него за опоздание было глупо и по-детски, но она ничего не могла поделать с этими чувствами, горькими, как полынь.

— У всех готовы? Тогда несите свечки — будем запускать! — скомандовала улыбчивая девица с красивым веснушчатым лицом.

Зажжённые свечки раздали лишь тем, у кого получился большой венок — и так вышло, что Мира была в их числе. Огненные всполохи отбросили длинную тень, очертили своим светом склонённые цветочные головки. Они приблизились к озеру и, затаив дыхание от сладкого предвкушения, опустили свои венки на тёплую, нагретую летним солнцем, воду. Её подруги спорили друг с другом и соревновались, чьё творение быстрее остальных пристанет к иному берегу, пристально наблюдая за цветочными оберегами, которые стремительно уносились вниз по течению. Мира была далека от этой суматохи — но неожиданный тревожный выкрик вывел её из задумчивости:

— Мира, гляди-гляди! Твой венок…

Она подняла взор — и сердце испуганно сжалось в груди, когда её творение, напоследок вспыхнув прощальным огоньком, ушло ко дну.

— Дурной знак…

— Видать, несчастья постучаться в твои двери скоро, — с сочувствием проронила одна из подруг и ласково похлопала её по спине. — Но ты не бойся, Радовид тебя одну не бросит! Он у тебя — настоящее золото, поэтому не вешай нос!

Мира натянуто улыбнулась им в ответ, но предпочла ответить на всё красноречивым молчанием. Более ей было нечего делать среди их шума и влюблённых выкриков, а на душе стало удивительно погано. Боги не посылали знаки просто так — всё в этом мире имело смысл. Каждая травинка, каждый цветочек, каждый камешек. Её, как жрицу, учили этому с ранних лет, а потому о божественных таинствах она ведала больше многих. Купало, бог летнего солнца, послал ей дурное знамение, а потому стоило отнестись к нему со всей ответственностью. Связано ли оно было с теми событиями, которые происходили ныне в Яруне?..

Чьи-то горячие руки вдруг поймали её и потянули в лесную тень, скрывая светлые волосы за берёзовыми стволами. Мира не успела закричать и возмутиться, когда до боли знакомые губы обдали жаром её лицо. Радовид, обхватив румяные щеки, целовал её жадно и ненасытно, словно семь дней в разлуке — смертельно долгий срок. Мира улыбнулась прямо в поцелуй и зарылась пальцами в чёрные густые волосы, слегка отросшие за последние несколько дней, но всё такие же непослушные.

— Обязательно нужно было так пугать? — недовольно пробурчала она, когда они вдоволь насытились друг другом. — Я ведь и затрещину дать могу…

— Какие грозные нынче жрицы пошли, ты погляди, — засмеялся Радовид и шутливо потрепал её алую щёку. — А если я своей наречённой подарок сделать хотел втайне от чужих глаз? Всё равно ударишь?

— Зависит от дара, — кокетливо улыбнулась Мира и нетерпеливо подалась вперёд. — Показывай скорее, что привёз.

Радовид, хитро прищурив зелёные глаза, выудил из кармана что-то крохотное и сверкающее, а когда раскрыл пальцы — у неё невольно пропал дар речи. Изысканная серебряная цепочка с медальоном в форме лунницы призывно сверкала в свете закатного солнца, обагрённая тёплым янтарным светом. Работа тонкая, искусная и, по всей видимости, очень дорогая.

— Какая прелесть… Откуда у тебя деньги на такую красоту?

Она завороженно очертила изящный узор, не рискуя брать нечто столь ценное в руки.

— Не думай, что я все эти дни бездельничал, — обиженно поморщился Радовид и аккуратно повернул её к себе спиной, чтобы надеть подарок на тонкую белую шею. — Парочка одичавших кикимор, которые вредили домашним, один обезумевший ведьмак и один огняник… Ты же знаешь, мне нет равных в боевых рунах. А за нечисть всегда платят щедро.

Последние слова прозвучали весьма хвастливо, и Мира не сдержала лукавого смешка.

— Да? А не ты ли минувшей зимой прятался от разбушевавшегося домового, когда в очередной раз забыл про его именины?

— Ты мне это до конца жизни припоминать будешь?! Ты просто не видела его глаза — я думал, что он меня сожрёт! Нет, Мира, это правда было страшно! Страшнее любых ведьмаков…

Она рассмеялась, чувствуя, как долгожданный покой согрел её сердце удушливой терпкой радостью. Всё тревоги, которые тревожили разум несколько мгновений назад, вдруг рассеялись, словно жар чужой души отогнал их куда подальше. С Радовидом всегда было спокойно, настолько, насколько не могло быть, наверное, ни с кем иным. Многие жители деревни считали его тем ещё разгильдяем и лентяем, который делал то, что ему хотелось, но лишь тогда, когда ему этого хотелось. Старейшие, умудрённые опытом и обучившие в своё время не одного волхва таинству рун, сокрушались, лишь заслышав имя «Радовид». Он со своим непокорным и свободолюбивым характером стал невольной занозой, впившейся в их седалищное место, которая раз за разом не давала им вдохнуть спокойно.

А Радовид, казалось, только и рад был этому. Право, раздолбаем и скоморохом он вовсе не являлся, но вот пошутить и порезвиться любил, особенно над теми, кто мнил его бестолковым сопляком. Но, к недовольству суровых наставников, бестолковым он точно не был. Зачаровывать предметы рунами он научился раньше многих своих сверстников, а складывать боевые знаки — и того быстрее. Пока многие юные волхвы пытались вызывать рябь на воде с помощью лёгкого сквозняка, Радовид повелевал волнами и гнул деревья безжалостными порывами ветра. И, конечно, талант свой ни капельки не скрывал — наоборот, гордился им даже сверх меры.

Внезапный поцелуй вывел её из собственных мыслей. Чужие губы скользнули вдоль шеи, и она невольно засмеялась от приятной щекотки.

— Ты сегодня задумчивая. Что-то случилось? — поинтересовался Радовид и окинул её проницательным взором малахитовых глаз. — Вы уже пускали венки по воде? Я так хотел снова поймать твой…

— Не смог бы. Он утонул, не доплыв даже до середины, — поджала губы Мира и опустила взгляд. — Я совру, если скажу, что меня это не тревожит… Ты ведь тоже слышал о том, что происходит в столице?

Радовид вдруг нахмурился и весь помрачнел. Его красивое лицо вмиг утратило все краски, обратившись пугающей серостью. Казалось, сам Чернобог, властитель Нави, коснулся его своей дланью. И от этой мысли на мгновение стало страшно и холодно.

— Не хотел я тебе этого рассказывать до поры до времени, — устало вздохнул он и крепче сжал пальцами ткань на её предплечьях. — Но, видимо, придётся. Я не только слышал, Мира, я видел.

— Что ты видел?..

— Князь, — на этом слове юноша презрительно сморщился, словно одно это слово вызывало у него нестерпимый гнев. — Истребляет столичных волхвов. Многие жрецов за неповиновение обезглавили и вывесили тела на городских воротах, в назидание остальным. В небольших городах и сёлах всё пока что спокойно, но в тех, что поближе к Яруне уже вовсю идёт охота… Я не знаю, что в голове у этого безумца, но он явно настроен истребить нас всех. До одного.

От этих жутких слов вдоль её спины пронеслась стая ледяных мурашек, а в горле скопилась горечь. Не зря боги послали ей тот знак, совершенно точно не зря. Он знаменовал грядущие несчастья, которые рано или поздно докатятся и до их мирной деревеньки. У волхвов не было своего законного государя, не было никакой власти — они жили так, как велела им природа, в лоне которой они родились и выросли. Но чем больше власти получал в свои длани человек, тем сильнее он желал покорить то, что покорить невозможно. Их божественную силу — колдовство, которое текло по их венам вместе с кровью. В мыслях князя Яромира царил хаос, его влекли дальние страны, войны, на которых кровь текла не ручьями — реками. Наверняка он хотел обернуть волхвов с их невероятным могуществом против своих многочисленных врагов, чтобы стереть их с лица земли, но мудрые придворные жрецы отказали ему в этом, оставив людскую грызню людям.

А теперь платили за это неповиновение сторицей. Древние обеты перед богами не позволяли им обернуть колдовство против зарвавшегося мальчишки, который грезил битвами и жестокостью.

— Необходимо собрать старейшин, обсудить это, — она удручённо поморщилась и вздохнула. — Возможно, нам стоит покинуть Верес, уйти куда-нибудь на север, поближе к Зорканскому морю. Здесь для волхвов более нет места.

— Сбежим, поджав хвост, как побитые шавки? — озлобленно скрипнул зубами Радовид. — На нашей стороне сила. Мы можем стереть их с лица земли, если захотим, Мира.

Она нахмурилась и раздражённо дёрнула его за рукав рубахи, словно пыталась вытряхнуть дурные мысли из его талантливой, но невероятно тщеславной головы.

— Не говори глупостей. Ты хочешь убивать людей? А о наказании за это ты не подумал? Что будет с тобой, если ты разгневаешь богов своей жестокостью?

Радовид скривил губы в дерзкой усмешке. Его глаза, яркие, словно два малахитовых камня, сверкнули неподдельной яростью. И на мгновение ей почудилось, что его гнев был направлен на неё.

— Если боги поощряют людей за их жестокость, а волхвов порицают за попытки отстоять свою правду, то на кой чёрт мне вообще…

Он не успел договорить, потому что она со всей силы вцепилась в его ухо и потянула в сторону, заставляя напыщенного и самоуверенного юнца невольно взвыть от боли. Иногда его спесь невероятно выводила её из себя. Колдуны, одарённые талантом и невероятными способностями, имели дурное свойство мнить себя всезнающими просто потому, что могущество улыбнулось им с ранних лет. И потому часто умирали молодыми. Радовида, несомненно, постигнет судьба бестолкового гордеца, если Мира позволит ему следовать за велениями его тщеславного сердца.

— Не смей сквернословить и говорить об этом столь непочтительно, — сказала она, наконец, отпустив его раскрасневшееся ухо. — Колдовство не прощает глупцов. И зазнаек тоже. Оно предназначено не для убийства и не для озлобленных метаний души.

Радовид обиженно насупился, сморщив ровный нос от переполнявшего его негодования. Но спорить с жрицей берегини Макошь не решался, потому что в большинстве их многочисленных споров он неминуемо проигрывал. Создавалось ощущение, что властительница и творительница чужих судеб неусыпно бдила за благополучием своей юной служительницы и всеми способами благоволила её воле. Лишь в эту купальскую ночь отвернулась, когда тёмные воды утопили её венок.

— Иногда на поле боя самое мудрое решение — это отступление. Людские войны принесут нам лишь несчастья, Радовид. «Сбежать, поджав хвост» в подобной ситуации — меньшее из зол. Так мы хотя бы убережём то хрупкое равновесие, что ещё у нас осталось.

В зелёных глазах непримиримым огнём горело несогласие. Но более он не решался спорить с её решениями.

На деревенском вече было принято решение покинуть эти края через несколько седмиц. Многие были не согласны, потому что любое промедление могло стоить им жизни. Мира была в их числе, но понимала разумные опасения старейшин. Среди них слишком много стариков и беременных женщин, для которых долгий путь мог стать тяжёлой ношей. А потому предусмотреть стоило все варианты.

Молодые волхвы, юные и пылкие, презрительно плевались в ответ на миролюбивые речи наставников. Они поддерживали Радовида, и было совершенно очевидно, что его тщеславные речи нашли в их сердцах отклик. Да и сам он совершенно не скрывал своей непримиримой позиции, предлагая дать бой обезумевшему князю, сплотиться с остальными волхвами и одним ударом вырвать корень зла, засевший в богатых палатах Яруны. Эти стремление стали ещё яростнее, когда в их деревню прибежал мальчишка, весь измазанный грязью и кровью, но живой. Его долго выхаживала она сама, но его разум, покалеченный жуткими картинами беспощадной бойни, уже было не спасти.

Княжеские войска двигались в их направлении стремительно, словно неумолимый тайфун, словно бедствие, несущее лишь хаос. По пути они сеяли смерть, разрушали города, пытаясь отыскать колдовскую кровь, сметали с лица земли сёла. Как удалось уцелеть этому несчастному ребёнку — никто не знал. Но страх креп, теперь каждому третьему хотелось либо сбежать куда подальше от неприветливой власти Вереского князя, либо дать бой. И Мира с трудом держала себя в руках, стараясь сохранять разум в спокойствии, а сердце — в холоде.

— Вы задумали безумие! Радовид, зачем ты подбиваешь их всех на это?! — закричала она, когда увидела их бледные лица в ночи у кромки леса. — Если вы уйдёте сейчас, то деревня останется без защиты. Мы уйдём совсем скоро, остался всего день…

— Вы уйдёте, а мы останемся, Мира, — отрезал он тем самым голосом, в котором звенела не терпящая возражений сталь. — Ни тебе, ни старейшим не придётся пачкать руки и пренебрегать обетами, которые вы так чтите. Мы сделаем это сами. И я уверен, что найдётся множество тех, кто поддержит меня в этом стремлении.

Его упёртость вызывала в ней отчаянную злость и бессилие. Она взмахнула руками, сама не понимая — хотела ли ударить его или же саму себя. В конце концов, было ли у неё право останавливать их… Но невольные слёзы жгли глаза.

— А если ты умрёшь? Мне что делать прикажешь, дурак ты бессовестный?! — закричала она, когда его товарищи двинулись вглубь леса, оставив их наедине. У них оставались крохи времени, которые Мира глупо тратила на слёзы и ругательства. — Просто уйдём отсюда — и этот кошмар нас не коснётся!

Кажется, её голос звучал настолько отчаянно, что даже ночные птицы в испуге разлетались, напуганные звуком. Но сил сдерживаться больше не было — страх последних дней окончательно выбил почву из-под ног. Стало настолько жутко, что это могла быть их последняя встреча, что проклятые рыдания сжимали удавку на её горле ещё сильнее, чем прежде. Хотелось кричать, бить его кулаками и падать в ноги, лишь бы этот дурень был с ней, а не где-то там, где реяли княжеские знамёна и смерть.

— Мира, — ласково позвал её Радовид и притянул к себе, укрывая теплом объятий. — Я вернусь. Я же всегда возвращался, забыла?

— А если в этот раз не вернёшься?

— Значит, ты недостаточно в меня верила, — безропотно донеслось ей в ответ.

— А моя вера тут причём, — пробурчала ему в грудь Мира, едва удерживая себя от того, чтобы отвесить ему смачного подзатыльника.

Он усмехнулся и поднял её лицо, обхватывая раскрасневшиеся мокрые щёки прохладными пальцами.

— Ты же жрица Макошь, Мира. Тебе, как и ей, ведомы хитросплетения чужих судеб. Ты её служительница, она обязательно прислушается к тебе, если ты вдруг захочешь к ней обратиться.

— Я не смогу убедить её вернуть тебя к жизни, даже если буду стоять перед её идолом на коленях три дня и три ночи, — от этих отчаянных слов слёзы потекли лишь сильнее. — Боги не всесильны, Радовид. Даже Макошь не спасёт тебя, если ты бросишься смерти в пасть.

— Но моих сил хватит, чтобы отвернуть эту пасть от вас, — он аккуратно стёр солёные капли с её кожи и целомудренно поцеловал в лоб. — Ты главное верь, Мира. Всё остальное — неважно. И береги мой подарок!

Он напоследок коснулся изящной лунной подвески, которая теперь украшала её белую шею, и разжал пальцы, скрываясь в тени ночного леса. Молчаливые деревья поглотили его силуэт, растворили его в темноте, словно и не было никогда никакого Радовида. Словно был только мираж, привидевшийся ей во сне.

Мира ждала его столько, сколько могла. Старейшины уговаривали её уйти вместе с ними, бросить тщеславного мальчишку с его возвышенными грёзами о справедливости, но она на всё ответила отказом. Сидела на капище богини перед её молчаливым изваянием и ежедневно возносила к ней молитвы и щедрые дары. Всё, что у неё было — это вера. В себя, в богов и в Радовида, которого ранее никогда не подводило его колдовство. Поэтому она ждала его — безропотно и терпеливо.

Но вместо него увидела с высоты капищного холма пламя, объявшее деревянные избы, и крики людей. Этим утром они намеревались уйти, этим утром они должны были покинуть эти безжалостные края. Но когда вдали зареяли княжеские знамёна, у неё похолодело в груди. Она бросилась в ту сторону, где пылали огни, но узрела лишь бесчеловечную жестокость. Смерть пахла дымом и кровью. Летняя трава стала багряной от тел. Не пощадили никого — ни женщин, ни детей, ни стариков. Мира заметила лишь то, как на шею её наставника, седобородого старца, которому почти минуло столетие, опустился тяжёлый меч.

Высокий черноволосый мужчина на вороном коне приблизился к ней, когда она обессиленно рухнула на землю — немая и глухая от горя. Его лицо, жестокое и бледное, исказила порочная улыбка.

— Эту забрать в Яруну. Говорят, что девки-колдуньи удивительно хороши в постели. Хотелось бы проверить.

Мужчину звали князем Яромиром — и он стал тем самым несчастьем, которое предрёк ей утонувший венок. Яруна могла бы повергнуть её в восхищение своей роскошью и помпезностью, если бы не следы кровавой расправы, которые виднелись повсюду. Её и нескольких других девушек везли в клетке, словно диковинный заморский товар, который стоило показать всем. Все они, как одна, были бледны и несчастны — кто-то потерял семью, кто-то возлюбленного, кто-то ребёнка. Но ни одна из них не осмеливалась колдовать. Бояться богов пред ликами жестоких людей было странно. Но тогда ей, как и многим, ещё верилось в то, что судьба не могла обойтись с ними столь жестоко.

А ещё она помнила слова Радовида. Главное — верить, а остальное не важно. И Мира пыталась, искренне пыталась.

Княжеские палаты были настолько богатыми, что становилось тошно от мысли, что этот дом по праву рождения занимало столь отвратительное чудовище, как Яромир. Их привезли сюда в качестве наложниц и пленниц, но она не была готова смириться с этой мыслью. Даже тогда, когда тело её украшали омерзительные и бесстыдные шелка, а с высоты престола смотрели лукавые тёмные глаза. Он не взял её силой, как остальных, предпочитая истязать её изощрёнными беседами, которые расковыривали не успевшие поджить душевные раны.

— Скажи, жрица, ты ненавидишь меня? — спрашивал у неё Яромир, лениво отпивая терпкое вино из чаши. — Там, где остальные давно сдались, ты всё ещё упорствуешь. Излишняя гордыня в твоём положении лишь сильнее всё усугубит.

— Какой странный вопрос, — холодно улыбнулась Мира, невзирая на боль в разбитой губе, и склонила голову к плечу. — Ненавижу ли я человека, который предал огню мою деревню и мой род? Вам и правда нужна честность?

— Удивительное умение отвечать на вопрос, задавая множество своих, — раздражённо отозвался князь и поднял её за подбородок, намеренно причиняя боль. — Хочешь знать, почему я так жесток к твоим братьям и сёстрам, жрица? Я могу показать тебе…

Он закатал рукава расшитой золотом рубахи, и она увидела чёрные метки, украшающие его руки от запястий до предплечий. Злое и тёмное колдовство клубилось вокруг них, отравляя воздух своих мертвенным смрадом. Казалось, кожа под ними медленно гнила, отмирала.

— Один из твоих дражайших собратьев оставил мне это в подарок, — ощетинился Яромир и вдруг схватил её за горло, яростно сверкнув потемневшим от безумия взором. — Я не прощаю предательств, жрица. На моих землях не будет колдунов, не будет гнусных лжецов, которые вонзают мне нож в спину. Я убью всех, одного за другим.

Мира смолчала, проглотила грязные ругательства, которые вертелись на кончике языка. Сумасшедший дурак — хотелось сказать ей. Руны на его запястьях чувствовали кровь, которую проливал их носитель, и с каждым убийством всё сильнее сжимали его разум незримыми тисками. Кем бы ни был тот волхв, наложивший на него эти чары, его мудрость обернулась для них бедой. Слишком медленное и мучительное наказание он избрал для столь чёрного душой человека…

Ей оставалось лишь уповать на то, что колдовское безумие настигнет его быстрее, чем смерть их всех вместе взятых.

Вести о том, что некто по имени «Радовид» командовал войском волхвов, застали её спустя несколько долгих месяцев, во время очередной попытки сбежать, которая вновь не увенчалась успехом. Руки саднили от боли, но те чувства, что разрастались в груди при воспоминаниях о родных зелёных глазах, были сильнее любых ранений и побоев. Она хваталась за подол прислуги, просила поведать ей больше и они, жалостливые до чужого горя, рассказали ей обо всём, что знали. Оказалось, что не один только Радовид мыслил жаждой отмщения — таких, как он, было куда больше, чем она предполагала ранее.

Люди звали его Тенью Велеса и боялись произносить имя волхва вслух. Поговаривали, будто бы он один стоил сотни княжеских бойцов. Везде, где он проходил, землю засеивали трупы и стаи вороны, неотступно следовавшие за своим хозяином. Мира размышляла об этом с опаской, уповая на то, что народ имел дурную привычку приукрашивать действительность. Образ бестолкового и смешливого Радовида слабо вязался с образом таинственного волхва из городских страшилок, который держал в ужасе всю княжескую дружину. Но совпадение имён вызывало смятение, с которым ей было не по силам бороться.

Яромир угасал на глазах, словно меч, на долгие годы оставшийся пылиться в сарае. От проклятых рун страдал не только разум, но и здоровье. Неудачи на поле боя внушали ему ужас, тревогу и делали ещё более безумным, чем он был ранее. Князь всё ещё мог стоять на ногах, но рука его более не могла поднять даже собственный клинок. Однако чем страшнее был его недуг, тем более гневным становился разум. Яромир топил свою ярость в издевательствах над ними, но не понимал главного — собственные злодеяния истязали его сильнее, чем их всех вместе взятых.

Мира лишь покорно ждала, когда отведённый ему час наступит. И верила — в Макошь, в свою судьбу, в Радовида.

До тех пор, пока их всех, княжеских пленниц, не вывели на помост, где прежде казнили лишь преступников. На оживлённых улицах Яруны царила суматоха — пахло страхом, кровью и надвигающейся угрозой. Что-то тревожное витало в воздухе вместе с воронами, чьи чёрные перья сыпались им всем на голову. Более двух десятков птиц кружили над ними — вестники смерти, прислужники волхвов.

— Если проклятый Радовид хочет заполучить мою голову, то пусть попробует! — кричал обезумевший Яромир, разглядывающий их с высокого трона. — Но сперва я заберу их. В назидание. Пусть видит, что из-за непомерной гордыни вновь погибнут невинные.

За спиной мерзко лязгнула сталь в руках придворного палача — и она судорожно выдохнула, закрывая глаза. Где-то сбоку от неё раздались девичьи крики и полыхнуло колдовское зарево, но тут же горячая кровь окропила деревянный помост, тёплый от жаркого солнечного света. Им не оставляли возможности даже защитить себя. Смерть дышала ей в спину, неотвратимая и неминуемая, как судьба. Возможно, Макошь не была столь благосклонна к своей служительнице, как ей хотелось в это верить.

Перед тем, как топор мясника опустился на их головы, она в последний раз окинула взглядом беснующуюся толпу — и увидела глаза, родные до боли. Радовид был похож на бледную тень самого себя, отчаявшуюся и потерянную. По его лицу стекал пот и кровь, вокруг валялись люди, умертвлённые его рукой, пылали погребальными кострами дома и дворцы, а над головой кружили проклятые вороны, от карканья которых хотелось сбежать и скрыться.

Боль от мясницкого топора показалась мимолётной — и хоть в этом судьба была милостива к ней. Последнее, что она запомнила перед тем, как свет перед глазами потух, было испуганное лицо человека, с которым Мира, к сожалению, так и не связала свою жизнь. От этого стало до боли тоскливо — тоскливее, чем от смерти.

— Пообещай, что в следующем перерождении найдёшь меня, — тихо попросила она, чувствуя горячую влагу на губах. То ли кровь, то ли слёзы — или всё одновременно. — Я прожила хорошую жизнь, пожалуй… Но времени с тобой было так мало, что я жалею обо всех упущенных возможностях.

— Почему ты не колдовала? Почему ты не убила их?! — бесновался Радовид, отчаянно пытающийся прикрыть смертоносную рану. Их молчаливыми свидетелями окружали бесчисленные мертвецы — все жители столицы, казалось, пали жертвой его ярости. — К чему им твоё глупое милосердие, Мира? Разве они этого заслужили?!

— Быть может, и не заслужили, — она судорожно закашлялась, чувствуя, как по крупице утекала жизнь из её тела. Слабая улыбка исказила дрогнувшие губы. — Но перед богами мы все равны. Им всё равно, кто ты — человек или же волхв. Да и берегиня осудила бы меня за то, что посмела уподобиться людям…

Мира засмеялась из последних сил, ласково касаясь окровавленных пальцев, которые сжимали в объятиях её тело.

— Я хочу верить, что однажды проснусь — и это всё окажется просто дурным сном, — её голос становился всё тише, а веки — всё тяжелее. — Хочу проснуться, Радовид, хочу домой…

Кажется, она шептала что-то ещё, но все слова потонули в темноте, в которое её сознание окунули, словно в ледяную воду.

Когда она проснулась — то более не была Мирой. Её звали Веселиной.