Измена и месть. Ты слишком ничтожна, жена!

Глава 4 Магия

День выдался серым, как и большинство дней в этом месте. Казалось, низкие облака едва не касались земли, наполняя душу подавленностью. Я накинула тёплую шаль на плечи и осторожно вышла из дома. Никто меня не остановил. Ни одного вопроса, ни одного подозрительного взгляда от слуг или стражников, бродящих по двору, не последовало. Словно моё присутствие здесь было настолько незначительным, что за ним даже не столо следить.

Шагая по каменным плитам двора, я задумалась. Такое равнодушие Себастьяна к моим перемещениям казалось странным, пока я не поняла: вокруг поместья — сплошные поля. Бескрайние, мёртвые, спящие под первым снегом — они тянулись до горизонта, изредка прерываемые серыми силуэтами деревень или редкими рощицами. Одна такая деревня виднелась с южной стороны…

На краю сада, где последние листья укрыли землю сухим ковром, я остановилась. Ряды старых кустов выглядели жалко. Ветви их словно извинялись за своё существование и стыдливо прикрывались снегом, невольно напоминая о моей неприглядной роли в этом доме.

И вдруг я заметила движение на другом конце сада. Там, согнувшись, стоял человек, собирая что-то у корней кустов. Это был старик — сгорбленный, медлительный, двигающийся неуклюжим, осторожным шагом. Он едва двигал руками, орудуя коротким ножом.

Я бы прошла мимо, это точно, если бы он внезапно не застонал, хватаясь рукой на поясницу и тщетно пытаясь выровняться.

На миг я вспомнила другого старика, которого часто видела у монастыря. Его звали Вельгес. Бывший секретарь самого министра экономики — он потерял всё из-за глупой ошибки, опустился на самое дно и много лет просил милостыню, бродяжничая по святым местам. Я любила общаться с ним, когда настоятельница не видела. Он рассказывал забавные истории из своей молодости, и его глаза светились благодарностью за внимание, которое я ему уделяла, а также за кусок хлеба, который приносила в обход обычному подношению.

Ноги сами привели меня к садовнику.

— Вам плохо? — спросила я, не дожидаясь, пока он заметит моё присутствие.

Старик резко обернулся. Его лицо, морщинистое и бледное, перекосилось от боли.

— Ты чья будешь, деваха? — буркнул он, щурясь так, будто пытался рассмотреть меня. Грубовато, пожалуй, но похоже это привычно для обычных крестьян.

Я не стала поправлять его. Видимо, он решил, что я одна из служанок.

— Здешняя, дедушка, здешняя… — ответила я в простоте.

— Спина, милочка, спина… — С такой жен интонацией произнес он и снова попытался выпрямиться. Не вышло. Тут же снова согнулся, тяжело дыша. — Да куда откуда-то здоровье в таких годах? Ломит так, что чудится, будто тысяча иголок вонзается…

Мне стало его жаль. Может быть, из-за воспоминаний о том старике у монастыря, а может, из-за общей атмосферы этого места, где даже садовник, казался забытым и ненужным, но я решила помочь.

— Подождите здесь, — сказала я и поспешила в дом.

В моей комнате ещё оставались некоторые вещи из монастыря. Среди них — баночка с мазью на основе зверобоя, корня девясила и можжевельника. Я сама ее сделала. Монахини использовали мазь, чтобы лечить боль в суставах у пожилых послушниц.

Когда я вернулась, старик всё ещё стоял, опираясь на свою палку.

— Вот, попробуйте, — предложила я, протягивая ему мазь. — Это должно помочь.

Он посмотрел на меня с подозрением, но всё же взял баночку, открыл крышку и осторожно понюхал содержимое.

— Это… для меня? — пробормотал он, словно не веря, что кто-то мог о нём позаботиться.

— Конечно. Вам нужно втереть её в поясницу. Лучше всего перед сном.

Он кивнул, и на его лице появилась слабая улыбка.

— Спасибо тебе, девонька. Не часто кто обо мне помнит… Как зовут-то тебя?

— Делия, — ответила я и тоже улыбнулась.

Отошла в сторону и вновь огляделась. Даже монастырь, строгий и полный лишений, теперь казался мне уютным местом.

Тряхнула головой. Ух, что-то я захандрила! Отставить, как любили поговаривать солдаты одном из прочитанных мной романов.

Кстати, о книгах. Надо бы все-таки раздобыть их в ближайшее время…

Дом спал, утопая в тишине, лишь иногда нарушаемой скрипом деревянных конструкций или тихим воем ветра за окнами. Темнота, ставшая привычной, обнимала поместье своими ледяными пальцами. Никто не следил за мной. Никто не интересовался, что я делаю в этот час, и это было отлично!

Я тихо вышла из комнаты, босые ноги не издавали ни звука на холодном полу. Я разулась намеренно, чтобы быть тихой как… мышь! Ха-ха!

Пока я на цыпочках передвигалась по истертым коврам и спускалась по лестнице, воспоминания нахлынули волной. Мне было всего шесть, когда я впервые поняла, что… обладаю магией.

Это случилось, естественно, в монастыре. Я играла на кухне, наблюдая за суетой взрослых монахинь. Одна из них, слишком спешившая с тазом грязной посуды, задела стол своей внушительной нижней частью тела. Тот покачнулся, и тарелка с горячим супом начала скользить по краю, готовая рухнуть на чисто вымытый пол.

Я испугалась: стояла совсем рядом и могла оказаться облитой этим парующим кипятком. Вспыхнул странный трепет в груди, появился зуд в пальцах, и вдруг… тарелка и ее содержимое замерли и повисли в воздухе. Вокруг меня раздались крики удивления.

— Вы тоже это видите? — воскликнула одна из монахинь.

Кто-то исполнился любопытства, а кто-то ужаса.

— Это происки демонов! — закричала старушка Гарция. — Чур, чур меня!!!

Я не слышала их. Моё внимание было приковано к тарелке, потому что я знала: ее держу именно я!

Очень хотелось протянуть руку и потрогать повисшие в воздухе капли супа, но… благоразумие, данное мне, наверное, еще при рождении, остановило.

Потом я мысленно приказала тарелке падать дальше, и она благополучно разбилась, окатив меня фонтаном брызг…

Этот момент стал началом.

С тех пор я тайком экспериментировала, исследуя свой дар. Сначала пыталась двигать мелкие предметы: катушки с нитками, маленькие камни, оставшиеся после ремонта крыши, посуду. Я превратила это в игру, заставляя вещи исчезать и появляться, а после и двигаться по воздуху. Потом я осмелилась на большее. Однажды подняла тяжёлую крышку от сундука, который до этого не могла сдвинуть руками.

Каждый раз, чувствуя этот волшебный трепет, я была в восторге. Дар был моим другом, моим секретом.

Правда… после использования его я могла долго болеть, особенно, если потратила слишком много сил, но оно того стоило.

Однако в монастыре магия была под строгим запретом. Я не могла никому рассказать о своих способностях. А когда меня поймали за одним из экспериментов, наказали так, что я решила больше никогда не использовать этот дар. К счастью, монахини так и не поняли, что я УЖЕ овладела даром. Они подумали, что я только пытаюсь его изучить…

Теперь же, спустя годы, я вновь ощущала ту самую дрожь предвкушения. Магия казалась забытой песней, которую я решилась напеть заново.

Я подошла к кабинету Себастьяна. Дверь была заперта, как я и ожидала. Её массивная деревянная поверхность выглядела внушительно, а замочная скважина — недосягаемо.

Я протянула руки, сосредоточившись на замирающем в воздухе ощущении. Замок был старым, и магия словно почувствовала это. Я представила, как внутренние штифты послушно начинают двигаться. Щелчок, и дверь послушно поддалась.

Кабинет встретил меня тёмнотой и тишиной. Лунный свет скользил по массивным столам, стеллажам, заставленным книгами. Вспоминались слова Себастьяна, холодные и колкие, как льдинки: «Приживалка, нахлебница, мышь…»

Я зажгла миниатюрную лампадку, которую принесла с собой, её тёплый свет осветил узкий участок комнаты. Стеллажи с книгами потянулись вверх, как старые сосны в лесу. Сердце замерло от восторга.

Эти книги могли стать моими проводниками. Этикет, домоводство, магия — всё, что угодно. Я провела пальцами по корешкам, вдыхая запах старой бумаги.

Но вдруг замерла. Звук у двери. Шёпот.

Лампа потухла мгновенно, и я прижалась к стеллажу. Дверь рывком открылась. В дверном проёме появились два силуэта.

Мужчина и женщина.

— Фида… — голос Себастьяна был мягким, почти мурлыкающим. — Ты такая сладкая…

Я застыла в ужасе и отвращении.

— О, милорд… Вы слишком добры… — хихикнула служанка, поглаживая себя по талии и этим приглашая аристократа сделать то же самое.

— Доброта здесь ни при чём, — прошептал он, прежде чем накрыть её губы поцелуем — страстным, долгим и… невыносимо отвратительным!