Лазурные берега

Глава 9

Бонни в эту ночь повезло. Когда девушка пробралась назад в свою комнату и уже хотела закрыть за собой дверь, она увидела, как по боковой дорожке, шатаясь, бредет Леон. Очевидно, после маленького праздника свободы он сходил в город, чтобы выпить с друзьями в одном из портовых кабаков. Это был его первый выход в город в качестве свободного человека, первый раз, когда ему никого не нужно было спрашивать, прежде чем покинуть свое жилище. Бонни улыбнулась. Наверное, Леон теперь каждому жандарму тыкал в нос свою отпускную грамоту. А Бонни, Сабина и Амали ничего не заметили, поскольку были заняты на вечернем приеме у Дюфренов.

На следующее утро Бонни с сожалением расскажет Амали о том, что не встретилась с Леоном вечером, а Амали уже спала, когда она хотела забрать Намелок.

Бонни закуталась в одеяло. Она уже сейчас дрожала, думая об опасном предприятии, принять участие в котором ее уговорил Джеф. Казалось, духи, по крайней мере, до этого времени, были на их стороне.

Двадцатого января военные уже с утра стали сгонять публику на площадь перед правительственным зданием. Некоторые чернокожие, приехавшие сюда из самых отдаленных частей колонии, даже ночевали там под бдительным надзором своих надсмотрщиков. У рабов был подавленный вид, они сидели тихо, и, конечно, никто из них даже не думал о том, чтобы сбежать. Арест Макандаля лишил их мужества. Кроме того, рабам, конечно, пришлось идти всю дорогу пешком, и они совершенно выбились из сил. Полевые рабы привыкли к подобным нагрузкам, однако в этот день сюда пригнали также многих домашних слуг. В конце концов, они в первую очередь несли ответственность за отравления.

В течение дня сюда подходили группы рабов из близко расположенных плантаций. Казнь была назначена на вечер — что было очень хорошо для повстанцев. Если им повезет, действительно будет и гром, и молния. Гроза была весьма вероятной, потому что небо было затянуто облаками, через которые не пробивались солнечные лучи.

На площади царила напряженная атмосфера.

В доме доктора Дюфрена настроение было подавленным. Возник скандал с представителями власти, когда Виктор, ссылаясь на то, что его слуги — свободные люди, отказался заставлять своих чернокожих идти на площадь перед губернаторским дворцом. В конце концов он вынужден был поддаться упорному давлению со стороны семьи и общества и заявить, что он вместе с губернатором, отцом и братом будет присутствовать на казни. Дюфрены накануне приехали из Нового Бриссака и Роше о Брюм — Жером прибыл с женой и ребенком, которых он собирался взять с собой на этот спектакль. Виктор не смог скрыть отвращение по этому поводу и был рад, что его родственники ночевали не у него в доме, а во дворце губернатора.

Вечером накануне казни губернатор организовал прием в их честь — в конце концов, весь Сан-Доминго был благодарен Дюфренам за их бдительность и за то, что удалось поймать Макандаля. Это неоднократно подчеркивалось в торжественных речах. Деирдре жаловалась на недомогание, а может, действительно заболела. Она казалась бледной даже под слоем пудры и настояла на том, чтобы они ушли пораньше.

Теперь молодые Дюфрены со своего балкона наблюдали за тем, как подходят рабы. Многих из них гнали по улицам, и у всех был подавленный, изможденный и запуганный вид.

Деирдре при их появлении снова стало плохо, и Виктор мог понять, что она чувствовала. Он содрогался от одной мысли о том, что позже ему придется смотреть на эту казнь. Но все же не только он один был вынужден принять участие в этом спектакле. Антуану Монтану, молодому судовладельцу, с семьей которого подружились Дюфрены, тоже пришлось участвовать в нем, так же как и Фредерику де Мюру, поскольку он занимал должность помощника губернатора. Им обоим было противно и страшно, как и Виктору.

— Я думаю, после этого мы зайдем в какой-нибудь портовый кабак, — сказал Виктор, когда в конце концов стал прощаться с Деирдре. — Чтобы смыть весь этот ужас… Так что не беспокойся, дорогая, если я приду поздно.

Деирдре кивнула. Она опять была бледна, а в это утро ее уже два раза тошнило. Женщина испытывала отвращение к казни, и ее мучили беспокойство и страх за сводного брата Джефа. Кто знает, что могли придумать повстанцы, чтобы все же освободить Макандаля? Губернатор, военные и жандармы в любом случае опасались нападения на конвоиров осужденного и, соответственно, будут усиленно охранять его.

Бонни провела подготовку в тайне — и на этот раз ей было непросто придумать отговорку, чтобы оставить Намелок на попечение Амали. Все чернокожие в Сан-Доминго сплотились, чтобы пережить этот ужас. Сабина и Леон планировали устроить совместный молебен во время казни. Правда, Деирдре должна была в это время принимать Мадлен Монтан и Сюзанну де Мюр, а слуги сервировать стол, однако молодые женщины, очевидно, захотят предаться тихой молитве, а не станут вести оживленный разговор за кофейным столиком. Сабина даже собиралась попросить их об этом.

Бонни не могла придумать причину, чтобы улизнуть из дома, и решила уйти просто так, безо всяких объяснений. Намелок она оставила с Нафией, как всегда после обеда. Если она не придет к тому времени, как начнется молитва, то все равно кто-нибудь займется малышкой.

Для начала Бонни пробралась в лес, чтобы здесь в спокойной обстановке снова превратиться в Бобби. За несколько дней до этого она купила себе мужскую одежду — обычные хлопковые штаны, в которых ходили рабы, и клетчатую рубашку, которые носили большинство мулатов в гавани. Когда Бонни надела все это на себя, она с удивлением заметила, что ее грудь стала больше. Благодаря хорошему питанию и спокойной обстановке в доме Дюфренов она не только поправилась, но и стала более женственной. Собственно говоря, это было замечательно, но сейчас ей мешало. Бонни туго затянула грудь платком. Да, так лучше. Округлившиеся бедра не бросались в глаза под широкими штанами. Оставалось что-то сделать с волосами. Бонни ни за что не хотела снова обрезать их. Она завязала волосы в пучок на затылке и спрятала под головным убором, который, как она надеялась, также скрывал отверстия в мочках ее ушей. В последнее время Бонни полюбила носить украшения, хотя бы потому, что знала: это нравится Леону. Бонни забеспокоилась, достаточно ли будет этой маскировки, но затем решительно подавила в себе всякие сомнения. На пару часов сойдет и так. Было маловероятно, чтобы в этот день кто-нибудь бросил подозрительный взгляд на чернокожего юношу, а соратники Джефа явно были посвящены в их план.

В конце концов «Бобби» с толпой зевак поплелся на площадь.

Бонни заставляла себя все время помнить о том, что теперь она должна двигаться как мужчина — она почти забыла твердый шаг Бобби, его привычку прятать руки в карманы брюк и опускать плечи.

Площадь перед помпезным дворцом, в котором губернатор не только жил, но и исполнял свои служебные обязанности, была уже черна от людей. Свободен был лишь довольно узкий проход от жандармерии к сложенным посреди площади дровам. Бонни быстро заметила слабое место в плане Джефа. Повстанцы исходили из того, что у них будет несколько путей к отступлению — они считали, что Макандаль, спрыгнув с костра, сможет почти без помех побежать в направлении порта, где, конечно, для него существовало множество укрытий. На самом же деле место вокруг костра было заполнено людьми, и помощники Макандаля должны будут сначала освободить проход, чтобы ему не пришлось бежать прямо на ряды военных. Да, в ожидаемом хаосе это не должно было стать проблемой. Но если Дух действительно будет гореть… Будет дорог каждый миг, чтобы скорее сбить пламя, если он хочет выжить. Но об этом должны были позаботиться другие…

Бонни отбросила мрачные опасения и стала искать повозку с пушкой. Она облегченно вздохнула, увидев ее. Повозка стояла именно там, где сказал Джеф. И все остальное шло по плану. Мужчины на повозке сразу же окликнули Бонни, когда она к ним приблизилась — и неудивительно, ведь на козлах сидел Джеф, держа в руках вожжи.

— Бобби!

Словно зеваки, уже выпившие пару глотков рома или водки из сахарного тростника, шесть крепких черных парней заорали при виде Бонни:

— Лезь сюда, там внизу ты ничего не видеть!

Двое из них сразу же протянули ей руки и втащили ее наверх.

Бонни незаметно проверила спрятанный под одеялами фальконет. Да, он тоже был прекрасно установлен. Ей не придется ничего передвигать, пушка была направлена точно на дворец. Бонни нужно было лишь выбрать более конкретную цель. При этом она исключила лестницу. Ей надо было вести точный огонь поверх голов, значит, речь могла идти только о цели, расположенной повыше. Бонни оставалось надеяться, что дальность стрельбы фальконета действительно соответствовала тому, что сообщил ей Джеф.

Перед входом в правительственное здание, из которого открывался самый лучший вид на костер для казни, была сооружена трибуна, на которой как раз занимали места высокопоставленные горожане и представители плантаторов. Бонни отметила, что она все еще может положиться на свои орлиные глаза. Она узнала Виктора, его родственников и месье Монтана, по виду которого даже на таком расстоянии можно было заметить, насколько некомфортно он себя чувствует. Доктор выдавал свое плохое самочувствие явным отсутствием интереса к общению с остальными Дюфренами.

— Смотри! — Один из чернокожих проследил за взглядом Бонни, устремленным на трибуну. — Если мы выстрелим туда… Мы сможем уничтожить их всех одним ударом!

Бонни покачала головой.

— Нет, это было бы слишком опасно, — заявила она.

Причем, конечно, эта мысль уже крутилась у нее в голове. Можно было бы без труда направить ядро в общество, собравшееся вокруг губернатора. Однако Бонни совсем не хотелось ранить Виктора Дюфрена. И она также не хотела снова становиться убийцей. Бобби, будучи канониром «Морской девы», имел на своей совести достаточно мертвецов. Раньше она об этом никогда не задумывалась, но в последнее время души невинных моряков иногда, как привидения, являлись ей во сне.

В конце концов Бонни заметила выступ на стене — рельеф над вычурным порталом. На нем были изображены обнаженные мужчины на лошадях, с несчастным видом раскрывшие рты. Бонни решила, что такое произведение искусства не стоит жалеть. Если она нацелит пушку на него, то оттуда полетят осколки мрамора, которые далеко разлетятся и нанесут людям, стоящим вокруг губернатора, несколько небольших ран. Немного крови, конечно, не помешает, чтобы посеять страх среди толпы.

Мужчины на повозке молча наблюдали за тем, как Бонни быстро оценивает обстановку, и это пробудило в душе девушки нехорошее чувство. На «Морской деве» всегда разговаривали и шутили перед атакой, причем, конечно, это объяснялось и определенным волнением. Однако повстанцы на повозке были не единственными, чье поведение казалось неестественным. На самом деле на всей площади царила напряженная тишина. Рабы молча стояли или сидели на отведенных им местах и, казалось, смотрели в пустоту. Военные и надсмотрщики, которые должны были держать их под контролем, были обречены на бездеятельность и ограничивались тем, что мрачно взирали на них. Относительно небольшая пестрая группка мулатов и свободных чернокожих из портового квартала, добровольно явившихся посмотреть на казнь, заразилась общим настроением. Преимущественно молодые люди, конечно, ожидали спектакля и держали пивные кружки и бутылки с дешевым спиртным в руках. Теперь же они озирались по сторонам так же угрюмо, как и рабы.

На одной лишь почетной трибуне люди старались веселиться. Губернатор шутил со своими гостями, там шли разговоры и снова и снова раздавались приветствия и пожелания долгой жизни Дюфренам. Однако это выглядело как-то принужденно, а мягкий свет заката только подчеркивал абсурдность этой сцены. Затем раздалась барабанная дробь, толпа на площади испуганно зашевелилась, а перед жандармерией сформировалась процессия, которая должна была сопроводить Макандаля к месту казни.

Вооруженные люди на лошадях, вооруженные военные — губернатор не преувеличивал: этого пленника эскортировали столько вооруженных до зубов мужчин, что любая попытка бегства и любое нападение были совершенно безнадежными. Конечно, все это служило также поводом для того, чтобы продемонстрировать присутствие государственной власти. Солдаты в своей красно-синей униформе, кавалеристы в высоких сапогах и треугольных шляпах имели, без сомнения, бравый вид.

— Праздник дураков, — процедил Джеф сквозь зубы.

Затем вдруг пестрая картина исказилась. Внезапно, словно по команде, на Кап-Франсе обрушился вечерний тропический дождь, и зрители, солдаты, а также осужденный, одетый в широкую белую одежду, за кратчайшее время промокли до нитки. Чернокожие на площади выносили это стоически, но охрана быстро ретировалась.

Джеф сделал незаметный жест в направлении своих людей. Лучше и быть не могло. Позорный столб и дрова для костра промокли, а значит, будут плохо гореть. Даже человек, который должен был облить одежду Макандаля водой, не понадобился.

Бонни бросила взгляд на Черного мессию, которого раньше никогда не видела. Это был худой, среднего роста мужчина, не производивший особого впечатления — однако он ведь мог изменяться, когда начинал говорить… В любом случае он не позволил себя запугать. С гордо поднятой головой Макандаль медленно шел между своими охранниками к площади, где должна была состояться казнь. Цепи на его ногах давали ему возможность лишь медленно и с трудом двигаться вперед, но у него был сосредоточенный, даже немного торжественный вид.

Среди рабов раздались отдельные приветственные крики, которые, однако, сразу же были подавлены ударами бичей. Макандаль повернулся лицом к тем, кто приветствовал его, и улыбнулся.

— Он великолепен! — сказал с уважением один из чернокожих, стоявших рядом с Бонни.

Бонни подумала, не следует ли ей прямо сейчас нацелить пушку. Затем, однако, она сказала себе, что у нее еще есть время. Главный судья сначала должен будет еще раз зачитать приговор, а губернатор — отклонить прошение о помиловании… Нет причины уже сейчас подвергаться риску и снимать одеяло с фальконета.

Военные оставили Макандаля в цепях, пока не дошли до костра, затем шесть вооруженных жандармов окружили его. Кузнец снял с Макандаля цепи, и помощники палача тут же взяли осужденного за руки. К общему изумлению, Дух улыбался, когда его тащили к костру под усиленной охраной.

— Вот как вы меня боитесь! — раздался его громкий, далеко разносившийся голос. — Вот какой страх я внушил вам, что вы согнали сюда… два, три, четыре полка, для того чтобы протащить меня одного через жалкую базарную площадь. Меня, единственного человека! Вы же всегда заявляли, что я всего лишь человек, не больше, чем человек, не Дух и не мессия!

Макандаль громко рассмеялся и поднял голову. Капли дождя стекали по его курчавым волосам и лицу, хлопчатобумажная одежда свисала с худого тела. Любой другой человек имел бы жалкий вид, однако Духа, казалось, окружал ореол силы.

— Но я вам покажу! Вы увидите, против кого вы здесь боретесь! Вы…

— Франсуа Макандаль! — Главный судья прервал речь Черного мессии строгим голосом и начал зачитывать приговор.

На площади сейчас уже было не так тихо, как раньше. Вокруг распространялось беспокойство, были слышны крики и звуки ударов плетей по голой коже.

Бонни сняла покрывало с фальконета и уверенной рукой начала нацеливать пушку. Ни один человек сейчас не будет смотреть на нескольких чернокожих на повозке, и, кроме того… Она, собственно, никогда не верила во второго мессию, однако сейчас чувствовала себя так, словно речь Макандаля придала ей сил.

— …Приговариваю тебя к смерти… — Судья продолжал говорить, однако его голос был едва слышен за шумом дождя. Голос Макандаля, напротив, без труда заглушил его.

— Вы не можете выносить приговор посланнику Божиему и не можете судить его! — крикнул он, в то время как помощники палача стали привязывать его к столбу.

Бонни надеялась, что его заранее предупредили о том, что он должен сделать, чтобы освободиться. Если мужчины только сейчас шепотом дадут ему указания, будет слишком поздно. Макандаль никого не слушал, он был слишком увлечен тем, чтобы еще раз проповедовать перед рабами Сан-Доминго.

— Вы думаете, что можете послать меня в ад? Зажарить меня? Может быть, так это и будет выглядеть. Но куда бы вы меня ни послали, я все равно вернусь. Я вернусь в виде волка, который разорвет вас. Я вернусь в виде змеи, которая задушит вас. Я вернусь в виде скорпиона, укол которого отравит вас! Я выведу свой народ на свободу! Потому что я — меч Божий!

Пока Макандаль говорил, ливень внезапно прекратился. Это была лишь очень короткая полоса дождя, и Бонни надеялась, что он все же хоть чуть-чуть намочил дрова. Помощники теперь выливали растительное масло на дерево, однако не стали поливать столб, к которому был привязан Макандаль.

А затем вокруг Макандаля вспыхнуло пламя. Бонни не заметила, кто отдал приказ поджечь костер, она слышала лишь голос Духа.

— Вы думаете, огонь может что-нибудь сделать со мной? Я пошлю на вас гром и молнию!

Клубы дыма и пламя скрыли сейчас его фигуру от зрителей — и еще до того, как Джеф взглянул на нее, Бонни поняла, что ее час пробил. Она зажгла фитиль — и толпа в ужасе закричала, когда пушка с громовым звуком выплюнула свое ядро. Еще до того, как ядро попало в цель, люди бросились бежать, а затем на доме губернатора взорвался барельеф. Маленькое ядро имело бóльшую ударную силу, чем ожидала Бонни. Камни градом посыпались сверху, мрамор раскрошился на части, и его осколки полетели во всех направлениях…

— Удар молнии! Господь карает их!

Первые крики, испуганные, но и восторженные, раздались среди рабов. Люди в панике падали на землю. Военные выкрикивали приказы, а заговорщики — призывы.

Из дыма и пламени костра, шатаясь, появилась фигура — человек, чьи ноги были уже свободными, но горящий столб по-прежнему был привязан к его спине. Макандаль освободил правую руку и обрубок левой и распростер их, но еще горевшие остатки веревок подожгли его рубашку. Бонни показалось, что она видит охваченное пламенем распятие. Дух, шатаясь, вошел в кричащую, молящуюся, умоляющую толпу — и в одно мгновение исчез из виду.

Бонни, конечно, знала, что там, внизу, его ожидали люди с одеялами, которые моментально сбили огонь и спрятали Макандаля между собой. Для них это было нетрудно — слиться с массой зевак, которые превратили место сожжения в дьявольский котел. Однако на запуганных, впечатлительных людей это должно было произвести такое впечатление, будто сверхъестественная сила забрала Макандаля с собой. Среди панических криков слышались также возгласы ликования… и Бонни вдруг почувствовала, что повозка под ней едет.

— Держись крепче! — крикнул Джеф.

В этот момент и другие заговорщики увидели, что полк солдат движется в их направлении. Конечно, они поняли, откуда прилетело ядро. Бонни и мужчины вцепились в повозку, в то время как Джеф направил мулов в узкие улочки города. Он решительно гнал животных сквозь толпу. Убегающие люди, которые уже добрались до боковых улиц, в ужасе прыгали в разные стороны. Бонни надеялась лишь на то, что они никого не задавят. А затем они оставили оживленные улицы и солдат далеко позади. Бонни боялась, что их будут преследовать всадники, однако немногочисленные кавалеристы были заняты тем, чтобы навести порядок на площади. Конечно, там началась драка, слова Духа побудили некоторых рабов обороняться.

— Отпустите меня! — потребовала Бонни, когда повозка летела по дороге недалеко от дома Дюфренов.

Джеф немного снизил скорость. Грузовая повозка, на большой скорости мчавшаяся по улицам предместья, быстро обратила бы на себя внимание.

— В таком виде? — насмешливо спросил Джеф. — Ты хочешь попасть в объятия своего доктора в обличье Бобби?

Бонни посмотрела на свою одежду. Конечно, об этом она не подумала. Ее рубашка и брюки промокли от дождя и были покрыты брызгами грязи. Кроме того, они пропахли порохом.

— Если хочешь, я высажу тебя в лесу за пляжем, — предложил Джеф.

Бонни кивнула — там она спрятала свою женскую одежду.

Вскоре после этого Джеф остановил своих мулов неподалеку от бухты красных мангровых деревьев. У Бонни тряслись колени, когда она спускалась с повозки.

— Надеюсь, что он выживет, — пробормотала она, когда Джеф тоже слез с повозки и обнял ее.

— Он уже выжил! — сказал Джеф. Он посмотрел Бонни в глаза. Казалось, он был близок к тому, чтобы снова прижать ее к себе. — Ты справилась! Ты сделала это, Бонни. Мы никогда этого не забудем! Но ты… Разве ты не хочешь уйти вместе с нами? Мы заберем этого ребенка…

Бонни спросила себя, как называется чувство, которое она увидела в его глазах — гордость или любовь? Неужели у нее был шанс соперничать с такими женщинами, как Деирдре и Сималуа, только тогда, когда она могла ему пригодиться? Неужели она необходима Джефу только тогда, когда ему нужно, чтобы она превратилась в Бобби?

Она решительно покачала головой. Конечно, Джеф испытывал к ней определенные чувства. Только это была не любовь, а скорее… ну, может быть, уважение. Или даже восхищение. Бонни придется завоевывать его снова и снова. И эта склонность ни в коем случае не включала в себя Намелок. Как он сказал о ней? «Этого ребенка…»

Леон называл малышку красавицей. Когда Бонни впервые увидела его, он держал ребенка на руках и кормил его. Он пел для девочки, он готов был защищать ее… Когда Макандаля схватили, Леон загородил собой Бонни и детей — а Джеф и Сималуа заботились только о своей безопасности.

Совершенно неожиданно при мысли об огромном Леоне с маленькой Намелок на руках Бонни ощутила прилив любви, нежности и доверия — чувств, которые она раньше не могла испытывать ни к кому, кроме Джефа.

Девушка подняла глаза на Джефа. Он призывно улыбался. Однако Бонни не могла представить его с ребенком на руках. Джефу больше подходили мачете и шпага.

— Нет, Джеф, — сказала она еще раз. — Я останусь здесь. И ребенок останется со мной. Я хочу жить в мире, Джеф. Если я и была что-то должна тебе, нашему народу и Макандалю, то сегодня я рассчиталась с долгами. Теперь у тебя есть твой мессия, Джеф. А мне дай мою свободу.

Бонни даже не обернулась, когда выскочила из леса на побережье. Она сбросила с себя мужскую одежду и прыгнула в волны. Теплая морская вода смыла с нее запах пороха, едкую вонь костра и пота — и вину. Бонни оставила позади призраков прошлого — мертвых моряков, команду «Морской девы» и мужчину, которого она в своих мечтах никогда не называла Цезарем. Девушка нырнула и поплыла далеко в бухту, а затем позволила волнам отнести ее назад.

Запуганная маленькая негритянка, когда-то принадлежавшая Скипу Дейтону, давно уже научилась плавать.