Люби меня навсегда

13

Наконец-то осеннее небо разражается над нашими головами бесконечными рыданиями по уносящемуся прочь лету, и мы, так и не доехав до Парижа, паркуемся недалеко от главного собора Реймса – мировой столицы шампанского.

– Выходим, – командует Рома, и без лишних расспросов следую за ним.

Пробежав под проливным дождём пару сотен метров, мы залетаем в огромный готический храм, на остроконечных крышах которого сидят стаи безобразных горгулий, изрыгающих на прохожих потоки мутной дождевой воды. Внутри тихо и спокойно: видимо, понедельник не самый загруженный день для одного из главных соборов Франции, где в своё время короновались первые короли. Вечерняя служба недавно закончилась, и мы, по всей видимости, чуть ли не единственные посетители здесь в этот час.

Рома берёт меня за руку, и по сравнению с моей ледяной ладонью его мне кажется обжигающе-горячей. Он уверенно ведёт меня за собой по гулким коридорам, пока не останавливается у огромных окон с витражами:

– Моё любимое место здесь. Хотел показать его тебе, – смотрит он в окно, и нежно-синий небесный свет пробивается сквозь картины и фигуры, которые я не спутаю ни с чем. – Марк Шагал, – поясняет Элвис, и я в изумлении гляжу на него.

– Я знаю, – бормочу я в ответ. Но откуда он знает это?! Как будто привёл меня в свой любимый бар и советует блюдо, которое обычно заказывает к пиву. Видимо, я совсем не разбираюсь в людях. Уж в моём спутнике – однозначно.

– Поставь свечу, вдруг твоя просьба будет исполнена? – советует он мне, и я в очередной раз поражаюсь тому, что совсем не ожидала от лучшего жиголо столицы таких серьёзных отношений с Богом. Или с религией. Или с искусством. Ладно, я окончательно запуталась. Поэтому я иду и ставлю свечи. Сразу три. И на каждую загадываю по желанию. Хотя совсем не уверена, что о таком можно просить Всевышнего…

Мы покидаем Реймсский Собор, и мне кажется, что небесные потоки теперь просто превратились в водопады, под которыми нет никакой возможности продолжать наше путешествие.

– Мне кажется, но Париж подождёт, – говорю я Роме, и он, задумавшись на секунду, отвечает, снова взяв мою руку в свою:

– Я знаю, чем мы можем пока заняться.

Мы перебегаем площадь и заходим в магазин, набитый разнообразными бутылками с самым праздничным напитком мира.

– Это же столица шампанского! – поясняет мне Роман, и обращается к одинокому продавцу, заметно оживившемуся при нашем появлении: – Une bouteille de votre meilleur champagne, s’il vous plaît! (фр. «Бутылку вашего лучшего шампанского, пожалуйста!» – перевод автора)

Воодушевлённый хозяин лавки выбирает для нас одну из лучших марок, что-то подробно объясняя Элвису, который свободно разговаривает с ним на французском. И вот мы, прихватив ещё и пару стеклянных фужеров, которые мой друг не забыл попросить у продавца, наконец-то, все промокшие до нитки, залезаем в наше авто, которое теперь кажется единственным уцелевшим ковчегом во всемирном потопе.

– Раздевайся, – командует Рома.

– Что!? – только я начинаю возмущаться, как он, перегнувшись через сидение, достаёт мне из спортивной сумки плед и сухую толстовку. И начинает стягивать с себя промокшую насквозь одежду, оставшись в одних джинсах.

– Немного музыки, ma cherie, – прибавляет он радио с какой-то, естественно, французской волной, и откупоривает бутылку. Пробка бьётся о крышу нашего авто, и шампанское с обольстительным шёпотом выливается из горлышка в предусмотрительно подставленный бокал.

Мы сидим в запотевшем фольце-туареге, словно в своём маленьком заколдованном царстве: я – в толстовке, трусиках и носках, а Элвис в – одних джинсах, пьём уже вторую бутылку, закусывая её шоколадными конфетами с шампанским, и Рома рассказывает мне, как в первый раз приехал в Париж в восемнадцать лет и поселился на площади Пигаль. Интересно, сколько же ему сейчас? Тридцать? Тридцать три? Дождь идёт и идёт, не переставая, как вдруг в окно раздаётся стук и в глаза нам бьёт свет фонарика.

– Полиция! – испуганно бормочу я.

– Tout est bien? (фр. «Всё хорошо?» – перевод автора) – спрашивает нас промокший насквозь фараон в опущенное Ромой окно.

– Oui, merci, – с улыбкой отвечает ему мой Элвис, и поворачивается ко мне: – Это Франция, детка. Здесь всё должно быть хорошо.

Пьяная и разомлевшая, набитая по самое горло самым лучшим шампанским, которое я когда-либо пробовала в своей жизни, и самыми лучшими шоколадными трюфелями, я лежу и засыпаю на разложенном сидении, слушая, как дождь, не переставая, колотится о нашу надёжную крышу, и мой Элвис что-то тихо бормочет на французском, пока мои глаза окончательно не слипаются ото сна и сладких конфет:

– Que dois-je faire de toi, ma bébé. Ma petite fille… (фр. «Что же мне с тобой делать, малышка. Моя маленькая девочка…» – перевод автора)

Меня легонько покачивает на морских волнах, и солнце перекатывается по крыше авто, пока я медленно разлепляю глаза.

– Выспалась, Полли? – Рома очень аккуратно ведёт машину, чтобы не расплескать меня, как дорогое вино в фужере.

– Куда мы едем? – бормочу я, поднимая спинку сиденья и озираясь по сторонам. Но и без него уже знаю ответ: мы катимся прямо в гуще Парижской будничной пробки по бульвару Осман. Я, как и положено любой приличной девочки из хорошей семьи бывала здесь не раз, и даже помню тот роскошный отель, в котором мы провели незабываемый уикенд с моим бывшим уже женихом. Незабываемый для него. Потому что большую часть времени мне пришлось провести с ним в шикарном номере гостиницы, практически не покидая его, потому что Стасика особенно возбуждал вид Эйфелевой башни из окна. Хотя странно, я всегда думала, что башни особенно любят девочки…

Но сейчас, конечно же, никаких дорогих отелей, вообще никаких отелей, где могут потребовать паспорт и мгновенно настучать клану Вайсбергов о моём местонахождении. Интересно, куда же всё-таки везёт меня Элвис? И он отвечает:

– В одно место из моей прошлой жизни. Тебе должно понравиться.

Он так уверенно ведёт автомобиль, даже не сверяясь с навигатором, что очевидно, он не один раз проделывал этот путь. К тому же, он отлично разговаривает на французском, что он там вообще шептал мне прошлой ночью? Я ведь не знаю о нём ровным счётом ничего. В то время как он знает всё про мою жизнь. Ну, или почти всё.

Ещё пару кварталов, и наша машина протискивается на соседние улицы, и я уже вижу издалека красную мельницу «Мулен Руж», значит, мы проезжаем площадь Пигаль. Совсем рядом где-то Монмартр, про который я так много знаю, потому что это самый знаменитый район художников, пожалуй, во всём мире. К моему удивлению, Рома проезжает ещё несколько домов, сворачивает в переулок и, с трудом втиснувшись между двух припаркованных автомобилей, заглушает мотор.

– Приехали, Полли.

Я с удивлением рассматриваю невысокий старинный дом, явно с квартирами, и так и не успеваю задать вертящийся на языке вопрос.

– Выходим, – командует Элвис, забирая из машины сумку с одеждой, и я послушно выхожу вслед за ним, как есть: в одном нижнем белье и толстовке, как я и заснула вчера вечером. Мимо спешат по своим делам прохожие, но, похоже, здесь никого не удивляет мой более чем странный вид. Это Париж, детка, это Париж, – вдыхаю я воздух города любви и искусства.

Элвис звонит в домофон у двери в подъезд, и она распахивается, впуская нас в прохладный узкий коридор с кованными витыми перилами.

– Лифт, как обычно, не работает, – усмехается Рома, и бежит вверх по ступенькам, поднимаясь всё выше и выше, и я едва поспеваю за ним.

Последний этаж – да это же знаменитая парижская мансарда, и потемневшая деревянная дверь с крошечным золотым номерком распахивается, и из неё буквально вытекает гигантская женщина-туча, сгребая Элвиса в своих смертоносных объятиях.

– Mon petit garçon, tu es venu! (фр. «Мой маленький мальчик, ты вернулся!» – перевод автора) – жамкает она его ставшее словно тряпичным, тело, и звонко и влажно целует его в обе щёки.

Я стою немного позади и рассматриваю эту необычную чёрную даму: яркая и огромная, как экзотический цветок, она душит моего маленького мальчика своим монументальным бюстом, в который он впечатывается всем свои телом. Вся она обтянута леопардовым комбинезоном, который не скрывает ни единой круглой складочки на её мягком и тёплом тебе, и я не представляю, как она способна держать баланс на высоченных туфлях на платформе, но, похоже, она чувствует себя вполне комфортно в этом одеянии. Её чёрные глаза увлажнились от слез, длинные накладные ресницы хлопают, как крылья бабочки, и золотые переливающиеся тени для век уже размазались по щекам. Элвис выглядит немного смущённым, но отнюдь не напуганным, и мне кажется, что он не торопится вырваться их этих удушающих его огромных рук.

– Привет, Мими, – бормочет он, и моего скудного французского хватает, чтобы понять смысл. – А это Полин, знакомься.

– Ах, извините, очень приятно! – переключает Мими на меня всё своё внимание, – Quelle beauté (фр. «какая красотка» – перевод автора), – и с хитрой улыбкой треплет моего Элвиса по щеке.

– Non, non, ce n’est pas ce que tu pensais (фр. «Это не то, что ты подумала» – перевод автора), – бормочет он, и я понимаю, что никогда раньше не видела его таким смущённым.

– Ах, проходите, детки, – отодвигает она в сторону своё массивное тело, словно раскупоривая проход, и мы протискиваемся в просторную светлую студию, залитую ласковым парижским солнцем.

– Мими разрешила нам здесь остановиться, – переводит мне Элвис не перестающую тараторить со скоростью артиллерийского орудия француженку. – Надеюсь, мадмуазель не против, – вопросительно вскидывает он свою идеальную бровь, и я с улыбкой отвечаю:

– Конечно, нет! Здесь просто очаровательно, мадам, – обращаюсь я на жалкой смеси своего английского с французским к чернокожей пантере. Немножко расплывшейся, но всё же всё равно с огромной грацией и достоинством перемещающее свое грандиозное колышущееся тело в пространстве этой небольшой комнаты.

– Мне пора идти, mon bébé, – снова облизывает она губы Элвиса, и обращается уже к нам обоим: – Наслаждайтесь Парижем и друг другом! Я жду вас сегодня вечером, вы ведь не пропустите шоу?

– Твоё – никогда, – уверяет её Рома, и Мими уходит, царственно и грациозно перемещая своё гигантское тело как огромный воздушный корабль в пространстве.

– Ты полон сюрпризов, – оборачиваюсь я к своему Элвису, и уже сама не знаю, кто он и откуда. В моём привычном мире всё всегда предельно ясно: это – бизнесмен, – это – телеведущий и блогер, а этот – обслуживающий персонал. Каждый занял своё место согласно своим талантам, происхождению и социальной иерархии. Вода не смешивается с маслом. Я не соприкасаюсь с миром стриптизёров и чёрных пантер. А сейчас я просто смотрю наверх, в мансардное окно, и в первый раз понимаю, какое глубокое, нежное и голубое небо над Парижем. В котором до этого я преимущественно бывала в бутиках, модных ресторанах, спальнях дорогих отелей и Лувре.

– Я же обещал тебе придумать желания, Сонниполли. Здесь сбываются все мечты, – и он большим пальцем осторожно проводит над моей губой, словно вытирая усы от невидимой молочной пенки.

Я лежу в старой потёртой ванной на бронзовых ножках прямо под черепичной крышей, и в открытое окно доносится радость вечного города. Я закрываю глаза, и понимаю в первый раз за всё время, что я, пожалуй, совсем не готова умирать. Как странно, что эта простая и ясная мысль не пришла мне в голову раньше. Шок первых дней уходит, растворяясь в ароматной пене с запахом вербены, которую я позаимствовала у прекрасной Мими, и теперь я могу немного подумать о том, что же ждёт меня в будущем. Точнее, кто. Анастас со своими вечными пиарщиками, которые любую личную трагедию постараются вывернуть на пользу ему и его многомиллиардной империи. Мои родители, которые как оказалось, многие годы вкладывали силы и деньги в пустышку. Точнее, в меня. Ни удачного брака, ни головокружительной карьеры. Сплошные горе, болезнь и разочарование… Возможно, обо мне вспомнят несколько моих подписчиков, чтобы пообсуждать меня в сетях и даже, возможно, хайпануть на этом. Чтобы больше не вспоминать о блогерке @pollysonis. Да их и нельзя винить в этом. Сколько раз я сама точно также пролистывала чужие страницы, чьи-то чужие жизни, словно заглядывая в них через приоткрытую дверь, забывая о них уже через несколько минут.

Ну а Элвис? А что Элвис: еще пару дней, и он наконец-то получит свои деньги и спокойно оставить меня там, где я ему скажу. И при мысли о нём моё сердце вдруг болезненно сжимается. Мне почему то безумно жаль потерять его. Хотя я, понимаю, что это стокгольмский синдром или как там это называется. Что может меня привлекать в этом самовлюблённом напыщенном нарциссе, к тому же помешанном на сексе? И тут я понимаю, что именно это меня в нём и привлекает. Его самоуверенность. Его помешанность. И его харизма. Чёрт бы его побрал!

Я выползаю из ванны, разомлевшая и розовая, укутавшись в огромное полотенце, уступая место Роме. Переодевшись в маленькое шерстяное платье, которое я купила вчера в Праге, я осматриваю необычную комнату, ставшую нам домом на этот день. Светлая и небольшая студия с платяным шкафом в углу и кованой тяжёлой кроватью в центре: всё очень мило и уютно. Но вот что делает её необычной: десятки картин в рамах и без, развешанных по всем стенам. Нарисованные углём, пастелью и маслом, каждая сразу же привлекает внимание: это портреты, в основном женские, но попадаются и мужские. Написанные грубыми штрихами и мазками, они всё же не оставляют ни малейшего сомнения, что их создал самый настоящий мастер.

Вот натягивающая чулки девчонка в корсете, по всей видимости, китаянка: художник сумел показать момент, когда она немного устало смотрит куда-то в сторону, словно её позвали к очередному клиенту, и она сейчас нацепит на себя дежурную улыбку и пойдёт за ним. Грузная яркая блондинка с алым ртом и в тигровых лосинах и с обнажённым верхом спокойно лежит на кушетке, просто смотря перед собой, как будто живописец застал её в тот момент, когда она просто прилегла отдохнуть после тяжёлого дня. И в ней столько спокойствия и достоинства, что вряд ли у кого-то повернётся язык назвать её дешёвой шлюшкой.

В самом центре светлой стены висит огромная, под стать самой Мими, изображённой на ней, картина в золоченой раме, с надписью в углу “Ma Reine” (фр. «Моя королева» – перевод автора), и у меня дух захватывает от этого зрелища: женщина восседает на высоком барном стуле, едва удерживающем на весу всё её монументальное тело, с огромными тяжелыми грудями, спускающимися на куполообразный, весь в складках, живот, глянцевый и переливающийся шоколадными оттенками. Одна нога на высоком остром каблучке кокетливо отставлена в сторону, приоткрывая на удивление скромный треугольник в низу живота, на шапке кудрей на голове примостилась крошечная золотая корона, которую Мими кокетливо придерживает одной рукой, а во второй держит длинный метровый мундштук, из другого конца которого тоненькой струйкой льётся дым от сигареты, такой объемный и мастерски выписанный, что мне кажется, что я сейчас смогу его продеть сквозь свои пальцы. У меня не хватает сил оторваться от этой картины, и я вбираю каждую мельчайшую деталь в себя: женщина мне кажется здесь намного моложе, и всё её лицо лучится таким спокойным достоинством, весельем и красотой, что у зрителей точно не может возникнуть и тени сомнения, что перед ними – истинная королева. И тут я вспоминаю картину в деревянном теремке Элвиса: и хотя та мне казалась написанной не менее ста лет назад, а эта передо мной – однозначно современное произведение, я вижу общие черты в технике: этот объём и реалистичность, с умением передать обыденные вещи так, что они кажутся совершенно фантастическими.

Просто удивительно, откуда в этой квартирке может быть такая картина, явно не из дешёвых. Я не сомневаюсь, что самые ведущие мировые галереи поборолись бы за право представлять её у себя. Впрочем, как и все полотна этого художника. Я пытаюсь найти на ней подпись, потому что уверена, что смогу идентифицировать по ней автора. Я хватаю свой телефон и фотографирую каждую картину, чтобы попробовать разобраться с этим позже, и чувствую, как азарт коллекционера просыпается во мне.

– Ну как, ты готова? – выходит из ванной Рома, как всегда бесподобный, особенно сейчас, когда на нём только повязанное на бёдрах полотенце. У меня просто дух захватывает от этой картины, и я быстро отвожу глаза в сторону, чтобы он не догадался, как я его хочу. Даже сейчас. Особенно сейчас. И даже после всего того, что он со мной сделал. Но, слава Богу, мы не животные, и я умею себя контролировать.

– Да, готова! – отвечаю я. И думаю про себя, что, пожалуй, Париж был просто прекрасной идеей! И как только она не пришла мне в голову!