Люби меня навсегда

15

– Вставай, моя сладкая девочка! – слышу я сквозь сон, и мне практически невозможно разлепить веки, словно сбрызнутые волшебным соком Оле-Лукойе.

Сквозь ресницы я пытаюсь разглядеть, где я и что со мной. Единственное, что я знаю наверняка, что мне никогда так хорошо не было. Никогда. И если это и есть то, о чём слагают легенды, рассказывают сказки и пишут тонны первосортных и третьесортных романов, то это точно того заслуживает. Я боюсь открыть глаза, чтобы не исчез чудесный вечер и не растворился в этом вечереющем воздухе самый красивый мужчина, которого я когда-либо встречала. Я приоткрываю для начала один глаз: но вот, он здесь, никуда не исчез. Сидит рядом со мной на постели, и тихонько гладит меня по волосам.

– Вставай, Сонниполли! А то мы опоздаем, – и тут я понимаю, что он одет во фрак. Во фрак! С бабочкой.

– Куда мы идём? – спрашиваю я, привстав на кровати и пытаясь вспомнить, куда же я бросила всю свою одежду.

– Это сюрприз! Собирайся, и узнаешь. Ты идёшь в душ?

И я понимаю, что хочу оставить на себе его запах. Хотя бы на один день. Потому что я не знаю, повторится ли это ещё когда-нибудь. Ну а сегодня вечер только начинается.

– Нет, помоги мне надеть платье, – прошу я его, и, путаясь в наших горячих пальцах, шёлковых юбках и атласных лентах, мы снова надеваем на меня мой изысканный наряд, но перед этим Рома предварительно целует каждый сантиметр моего живота и бёдер. И только уведомление от уже приехавшего Uber останавливает нас о того, чтобы снова не погрузиться в бесконечную тянучую сладость друг друга…

Мы садимся в такси, и я снова целую Элвиса в губы, не в состоянии удержаться от этого сладкого мига, потому что знаю, что это мой последний вечер в Париже с ним. И мы обнимаемся на заднем сидении, как школьники, не в силах оторваться друг от друга, пока за окном мимо нас проплывают нарядные улицы города, уже расцвеченные кое-где вечерними огоньками. Не проходит и десяти минут, как наше авто останавливается перед грандиозным зданием Парижской оперы. Я сразу узнаю его резные пышные колонны и крылатых золотых богинь гармонии и поэзии на крыше по обеим сторонам фасада: конечно же, я бывала здесь раньше. Но всё равно мне безумно нравится, что именно сюда привёл меня мой Роман. Я даже не думала, что он способен так удивить меня.

– Прошу вас, мадмуазель, – протягивает он мне руку, открыв дверцу авто, и я выныриваю в тёплый ласковый вечер, чтобы слиться с толпой таких же элегантных и нарядных людей.

Мы поднимаемся по знаменитой центральной лестнице, и я рядом со своим спутником во фраке чувствую себя Грейс Келли, не меньше. Я ловлю на себе уже ставшие привычными для меня здесь восхищённые взгляды мужчин и женщин: моё платье привлекает внимание, так же, как и мой кавалер. За всю свою недолгую жизнь я привыкла к чрезмерному интересу ко мне, но это совсем другое, и я это прекрасно понимаю. Одно дело быть знаменитой персоной, которую все и так знают в лицо по многочисленным растиражированным фото, а совсем другое – притягивать взгляды, не обладая определённым статусом в их глазах. А только роскошным платьем, не менее роскошным спутником и билетами на роскошные места.

– Кстати, а что мы будем смотреть? – спохватываюсь я.

– «Травиату», – отвечает с улыбкой Рома, проводя меня в закрытую ложу. И когда он только умудрился купить билеты? – Я скоро вернусь, – говорит он, и я остаюсь одна, рассматривая с высоты своей ложи сцену, нарядную пышную публику и плафоны над зрительным залом, расписанные Марком Шагалом. Снова Шагал, – вспоминаю я Реймсский собор.

Оркестр настраивает инструменты, приходит дирижёр, кланяется залу, в ответ раздаются редкие аплодисменты, я переглядываюсь с другими посетителями ложи, и мы вежливо улыбаемся друг другу в предвкушении первой арии, которую я никогда ни с чем не спутаю. Раздаются вступительные аккорды, и Альфред начинает петь свою знамению застольную песню, и тут рядом со мной возникает Элвис с двумя бокалами шампанского в руке. Я даже не представляю, кто ему разрешил принести их в зал, но мы, не сговариваясь, чокаемся, и другие зрители завистливо шикают нам. Мы лишь вежливо улыбаемся в ответ и отпиваем свою долю веселья на этот вечер. Я столько раз ходила на эту оперу, но сегодня она выглядит совершенно по-особенному.

Я смотрю на сцену, практически не дыша, в этой постановке всё прекрасно: и исполнители, и костюмы, и декорации. И Рома, который сидит рядом. И я ощущаю тепло его тела через тонкие слои платья, когда он прижимает своё бедро к моему. Он доливает в наши бокалы шампанское из бутылки, которую поставил под сидение, и мы выпиваем это упоительное свидание до дна. И я всё думаю, как бы могла сложиться моя жизнь, если бы Анастас не встретил меня в своё время, не завладел всей моей жизнью и волей, не пожелал бы сделать меня своей женой, и я не получила бы эти дурацкие анализы накануне подписания брачного контракта. Возможно, я бы сидела сейчас с Сашей и Соней и обсуждала свои успехи в карьере и планы на будущее, а не декор свадьбы и медовый месяц. И этот побег дал мне такую желанную передышку, чтобы всё обдумать.

Первый акт заканчивается, опускается занавес, зажигается свет, и одна девушка, сидящая в соседнем кресле, вдруг обращается ко мне с вопросом:

– Добрый день, мадмуазель, это же вы? – и показывает мне экран своего телефона с моим фото из Glossy. Это же вы Полина Сонис? Я подписана на ваш блог! – и мне уже не отвертеться от её назойливого внимания. – Не могу поверить, что встретила вас! Можно сделать с вами селфи? – тараторит она, и, не дожидаясь моего согласия, щёлкается вместе со мной на фоне зрительного зала сo знаменитыми люстрами и голубыми плафонами. – Очень мило, сейчас опубликую у себя в сториз! – и я ничего не могу ей возразить: блогер должен всегда быть мил и приветлив со своими подписчиками. Чёрт.

– Позвольте мне украсть у вас мою девушку ненадолго, – берёт меня за руку Элвис и галантно улыбается назойливой подписчице. И я даже не знаю, от чего у меня сейчас бегут по коже мурашки: от его прикосновения или от того, что он назвал меня своей девушкой.

– Но сейчас уже начнётся второй акт! – мило возражаю я, в душе благодарная ему за своё спасение.

– Ты его и увидишь, не беспокойся, ma cherie, – шепчет он мне на ухо и уверенно ведёт за собой к незаметной лестнице, спрятанной за тяжёлой портьерой, ведущей ещё куда-то выше, под крышу.

Мы проходим бельэтаж, балкон, Рома ведёт меня какими-то запутанными коридорами, и я в очередной раз поражаюсь, как он знает здесь каждый закоулок. Даже в Опере Гарнье. Кто же он такой? Мы упираемся в какую-то неприметную дверь, явно для служебного пользования, Элвис толкает её, и мы оказываемся в царстве механики, где везде натянуты цепи, канаты и установлены какие-то сложные подъемные приспособления.

– Месьё, как вы здесь оказались? Сюда нельзя! – слышу я голос приближающегося к нам служащего, и уже готова к тому, что нас сейчас отсюда с позором выгонят, а может, ещё и вызовут охрану, как корпулентный мужчина в рабочем комбинезоне вдруг восклицает:

– Рома! Это ты?! Не может быть! Когда ты только приехал?! – и этот больше похожий на французского Санту дядюшка начинает обнимает моего Элвиса и расцеловывает его в обе щёки. Естественно! Никто не любит так целоваться, как французы, – решаю я про себя.

– Познакомься, Полин, это Жером, мой хороший друг, – представляет меня Рома своему приятелю, и тот не менее горячо расцеловывает и меня.

– Enchantée! – повторяю я одну из немногих фраз на французском, которую помню ещё со школы.

– Жером – царь и бог всех механизмов в этом театре. Без него не поднимется ни один занавес и не поплывёт по небу ни один воздушный корабль, – объясняет мне Рома, пока его приятель начинает творить своё волшебство перед вторым актом. В маленький просвет я вижу крошечный пятачок зрительного зала под собой, тёмный провал оркестровой ямы, и от этой высоты у меня начинает кружиться голова.

Нестройная какофония оркестра вдруг смолкает, словно каждого музыканта выдернули из розетки, свет в зале гаснет, и я слышу, как с диким скрежетом и стуком, который слышен только здесь, в нашем зазеркалье, канаты и цепи натягиваются и начинают наматываться на гигантские бобины, обнажая сцену. Все исполнители кажутся с высоты, на которую я забралась, крошечными человечками на моей ладони, но и здесь я отчетливо слышу звуки прекрасной музыки и их пение. Я стою, облокотившись на деревянные перила, которые, вполне возможно, остались здесь ещё с постройки оперы почти двести лет назад, и представляю, как я лечу над этим миром на своём собственном воздушном корабле.

– Голова не кружится? – заботливо шепчет Элвис, обняв меня сзади и зарывшись лицом в мои волосы, и я просто поражена тому, каким нежным и заботливым он может быть. Когда захочет. Или когда ему это надо.

Возможно, этот вечный город смыл с него весь лаковый слой цинизма и безразличия, который он успел нарастить после жизни в Париже. А может быть, это только я видела в нём то, что хотела видеть? Но сейчас уже слишком поздно об этом думать, и я отвечаю:

– Конечно, кружится! – и поворачиваюсь с улыбкой к его губам, которые уже ищут мои.

– Нашу встречу надо отпраздновать, – уже спешит к нам Жером, конечно же, держа в руках шампанское!

В этом городе все любят целоваться, и, по-моему, все носят в сумочке или кармане бутылочку шампанского, чтобы срочно что-то отпраздновать! Добрый Санта разливает нам по фужерам вечернее золото, и мы снова чокаемся:

– Ты помнишь, Рома, сколько мы здесь с тобой провели времени и сколько выпили, когда настраивали твои декорации? – предаётся романтичным воспоминаниям Жером на ломаном английском, и я переспрашиваю:

– Декорации?! Только не говори мне, что ты создавал декорации для спектаклей в Гранд-Опера! Что ещё я не знаю о тебе?

– Это было давно, в прошлой жизни, я же говорил тебе, – отвечает Рома, а Жером очень громко, перекрикивая музыку, возражает:

– Это были прекрасные декорации! Мы до сих пор используем некоторые в постановках! Жаль, что ты тогда не остался здесь работать! – сокрушённо качает он головой, и я уже совершенно ничего не понимаю.

Какого чёрта талантливый художник с перспективами покинул это город вечной любви и уехал в нашу вечно серую промозглую столицу, чтобы танцевать перед пьяными женщинами? Пусть и в лучшем клубе Москвы? Ладно, хорошо, я совсем ничего не знаю о нём.

Мужчины ещё какое-то время разговаривают, пока я слушаю оперу с неведомого мне раньше ракурса, и Роман подходит ко мне со словами:

– Нам надо идти, Полли.

– Но ведь представление ещё не закончилось! – пытаюсь я возразить ему, но он не слушает меня.

– У тебя ещё много представлений впереди, я обещаю, – и уводит меня за собой, снова по каким-то известным только ему тропам.

Ещё несколько лестничных пролётов, ещё одна служебная дверь, которую Элвис открывает ключом, и мы оказываемся на самой крыше Гранд-Опера! У меня захватывает дух от этого зрелища ночных бульваров, мерцающей Эйфелевой башни и бесконечных крыш Парижа.

– Прости, не мог тебе напоследок не показать это, – с улыбкой произносит Роман, обводя рукой небо и… Что? Ульи?!

– Ты мне хотел показать ульи? Откуда они здесь?! – в изумлении смотрю я на них.

– Ну и их в том числе, – улыбается мне Элвис, наклоняясь к моему лицу, и я кусаю его губы снова и снова, а вокруг нас ночными звёздами жужжат мохнатые пчёлы, кружа над цветами лаванды, растущей здесь же, на крыше, в глиняных горшках, и мне на мгновение кажется, что я попала туда, куда и планировала: на юг, где всегда цветёт лаванда, пахнет розмарином и лимонами…

Опера так и не закончилась, а мы уже мчим на Плас Пигаль. Сейчас её каменное чрево наполнено совершенно разношёрстной публикой: тунисцами, марокканцами и алжирцами; ярко одетыми и накрашенными, как стаи попугайчиков, трансвеститами; девушками в ожидании клиентов и просто туристами, бесконечно делающими селфи и групповые фото у фонтана в центре и на фоне Мулен Руж. И если днём здесь всё выглядит пыльным и заброшенным, с кучками мусора и обрывками бумаги, носимыми ветром по бесконечному кругу, то вечером всё одевается в крикливые огни и мерцающие вывески семидесятых, и я чувствую, как провалилась в прошлое. Хотя мы с Ромой выпадаем из общего полотна, одетые в свои классические утончённые одежды.

– На представление Мими нельзя опаздывать, – торопит меня Элвис, и мы подходим к центральному входу одного из старейших кабаре здесь, на площади Пигаль – Ше-Артюр. Мой спутник говорит что-то охраннику, и нас пропускаю внутрь, и мы идём вслед за мажордомом, провожающему нас к столику в центре небольшого зала.

Я сижу и вспоминаю, как буквально неделю назад сидела примерно в таком же клубе, правда, более гламурном и шумном, набитом пьяными девчонками, такими же, как и я, но атмосфера разительно отличается. Здесь я словно окунулась в респектабельный мир двадцатых-тридцатых годов прошлого века, где за столами, накрытыми изумрудными скатертями с лампами, чинно восседают буржуа, одинокие мужчины, парочки и, безусловно, китайцы, заполнившие всё вокруг.

На сцене девушки исполняют классический канкан: всё как и положено, высоко задирая стройные ножки в чёрных кружевных чулках, но уже без нижнего белья, обнажая в танце свои гладко выбритые киски. Ну что же, захватившую весь мир моду на эпиляцию некуда не спишешь.

Китайцы радостно аплодируют, мы с Элвисом заказываем напитки с закусками: мне кажется, я никогда в жизни столько не пила, как последние пару дней во Франции, но удивительно, что голова у меня становится только легче и свободнее, словно избавляясь от всех накопившихся за предыдущую жизнь пустых и чёрных мыслей. Номер заканчивается, девочки весёлой щебечущей стайкой прыгают в зал, где радостные туристы рассовывают им в резинки чулок евро, пока они призывно ещё раз задирают свои пышные юбочки перед благодарными, истекающими слюнками зрителями.

– А теперь, мадам и месье, представляем вам гвоздь нашей программы, саму непревзойдённую Мими Буланже! – выкрикивает в зал ярко одетый и накрашенный конферансье с золотой тростью, и зал взрывается аплодисментами.

– Похоже, Мими здесь пользуется большой популярностью, – бормочу я про себя.

Кулисы расходятся в стороны, открывая затемнённую сцену, где в центре в пятне тёплого света, словно укутавшего её всю с ног до головы, стоит Мими. Она начинает петь самую, пожалуй, известную, песню Эдит Пиаф «Жизнь в розовом цвете» и весь зал застывает, устремив все взгляды на неё. А она просто стоит, особо даже не двигаясь, но от неё невозможно оторваться. Столько в её этом даже просто стоянии на сцене пластики, грации, выразительности, что у меня захватывает дух. И если бы передо мной была не чёрная женщина шестидесятого размера, то я бы засомневалась, не реинкарнация ли это настоящей Эдит. В её позе, движениях рук, едва заметных покачиваниях бёдрами, столько простоты и достоинства, что я забываю, что нахожусь во второсортном кабаре Парижа, явно, уже пережившим свои лучшие времена. Но судя по реакции зала, не только у меня одной захватывает дух от этого вроде бы незамысловатого на первый взгляд номера. Я бросаю взгляд на Рому, и мне кажется, теперь я понимаю, у кого он смог научиться такому мастерскому и сексуальному исполнению: когда на сцене не надо прыгать, раздеваться, и даже можно не петь, но зрители всё равно потеряют от тебя голову.

Звучат последние аккорды и так недолгой композиции, и на сцену из темноты выпрыгивают мужчины в обтягивающих тигровых комбинезонах, гибкими кошачьим движениями окружают Мими, которая, кажется, полностью растворилась в своём номере. Но вот на последней ноте она достаёт из своего декольте живую розу и бросает её в зал. И она падет прямо в центр моего стола. Я уверена, что она сделала это специально, а за годы своей работы на сцене уже научилась попадать на нужный стол получше любого баскетболиста. Я поднимаю розу и прижимаю её к губам и машу рукой Мими, и только сейчас замечаю, что по щекам у меня текут слёзы.

И тут сразу же, как только затихает последний отзвук песни Эдит Пиаф, Мими сбрасывает с себя свою гигантскую шаль, в которую куталась весь первый номер, и предстаёт перед нами в телесного цвета комбинезоне, переливающимся золотыми блёстками. Звучат звуки песни Zaz Je veux, задорные и ритмичные, и Мими срывается с места в таком зажигательном танце, что зрители, не удержавшись, вскакивают со своих мест, кто-то начинает аплодировать, пританцовывать, свистеть, пока чёрная гигантская кошка на сцене так пластично и эротично двигается под музыку, что ни у кого не остаётся ни малейшего сомнения в этом зале, что это и есть сама жизнь и чистый секс. Я смотрю с открытым ртом на это сногсшибательное представление, и у меня из головы один за другим вылетают все стереотипы и прежние представления о том, что красиво, пластично и эстетично. Мими, словно невесомую пушинку, передвигает своё огромное тело по сцене, прыгая на высоченных шпильках так легко и непринуждённо, как, пожалуй, я бы не смогла и в кроссовках. Чёрная богиня танцует, её волосы развеваются, и мне самой хочется уткнуться и раствориться в её необъятном прекрасном теле, в котором, кажется, её внушительная корма плавно покачивается и живёт сама по себе, восхищая своей завораживающей пластикой и красотой.

– Ну как, стоило ради такого уйти пораньше из оперы? – с усмешкой спрашивает меня Рома, и я только могу молча кивнуть в ответ.

Время переваливает далеко за полночь, на сцене уже танцуют какие-то обычные статистки в перьях, развлекая не желающую расходиться публику. Наш столик обрастает новыми посетителями: здесь и Амели, и ещё несколько их одногруппников со времён школы искусств. Все возбуждённо разговаривают ни о чём, выпивают и вспоминают свои студенческие годы. Я хоть и сижу немного в стороне, но не чувствую себя чужой: я ведь наконец-то в своей тарелке. С людьми моего круга. Мне близки и понятные их темы про живопись, современное искусство и дизайн, я ведь тоже не зря училась целых пять лет на факультете искусствоведения, чтобы понимать творческих людей, которых зачастую понять крайне сложно. И мне не дают почувствовать себя здесь чужой, наполняя вовремя бокал и пододвигая поближе сырную тарелку. Вот и Мими, наконец-то закончив общаться со всеми своими многочисленными поклонниками и переодевшись в более удобный, но не менее эпатажный наряд, присаживается в нам за столик, и теперь в компании становится ещё веселее.

– А ты в курсе, Полин, что уже на первом курсе наш Рома представил на ежегодный смотр студенческих работа портрет Мими? – чтобы поддержать разговор, спрашивает меня Серж. – И она заняла первое место! Тебе ведь за неё предлагали какие-то безумные деньги, помнишь? – уже обращается он к Роме. – Где она сейчас, кстати?

– Ты разве не помнишь, Серж? – делает ему знаки глазами Амели, и я не понимаю, в чём здесь интрига. – Эту картину невозможно было продать.

– Невозможно? Почему? Всё продаётся! – легкомысленно поднимает свой бокал Серж, но, взглянув на свою подругу, которая уже чуть ли не шипит на него, вспоминает: – Ах, точно, я и забыл… Прости.

– Тебе не что извиняться, – отвечает ему Элвис, но лёгкая тень ночным крылом касается его лица.

– Да, если бы не эти обстоятельства, Рома был бы самым успешным и продаваемым художником среди всех нас, – продолжает Серж, уже забыв, видимо, за что он извинялся одну секунду назад.

– А давайте лучше выпьем, – перебивает его Амели. – Полин, расскажи, как вы познакомились? Ты тоже работаешь в сфере искусства?

И тут я уже пытаюсь изобразить хорошую мину при плохой игре:

– Да, я пришла на его перфоманс… – пытаюсь я придумать подходящие слова.

– О, перфоманс! Как здорово! – подхватывает сидящий рядом Николя. – Обожаю перфомансы в современном искусстве! Считаю, что без них бы оно умерло, ведь весь смысл того, что мы делаем, в идее. А ты как считаешь, Полин?

– О, я тоже, – делаю я небольшой глоток вина, с улыбкой посматривая на Рому.

– О-ля-ля, ну так расскажите скорее, что именно это было за представление! – не сдаётся восторженный Серж, как вдруг над всеми нами раздаётся мелодичный женский голос, и мы все, как один, оборачиваемся на него: как будто прозвенел колокольчик на входной двери.

– Salut, les gars! (фр. «Привет, ребята!» – перевод автора) – и из темноты проявляется утончённое бледное лицо с аккуратным аристократическим носиком, высокими скулами и в меру пухлыми губами. Словно она сошла с портрета Буше.

– Не могла пропустить вашу встречу, – продолжает она, окидывая взглядом мгновенно притихшую компанию, и я замечаю, как едва заметным огоньком вспыхивают её глаза, когда она останавливается на Элвисе.

– О, Жули, вот ты и пришла! – простодушно улыбается Серж, и все смотрят на него, догадавшись, кто именно решил позвать её сегодня.

– Полин, – протягиваю я руку для рукопожатия. И что-то мне подсказывает, что с этой женщиной я не буду расцеловываться.

– Юля, очень приятно, – отвечает она мне на русском. – О вас весь город говорит, как мило познакомиться с вами. Только приехали, а уже на обложках и во всех соцсетях, – вежливо улыбаясь и удостаивая меня ледяным взглядом, приветствует она меня. И с видом герцогини, приглашённой на званый вечер к королеве, не меньше, усаживается на услужливо подставленный стул прибежавшим метрдотелем.

Вся компания, кроме милого Сержа, который не замечает возникшего в воздухе напряжения, притихает, а эта чёртова Юля ведёт себя как потомственная аристократка, и даже я начинаю чувствовать себя по сравнению с ней какой-то крестьянкой в своём роскошном платье. Вся она – воплощённая элегантность. Чёрное маленькое платье, элегантные туфли и сдержанный макияж делают её похожей на чёртову Одри Хепберн или Грейс Келли. Я не удивляюсь, если она сейчас достанет из складок своей одежды километровый мундштук и царственно закурит. Но она лишь тепло улыбается всей компании, и тут я вспоминаю, где я видела это лицо: там, в теремке Элвиса, на фото эта девчонка много лет назад улыбалась и была счастлива, а сейчас от неё осталась только эта тёплая улыбка, которая сразу же зажигает её лицо солнечным светом. И все окружающие сразу же начинают тянуться к ней, как зачахшие растения к солнцу.

– Надолго? – слышу, как она тихо спрашивает у Ромы, повернувшись к нему, пока официант наливает её вино в бокал.

Я сижу ближе всех к Мими и очень выразительно посмотрю на неё.

– Очень старая история, – вздыхает и качает она головой, и разговор за столом потихоньку возобновляется, пока Рома и Жули о чём-то тихо переговариваются.

Я понимаю, что это, скорее всего, его старая любовь, которая, видимо, никуда не исчезла. Я смотрю на них со стороны и вижу, какая это красивая пара. Даже я, известная, богатая и успешная Полина Сонис, чувствую себя сейчас как рыба, выброшенная на берег, потому что понимаю, что у меня нет ни малейшего шанса. Ни одного. Я наблюдаю, как эта утончённая красивая женщина крепко держит сердце этого мужчины в своих цепких ручках, чуть ли не выкручивая его, и вижу, как в его глазах плещется пламя никуда не уходившей страсти. Страсти, которая тлела в нём всё это время, и теперь мне не надо быть провидицей, чтобы понять, как она вспыхнула вновь. Но я ведь ни на что и не претендую, – одёргиваю я себя. У меня есть свой план, и Роман в нём только водитель. Телохранитель. И жиголо на один вечер. Не более того. Отчего же мне тогда так невыносимо больно смотреть на то, как они разговаривают, словно расстались всего пару часов назад, и на то, как Элвис улыбается ей своей самой лучшей на свете улыбкой, стирающей ластиком из памяти все его отвратительные поступки и желания?

– Мы ненадолго вас покинем, – встают они из-за стола, и я провожаю их взглядом, словно сейчас кто-то взял и обрезал тоненькую ниточку, на которой висело моё бешено колотящееся сердце…

– Настоящая маркиза, – качая головой, роняет Серж, и я ошарашенно смотрю на притихшую компанию.

– Что?!

– Oh oui, c’est vrai… (фр. «О да. Это правда…» – перевод автора) – только и цокает презрительно языком Амели.