Люби меня навсегда

17

Октябрь уже окрасил в охру и медь бескрайние холмы Тосканы, и мы с Давидом едем в его BMW-кабриолете сквозь золотые поля в сторону Флоренции. Прошло всего несколько дней с того момента, как мы встретились в Риме, и как порядочный мужчина он везёт меня познакомиться со своей семьёй. Так скоро. Всё это время я жила в его огромной квартире с бесконечно высокими потолками, старинной мебелью и картинами.

– Тебе надо прийти в себя, белла, – только и сказал мне в тот вечер Давид, тихо затворяя за собой дверь в спальню. А мне было так страшно оставаться в чужой тёмной комнате совсем одной, но я промолчала. Потому что это было так по-мужски и благородно. Учитывая, что он ждал этого момента несколько лет. И вот, теперь я у него, полностью в его распоряжении, но он не спешит срывать с меня одежду и заваливаться ко мне в кровать, а сдержанно ждёт, когда я сама захочу наконец-то сделать это. Но дело в том, что лёжа в тот день в его прохладной спальне, слушая звуки Рима, доносящиеся с улицы, я совсем не чувствовала себя в безопасности. Я лежала и рисовала воображаемые узоры на потолке, складывая их из многовековой пыли и отблесков света, доносящихся с ночных улиц, а потом включила свой телефон, открыла свой блог и начала писать новый пост под фото, где я стою, растерянная и серьёзная рядом с картиной Сандро Боттичелли «Рождение Венеры».

Мы познакомились три года назад. Мне было девятнадцать, и я приехала в Италию проходить практику: мы посещали музеи, работали вместе с научными сотрудниками и, конечно же, слушали множество лекций и семинаров, один из которых и вёл Давид Монти – известный галерист и коллекционер. Элегантный и стройный, с уложенными чёрными волосами, в идеально сидящем на нём костюме, которые так идеально сидят только на итальянцах, и в неизменных кожаных мокасинах ручной работы, он покорил все девичьи сердца, не только своей изысканной аристократической красотой, но и тонким чувством юмора и бесконечным запасом знаний.

Злые языки поговаривали, что он любит девочек помоложе, но с нами он всегда держал четкую дистанцию «преподаватель-стажёр». Хотя любая моя одногруппница была бы просто счастлива провести с ним ночь, или две, или каждую ночь нашей практики. Но вот пришёл день, когда нас распределяли, кто будет проходить двухнедельную сьажировку в галерее Монти, и хотя желающих был весь класс, он выбрал меня, хотя я больше хотела провести это время в каких-нибудь музейных архивах. Но в пыльные запасники отправили моих менее удачливых одногруппниц, а я стала на некоторое время лицом галереи Давида Монти.

Я не очень-то замечала косые взгляды его работниц за спиной, полностью отдаваясь своему любимому делу: разбирала картины, искала новые имена на бескрайних просторах интернета и рассказывала забредшим посетителям, почему им нужно вложить свои лишние двадцать тысяч евро именно в это изображение пивной крышки на тротуаре. Всё это время я чувствовала, как Давид изучал меня, и мне начало казаться, что тонкий аромат амбры и кедра, исходящий от него, стал ярче и насыщеннее, потому что я всё время ощущала где-то рядом его присутствие. Его мягкая рука стала иногда задерживаться на моём запястье, а рассматривая картины, он подходил ко мне на сантиметр ближе, с каждым разом, сокращая предельно допустимое расстояние между нами. Он был остроумен, предупредителен и бесподобен, и мне самой нравилось внимание этого взрослого опытного мужчины, который словно коконом окутывал меня своим вниманием и заботой. У нас были общие темы для разговоров и шуток, он знал так много, что казался мне настоящим волшебником, он никогда не давил, но его взгляды, жесты и движения были красноречивее всех намёков.

Но между нами стояла непреодолимая преграда в виде моего Анастаса, который прилетел в Италию сразу же, как только до него доползли мерзкие слухи. И хотя он не оскорблял меня своими подозрениями и обвинениями, мои итальянские каникулы накрылись стеклянным колпаком: теперь я точно была уверена, что бы я ни делала, это всё внимательно разглядывалось, изучалось и записывалось. Но, как ни странно, Давида это не смутило, а только сильнее разожгло огонь его желания. И если раньше он специально соблюдал дистанцию, выдерживая время, то сейчас, поняв, что его у него попросту нет, он, наоборот, стал слать мне страстные сообщения, якобы случайно встречаться со мной на тесных складах галереи, ловя мои поцелуи и залезая ко мне под юбку, и я задыхалась от его страсти, своего еле сдерживаемого желания и тех слов любви, которые он писал мне. Я читала все эти непристойности на смеси английского с итальянским, вспыхивала и удаляла, возвращаясь к своему Стасику, который явно скучал в Риме, и ждал, когда же закончится моя практика. И от этой скуки он ещё яростнее занимался со мной любовью каждую ночь в своём роскошном номере под кондиционерами. А я закрывала глаза и представляла себе Давида, вспоминая тонкий аромат кедра и амбры, исходящий от его кожи.

Я так тогда и не поняла до конца, что это было: наверное, моя первая любовь, так и не успевшая раскрыться и расцвести. А может быть, просто банальное увлечение своим преподавателем и наставником. В любом случае, я покинула Рим в смятённых чувствах, так и не откусив от того плода, который хотела проглотить целиком, а Давид Монти с тех пор так и остался моим тайным несостоявшимся любовником. Моей тайной надеждой на спасение. И я, засыпая в доме своих родителей, иногда представляла, что где-то меня ждёт человек, который любит меня такой, какая я есть. И будет ждать меня столько, сколько потребуется. А он никуда не пропадал все эти годы, а очень внимательно следил за мной, я в этом не сомневалась.

И вот, наконец-то, я приехала к тому, кто обещал ждать меня в любом горе и радости, и первые несколько дней мы с ним общаемся, словно два малознакомых человека. Вежливо. Осторожно. Выжидая чего-то.

Наше авто съезжает с автобана, чтобы нырнуть в бескрайние поля и виноградники, словно лоскутным одеялом укрывшими всю Тоскану.

– Скажи, Давид, а мне обязательно знакомиться с твоими родителями? – спрашиваю я.

– Не переживай, белла, ты им понравишься! – успокаивает он меня, но легче мне от этого не становится. Тем более меня не прельщает сейчас перспектива нравиться кому бы то ни было. Мне кажется, или я пыталась именно от этого убежать совсем недавно?

Колёса мягко шуршат по мелкому гравию, и мы подъезжаем к прекрасному дому на холме, с которого открывается просто завораживающий вид на лежащую под нами долину. Я осматриваюсь вокруг: так вот где, получается, рос мой верный воздыхатель. Мы заходим в парадную дверь, и стены укутывают нас вечерней прохладой. И беглого взгляда мне хватает, чтобы понять, что это очень старый дом, хранящий следы былого величия и роскоши, но который очень дорого содержать, и он понемногу начинает ветшать по уголкам: там, где это пока не очень бросается в глаза.

– Мама, я дома! – кричит Давид куда-то наверх в пустоту, и я слышу гулкие следы на лестнице.

Через несколько минут перед нами появляется сухопарая элегантная старушка с таким слоем косметики на лице, что кажется, как будто её специально загримировали для съемок в каком-нибудь телешоу. Она одета в безупречно сидящий на ней брючный костюм, а на плечи она накинула мягкую пашмину с фирменным рисунком Gucci, словно чтобы специально подчеркнуть свою приверженность бренду.

– Давид, мой мальчик! – хватает она своего сыночка в цепкие объятия, не спуская с меня при этом не менее цепкого взгляда, отчего мне становится ещё больше не по себе.

– Это Полина Сонис, познакомься, – представляет меня Давид своей мамочке, и я жму её сухонькую и холодную, как сушеная вобла, ручонку в колючих громоздких перстнях.

– Какая красавица, очень приятно, – растягивает она свой накрашенный тонкий рот в искусственной улыбке. – Франческа Монти, – и я буквально кожей ощущаю на себе её скользкий взгляд, пробегающий по моей фигуре и одежде, за доли секунды оценивающий их.

– Очень приятно, сеньора Монти, – выдавливаю я из себя, и вдруг отчётливо осознаю, что очень хочу оказаться подальше отсюда.

– Я приготовила вам спальню для гостей наверху, – продолжает Франческа вести свои китайские церемонии. – Ужин через час, там и увидимся, – словно отрезает она, и я понимаю, что разговор окончен.

– Я только провожу Полин в её комнату, – словно оправдывается Давид, направляясь в машину за моей сумкой, а я напряжённо выдумываю хоть одну вежливую фразу для непринуждённого разговора, пока стою наедине с этой тонкой и прямой, как жердочка, женщиной с идеальной укладкой и массивными изумрудами в оттянутых дряблых мочках ушей.

По счастью, мой кавалер возвращается раньше, чем хоть какая-то мысль рождается у меня в голове, и уводит меня за собой, вверх по лестнице, и я чувствую безграничное облегчение и благодарность за то, что он избавил меня от общества своей итальянской мамочки. Интересно, меня задвинули в самую дальнюю комнату по коридору, и когда мы только оказываемся в ней вдвоём, Давид закрывает за нами дверь на ключ, торчащий в замочной скважине, и впивается в мои губы своими, жёстко и настойчиво, как будто родные стены придают ему сил и наполняют его тело желанием. И я чувствую, как его упругий, как угорь, язык, врывается без спросу в мой рот, и его слюна со вкусом горькой лакрицы и табака смешивается с моей. От неожиданности я задыхаюсь в его руках, а Давид тем временем пробегается по моему телу своими тонкими аристократическими ладонями, словно проверяет статую на наличие трещинок и сколов. Его ладони шершавым наждаком трутся о мою кожу, ставшую ужасно чувствительной за последние дни, и я почему-то снова ловлю себя на тоскливой мысли, что мне здесь не место.

А Давид тем времени уже опустился передо мной на колени на винтажный иранский ковёр, и сражается с моим замком на штанишках, который заело и решительно не хочет расстёгиваться. Мои пальцы зарываются в его густые кудри на голове, и вдруг проваливаются в пустоту: видимо, мой принц тщательно маскирует уже начавшую проявляться лысину, укрывая бледную полянку черепа ещё пока обильными локонами по бокам. Моя рука непроизвольно отдёргивается, словно наткнулась в темноте на крысу или змею, и мой страстный любовник, видимо, почувствовав, что я раскрыла один из его маленьких секретиков, резво поднимается на ноги, и шепчет мне в ухо:

– Сегодня ночью, белла. Я к тебе приду, – и, не дождавшись моего согласия, скрывается за дверью.

Итак, что я имею: просто потрясающий вид из окна на Тоскану, которую я обожаю, и в которой всегда мечтала очутиться. Более престарелого, чем мне казалось раньше, любовника, вдобавок ещё и с мамой. Но всё равно очень красивого, элегантного и утончённого. Старинный, наполненный призраками и легендами, итальянский дом. Но, скорее всего, кишащий молью и древесными жучками. Одна ужасная болезнь, от которой мне предстоит или излечиться, или умереть: третьего не дано. И один дешёвый жиголо, которому я заплатила тридцать тысяч евро, чтобы сразу же с разбегу окунуться в непонятные отношения с итальянским аристократом.

Размышляя над всем этим, я перебираю вещи, которые взяла с собой, пытаясь выбрать светский наряд для сегодняшнего ужина. Который явно не обещает быть лёгким и непринуждённым. Нахожу платье, которое купила вместе с Ромой в Праге в дизайнерском небольшом магазинчике, и рассматриваю его, вспоминая, как аккуратно и бережно он застёгивал тогда на мне пуговицы… Ищу подходящие туфли и чулки, и тут моя руку натыкается на какой-то выступ в боковом кармашке. Не помню, что я туда положила, возможно, это именно то, что мне сейчас пригодится. Расстёгиваю его и достаю пластиковый пакет. И даже ещё не развернув его до конца, я уже понимаю, что там лежит. Те самые тридцать тысяч, которые Элвис положил мне обратно в сумку.

Я чувствую, словно меня ударили под дых. Я сажусь на кровать, пытаясь выровнять своё дыхание, и смотрю на прекрасные равнины в окне, словно написанные на полотне Леонардо за спиной одной из его Мадонн.

Я беру свой телефон и набираю сообщение своей дорогой Саше. Не проходит и минуты, как экран моргает: «Ну что, как там твой итальяшка? Уже трахнула его? Анастас твой тут с ума сходит, даже своих пиар-консультантов слушать перестал», и смайлик. Я набираю в ответ: «Саша, мне очень нужно кое-что выяснить, ты мне можешь помочь?», на что сразу же получаю ответ от подруги: «А как же! Пиши: что, кто, когда и где. У нас доступы ко всей секретной информации!» Я в ответ набираю подробный текст и прикладываю ей пару фото.

Немного подумав, я всё-таки отправляю сообщение и Маше, и хотя я знаю, что она не может меня консультировать как психолог, но как подруга она мне точно может дать совет. Сообщение уходит, и я, не дожидаясь ответа, подхожу к антикварному деревянному трюмо, чтобы наложить макияж. И то, что я вижу в зеркале, мне не очень нравится: слишком худое и бледное лицо, словно я недавно вылезла из склепа, в котором проспала предыдущие двести лет. Чуть припухшие от чересчур страстного поцелуя губы. И глаза. Слишком большие и слишком пустые. Они мне напоминают две комнаты, в которых потушили свет. И это беспокоит меня больше всего. Чёрт, я же сама так долго этого ждала и хотела! Вот они – кусты розмарина под окном в саду, усеянные желтеющими лимонами деревья и преданный любовник. Возможно, это просто мои дурацкие очередные капризы. Но пора взрослеть, девочка, пора взрослеть. Я густо накладываю румяна, чтобы оживить цвет лица, а глаза подвожу тонким серым лайнером – в тон глазам. Поправляю на себе платье, которое просто идеально облегает мою фигуру, смотрю на часы на стене: ровно восемь ноль-ноль. И поворачиваю латунный ключик в двери.

Я прохожу по замысловатым коридорам вдоль ряда закрытых дверей, и везде замечаю заплатки, умело маскирующие общее обветшание дома. Финансы семьи Монти явно оставляют желать лучшего, если их не хватает, чтобы привести всё в порядок. Хотя, возможно, родителям Давида нравится старая пыль и древняя рухлядь. Я слышу вдалеке гул множества голосов, и меня это настораживает: я была уверена, что будет тихий семейный ужин. Итальянский сын привёз к родителям на выходные свою русскую подружку – ничего особенного. Но разговоры становятся всё громче по мере того, как я приближаюсь к зале в конце коридора, и когда я вхожу в неё, то несколько десятков глаз упираются в меня, на миг умолкнув.

Я замечаю, что на убранство этой комнаты хозяева не пожалели денег: все углы и ниши уставлены прекрасными цветочными композициями, старинные канделябры до блеска начищены, и трепетный огонь живых свечей создаёт неповторимую атмосферу праздника.

– А вот и моя Полин, друзья, – слышу я голос Давида, который явно ждал этого момента, чтобы представить меня всем многочисленным гостям, собравшимся в комнате. Только по какому поводу?

– Давид, что сегодня за событие? – тихо спрашиваю я у своего кавалера, пока гости снова не принимаются за свои смех и пересуды, взмахивая бокалами с напитками в руках.

– Ничего особенного, белла, – отвечает он, обнимая меня за талию, – просто небольшой ужин для самых близких друзей.

Мы переходим от одной группки людей к другой, и я стараюсь непринуждённо улыбаться и говорить ни о чём. Как я всегда и любила: о погоде и отелях на Сицилии, новой коллекции Prada или очередном фильме Педро Альмадовара, но если раньше я себя чувствовала как рыба в воде на таких светских раутах, то сейчас мне хочется поскорее разделаться с этим, и я понимаю, что злюсь на бедного Давида за то, что он мне просто захотел сделать такой милый сюрприз. Поэтому я собираюсь с духом и подхожу к милому старичку, беседующему с какой-то дамой в горжетке. Боже мой! Мне кажется, или я уже тысячу лет не видела горжеток?

– Познакомься, Полин, это мой папа, Лоренцо Монти, – представляет меня Давид лысоватому синьору в отутюженной рубашке и точно таких же кожаных мокасинах, как и его сын.

– Очень приятно, – жму я его вялую руку, улыбаясь во весь рот, но читаю какую-то затаённую тревогу в уголках глаз этого пожилого синьора.

По правде говоря, меня несколько смущает вся эта ситуация с родителями, но, в конце концов, вполне возможно, что у итальянцев это в порядке вещей. К тому же мы столько лет непрерывно переписывались с Давидом, что мне кажется, что мы знаем друг про друга всё: он знает, что в семь лет мне подарили чёрного кролика, которого я назвала Гарри в честь Гарри Поттера, и что в одиннадцать лет я впервые поцеловалась с мальчиком, когда отдыхала с мамой на Канарских островах. Я знаю, что любимый художник у Давида – Сальвадор Дали, и он этого стесняется и никому не рассказывает, только мне. Я знаю, что первый раз он переспал с девушкой в семнадцать лет на Ибице, и я даже тайно горжусь этим его признанием. Я знаю, что его любимый писатель – Ю Нёсбе, а он знает, что у меня есть шрам на внутренней стороне бедра: в пятнадцать лет я каталась на сёрфе и поранила ногу. Все эти годы переписки опутали нас таким плотным слоем тоненьких ниточек, что мне кажется, их ни за что не разорвать в один момент. И даже моя предстоящая свадьба сделала нашу тайную связь ещё сильнее. Мы словно два сообщника договорились ждать хоть до конца жизни, когда мы сможем быть вместе. И вот этот момент настал. Он никогда не был во мне, но столько раз прижимал к себе, впечатывая мои бёдра в свои, что я могу на ощупь вспомнить форму и размер его горячего члена, обжигающего меня сквозь тонкую ткань штанов. Сколько раз я гадала, каким же будет этот момент, и именно о Давиде я вспомнила в первую очередь, когда весь мир словно отвернулся от меня, потому что каждое свое письмо и сообщение он заканчивал всегда одной фразой: “Ti amerò per sempre, bella” (ит. «Я всегда буду любить тебя, красавица» – перевод автора).

И вот теперь, всех гостей пригласили в соседнюю не менее роскошно убранную комнату, где накрыт огромный стол, и нас обслуживают вышколенные официанты. Я уже немного захмелела от отличного Кьянти и Амароне, нам подают вителло тоннато, флорентийский бифштекс и ньокки в томатном соусе. Я накалываю один на вилку, и вспоминаю свой последний обед с Элвисом под гранатовыми деревьями «У льва». Он не взял деньги, он не взял деньги, – долбится в висок только одна мысль. Но зато он переспал со всеми встречными, и это уже о многом говорит. И даже с этой выхолощенной сучкой-Жули, пока мой поцелуй остывал на его губах! Так что я смотрю с благодарностью на своего верного Давида, который вдруг встаёт со стула и поднимает свой бокал.

– Друзья! – провозглашает он на всю комнату, и все голоса сразу же умолкают. – Сегодня наша семья Монти собрала здесь своих самых близких людей, чтобы сообщить вам об очень важном для нас событии. Важном для меня, – продолжает он, поворачиваясь ко мне, и я чувствую себя как бабочка, пригвождённая булавкой к дощечке пытливым энтомологом. – Полин, – встаёт он на одно колено прямо передо мной, и я про себя молю, чтобы он только не делал этого, только не делал этого! А Давид берёт мою безвольно лежащую на коленке руку, и надевает на безымянный палец огромный массивный перстень с изумрудами и жемчугом, которому позавидовал бы и сам клан Медичи. – Я прошу тебя, белла, будь моей женой! – торжественно заканчивает свою речь мой тайный любовник, и я слышу, как в звенящей тишине громом небесным раздаётся звон падающей на мраморный пол вилки.

На секунду время словно останавливается, и мне кажется, я могу разглядеть, как бесконечно медленно стекает капля вина по ножке моего бокала, но потом зал взрывается громкими голосами и поздравлениями, и меня, даже не дав мне шанса ответить «да» или «нет», начинают поздравлять, тискать, чмокать и жать руку многочисленные родственники и гости. Я стою, словно окоченевшая, и чувствую чуть сбоку и за спиной крепкое тело Давида, словно поддерживающее и укрывающее меня от всех невзгод, а мой палец крепко сжимает металлическими клещами тяжёлое фамильное кольцо семейства Монти. Я стою в полной растерянности, пытаясь вставить хоть слово в гул бесконечных поздравлений, но у меня получается только улыбаться и молчать, и я вижу, как внимательно рассматривает меня Франческа со своего места во главе стола.

– Давид, нам нужно поговорить, – бормочу я своему свежеиспечённому жениху, и он мягко гладит меня по руке:

– Чуть позже белла, чуть позже, давай наслаждаться моментом.

И я просто пускаю всё на самотёк. Воспитанная девочка внутри меня не может взять и уйти, и мне приходится вести со всеми бесконечные светские разговоры, пить вино, есть и натянуто улыбаться.

– Поздравляю, Полин, – подходит ко мне будущий свёкр и прижимает к своей впалой старческой груди. От него пахнет старыми деньгами, лавандой и забвением. – Я так рад, что ты станешь частью нашей семьи, – продолжает он. – И вся твоя семья станет нашей семьёй! Твой отец ведь очень известный продюсер, не правда ли? – уточняет он у меня, словно это имеет для него сейчас какое-то значение.

– Да, Аркадий Сонис, – рассеянно отвечаю я, пытаясь вырваться в сад из его цепких объятий.

Я выхожу на террасу и наконец-то вдыхаю свежий вечерний воздух, холодный и обжигающий мои лёгкие. Ко мне подходит Давид, как всегда безупречный и элегантный, и протягивает мне бокал просекко. Я выпиваю его залпом, потому что чувствую, как мои губы стали сухими, как пергаментная бумага.

– Я принесу ещё, белла, – шепчет Давид, и я снова вспоминаю его парализующие меня ласки и слова, которые он писал мне все эти годы.

– Давид, ты многого не знаешь, – опять начинаю я, но он прикладывает указательный палец к моему рту, а я вдруг вспоминаю, как Элвис всё время проводил большим пальцем над моей губой, словно стирая мои вечные невидимые молочные усы. – Потерпи ещё час, Полин, и у нас с тобой будет вся ночь, чтобы поговорить, – жарко шепчет он мне в ухо, и я не уверена, что готова на эту ночь…

Я стою в своей спальне, и слышу, как вдалеке стихает мотор последней покинувшей палаццо машины. На тумбочке моргает телефон, и я проверяю сообщения от подруг, которые просто забили всё мессенджеры. Похоже, что Саша прислала мне целое журналистское расследование, которое я обязательно прочитаю чуть позже, и я листаю телефон в поисках ответа, который я задала своей Маше. И нахожу его. Эти три слова огненными буквами отпечатываются у меня в мозгу, когда я слышу тихий стук в дверь.

В комнату входит мой очередной самопровозглашённый жених, такой прекрасный и уверенный в себе, что у меня снова захватывает дух от его непревзойдённого итальянского лоска и шарма.

– Послушай, Давид, – бормочу я, пытаясь поделикатнее сказать, что я совершенно не собираюсь за него замуж.

– О моя белла, я так долго мечтал об этом, – шепчет мне мой любовник, и его губы скользят по моей шее, останавливаясь на впадинке у ключицы, и я чувствую, как его прохладный язык влажной дорожкой скользит вдоль моей тонкой косточки.

Его руки ловко расстёгивают молнию на моём платье, скользя внутрь разреза на спине, снимая с меня этот чехол, пока он ненужной второй кожей не падает на пол. Я остаюсь в нижнем белье и чулках, и Давид опускается передо мной на колени, и целует мою руку, заглатывая палец, на который надето фамильное бесценное кольцо. Его ловкий язык облизывает мой каждый пальчик, и я начинаю чувствовать, как лёгкое возбуждение, наконец-то, чуть касается моей кожи. Моё дремлющее желание подпитывают наши общие воспоминания о так и не случившейся близости и наши общие фантазии о том, как это могло бы быть, пока я мечтала об этом в Москве, а он – в Риме. Давид проводит языком по ткани моих трусиков, и они становятся влажными от его слюны, а его пальцы уже отодвигают в сторону ткань, раскрывая перед ним мою розовую глянцевую плоть. Я слегка покачиваюсь на ногах от всего выпитого за вечер вина и умелых ласк Давида, а он уже нежно целует мой шрам на бедре, почти там, где смыкаются мои ноги.

Ещё чуть-чуть, и я провалюсь в этот омут итальянской ночи, готовая впустить в себя наконец-то его жаркий пылающий член, но тут огромный перстень под своей тяжестью скользит по моему тонкому мокрому от слюны пальцу и с глухим стуком падает на пол, и я словно просыпаюсь от морока, укутавшего меня. И у меня перед мысленным взором всплывают три слова от Маши: «Не делай этого», отдающиеся во мне, словно старинное заклинание.

– Прости, Давид, но я не могу, – радостно оправдываюсь я перед ним, словно только что получила индульгенцию от неких высших сил, хотя на самом деле – всего лишь подтверждение своих сомнений от своей лучшей подруги. Правда, сертифицированного психотерапевта. Но чёрт с ним!

– Хорошо, хорошо, Полин, мы можем подождать до свадьбы, – успокаивает меня Давид, но я уверенно убираю его ладони с моего тела.

– Ты не понял, Давид, свадьбы не будет. Её просто не может быть! – объясняю я ему, как неразумному ребёнку. – Понимаешь, я больна, и возможно, я не доживу и до нового года.

– О, Полин! – шепчет Давид, и мне кажется, или я не слышу никакого и намёка на ужас или сочувствие в его голосе? – Это неважно! Мы всё равно можем пожениться. Для меня это не имеет никакого значения.

– Зато это имеет значение для меня, – пытаюсь я убедить его, как тут мне приходит очередное сообщение, и я, не удержавшись, просматриваю его: «Твой Uber уже подъезжает, детка!», – читаю я сообщение от Сони, и при виде этих строк у меня словно вырастают крылья за спиной!

– Куда ты, белла? – только и кричит мне в след мой уже бывший Давид, пока я сбегаю по лестнице вниз в накинутом на себя расстёгнутом платье, прихватив сумку и пару вещей в ней.