Люби меня навсегда

7

Оставшись одна в пустой гулкой комнате, скрытой ещё густой листвой от неба и солнца, я медленно обхожу её, останавливаясь у картин и внимательно рассматривая каждую. Мне кажется, у меня одна из самых бесполезных профессий в моём тесном мирке, но сейчас я могу точно определить, что все полотна написаны больше полутора веков назад, и что-то в них мне не даёт покоя. Словно я их знаю всю жизнь, пытаюсь вспомнить, но никак не получается это сделать.

Я провожу пальцем по старинной золоченой раме, ощущая кожей её шершавую, всю в трещинах времени, поверхность, и могу судить, что она была изготовлена так же давно, как и сама картина, и в наше время может стоить намного больше творений некоторых современных художников. На картине изображён маленький мальчик, лет семи: он сидит за столом и что-то рисует на листке бумаге, и его старинного кроя сюртук даёт мне право сделать вывод, что этому мальчику на полотне не меньше ста двадцати лет. Рядом с его мастерски выписанной маслом рукой лежит румяное яблочко, словно умытое золотым лучом света, и всё вместе это создаёт картину спокойного осеннего полудня в какой-нибудь дворянской усадьбе, где маленький мальчик после занятий с гувернёром просто рисует, а когда закончит, то надкусит это выданное ему маменькой в награду яркое, как само солнышко, яблоко. И я даже могу разглядеть, как дрожат мельчайшие пылинки в воздухе вокруг его кудрявой головки. И сам мальчик мне кажется отчего-то очень знакомым и близким.

И пока не вернулся мой странный новый приятель, я быстро просматриваю остальные полотна: здесь есть пейзажи, портреты каких-то дворян и даже бытовые сюжеты, но я могу сказать, что все эти картины написаны, скорее всего, одним и тем же автором. И что-то в его манере мне кажется очень знакомым, но я так и не могу вспомнить, что именно.

В углу комнаты стоит огромная изразцовая печь, и я даже могу поспорить, что она облицована настоящими голландскими плитками. Что же это за дом такой? Даже не дом, а целая шкатулка с сокровищами, – думаю я, и кто смог бы доверить все эти сокровища случайному жильцу?

Я подхожу к старинному серванту с перламутровыми вставками, и вижу на нём фото в обычной рамке, так выбивающейся из общей стилистики этого замысловатого интерьера. На нём обнимается счастливая парочка: девушка с прозрачной светлой кожей и золотыми волосами, а за спиной стоит и держит её за талию мой Элвис. Только намного моложе. И с этой доброй тёплой улыбкой, которая сегодня промелькнула у него на мгновенье. Они оба такие юные, влюблённые, на фоне какой-то стены с картинами, что я невольно завидую их неподдельному счастью.

Интересно, где же сейчас эта девчонка? Он променял её на толпы поклонниц и лёгкие деньги? Или она сама бросила его ради лучшей партии? И тут я вдруг понимаю отчётливо для себя, что таких как он не бросают. Если бы он стоял и так же крепко держал моё сердце в своих ладонях, как он это делает сейчас на фото с незнакомой мне девчонкой, я бы, наверное, чувствовала себя самой богатой и желанной на свете. Но тут я обрываю я сама себя. Как я могу вообще такое думать?! Что за бред! Зачем мне сдался этот жалкий напыщенный фигляр? Что в нём такого, чего нет в остальных нескольких миллионах, а точнее миллиардах, мужчин на планете?! Свое вчерашнее помутнение мне надо списывать исключительно на действие подозрительных транквилизаторов, которыми меня накачали перед этим. А сегодняшнее? А сегодняшнее – на последствия моего опасного заболевания. Только и всего. И пока я веду сама с собой этот безумный монолог сумасшедшей, скользя глазами по безделушкам, наполняющим эту комнату, я слышу на подъездной дорожке шуршание гравия, и, выглянув в окно, вижу, как во двор въезжает, словно заныривает в омут, маленький Range Rover и втискивается рядом с авто хозяина.

Дверца открывается, и из авто выходит женщина в алом шёлковом платье Balenciaga с запахом. В точно таком же, как Ким Кардашьян на одном из её постов в сети; на высоченных каблуках, в которых я даже не представляю, как она вела машину, и, проваливаясь в утоптанную землю тропинки своими шикарным неуместными здесь туфлями, она уверенным шагом идёт к входной двери. И я даже не знаю, запер её Элвис, или оставил открытой.

Но мне некогда размышлять об этом, и я, мгновенно сняв свои туфли, мягкой кошачьей рысью взлетаю на самый верх тяжёлой дубовой лестницы, и слышу, как внизу открывается дверь и раздаётся низкой грудной голос:

– Ромео, ты дома? – и я в полумраке бесшумно врезаюсь со всей силы в вышедшего на крик Элвиса. Он зажимает легонько мне рот рукой, и единственное, о чём я сейчас думаю, стараясь не расхохотаться, так это о том, что моего прекрасного принца в кавычках зовут просто Ромой. Ромео, на хрен!

А он, даже не давая мне опомниться, сгребает меня в охапку, как ворох сухих листьев и птичьих перьев, и даже не дав вздохнуть и пошевелиться, проносит через большую комнату и просто запихивает в огромный резной шкаф, стоящий в углу. Просто скомкав меня, как ненужное летом одеяло. И поворачивая дверцу на ключ, кричит через плечо на весь дом:

– Сейчас спущусь, Алиса! – и смотрит на меня через замочную скважину, приложив указательный палец к губам. Но я и без его дурацких жестов понимаю, что лучше мне не высовываться.

И остаётся только надеяться, что эта Алиса очень быстро свалит. На своих каблуках и в шёлковом платье.

Но у неё, видимо, совсем другие планы на вечер, и не успевает мой Ромео выйти из комнаты, как она сама уже влетает в спальню, видимо, уверенная, что здесь её ждут. Я про себя решаю, что, во-первых, шкаф в этом доме, как, впрочем, и всё остальное, тоже антикварный и сделанный качественно и на славу, и поэтому в нём я могу совершенно просторно разместиться. И даже с комфортом наблюдать через замочную скважину за всем происходящим. А во-вторых, эту Алису я точно откуда-то знаю: это во времена Бальзака таких женщин называли старухами, а сейчас это красивая ухоженная дама за тридцать, или за сорок, а может быть, даже и за пятьдесят, но её подтянутые рельефные скулы, идеальные губы и скульптурный подбородок никогда не выдадут её реальный возраст. А в-третьих, я даже не успеваю придумать что именно, как Рома-Элвис, явно специально загородив мне весь обзор спиной, обращается к своей любовнице:

– Элис, я же говорил, что тебе нельзя сюда приезжать, – и явно пытается от неё избавиться как можно скорее, потому что со спины он не очень-то напоминает мне пылкого влюблённого, бросающегося в объятия своей подруги.

– Ты сам виноват, Ромео, – и я морщусь от одного этого пошлого имени. Интересно, как он такой брутальный и гордый позволяет этой бабёнке держать себя за какую-то комнатную собачонку? Или кобелька? Я опять сама себе зажимаю рот, чтобы не прыснуть от смеха, пока Алиса встаёт перед своим любовником в позу и начинает щебетать ему: – Ты не отвечал на мои звонки и сообщения. Что я должна была думать?! После того, как мы так прекрасно провели выходные на Крите! – и мне хочется крикнуть ей прямо в щель между дверями шкафа, в котором меня заперли: «Что он просто жиголо! Которому нужны были только твои бабки! Он нас всех поимел, крошка!» Но не делаю этого, а про себя отмечаю, что у моего свежеиспечённого дружка, по крайней мере, есть шенген, что означает, что он спокойно может по нему выехать в Европу.

– Элис, детка, мне тоже было хорошо с тобой, – таким мягким и проникновенным голосом вдруг отвечает ей Ромео, что я от удивления чуть не встаю на ноги, и с благодарностью думаю о том, что дверцы заперты, и я не могу вывалиться из шкафа на пол.

– Мне так тебя не хватает, – чуть ли не рыдает уже эта великовозрастная девица, а Рома, утешает её, приговаривая:

– Я знаю, детка, знаю. Я тоже безумно по тебе скучаю. Но ты же понимаешь, что нам нельзя быть вместе… Ты не можешь здесь оставаться, давай ты сейчас уйдёшь, а вечером мы с тобой встретимся в нашем месте.

Мне со своего наблюдательного поста так и хочется крикнуть: «Браво, Ромашка! Давай, спроваживай её поскорее!», и я уже жду не дождусь, когда же, наконец-то, эта влюблённая Джульетта свалит, и меня выпустят из моей деревянной темницы, как вдруг у меня тренькает телефон в кармане, и я, мгновенно похолодев от страха и покрывшись испариной, трясущимися руками успеваю вытащить его и нажать на кнопку mute. Но чуткое ухо женщины уже уловило непривычный звук, и она спрашивает с тревогой:

– Что это было, Ромео? – на что он, к моему восхищению, даже не опускается до объяснений и каких-то жалких оправданий, а, проигнорировав её вопрос, говорит:

– Ты чудесно пахнешь сегодня, Элис. Что это? Корица, цедра горького апельсина и розмарин… И ещё этот запах… Твой запах… – и теперь я точно знаю, что он это говорит всем своим женщинам!

И не давая ей опомниться, он ведёт её за собой к массивной деревянной кровати, возвышающейся здесь как ложе какого-то средневекового рыцаря в замке.

Он что, собирается заниматься с ней сексом, или любовью – что там у них, прямо у меня на глазах? Хотя ему точно не привыкать, с его-то выступлениями на сцене с микрофоном наперевес… Но я не думаю, что эта нарядная Элис подозревает о том, что у них сегодня есть зрители, точнее, одна зрительница в шкафу. Прямо настоящее парижское пип-шоу, – решаю я про себя, прильнув глазом ещё ближе к замочной скважине.

Тем временем Рома садится на край широкой кровати под балдахином, какие я видела в Юсуповском дворце в Питере, и откидывается немного назад, разглядывая свою ненаглядную Алису, которая стоит и мнётся перед ним, как девственница в первую брачную ночь перед своим бароном.

– Ты такая красивая сегодня, – тихо произносит он своим медовым тягучим баритоном, и даже я, сидя в своём шкафу, чувствую, как у меня по загривку бегут мелкие мурашки от тембра его голоса. Представляю, как это действует сейчас на разомлевшую от желания и любви Элис, прибежавшую к мальчишке, которому, возможно, она годится в матери. Наплевав на все запреты и условности. И совсем не похоже, что она накачана какими-то веществами, как я вчера…

– Сними своё платье, – продолжает Рома-Ромео, и мне кажется, что он сейчас смотрит сквозь дверцы шкафа прямо на меня! И его любовница послушно развязывает шёлковые шнурки, и мягкая ткань бесшумно скользит по её безупречному гладкому телу, вылизанному и выглаженному в дорогущих спа-центрах.

Я прекрасно знаю цену этим идеальным телам на примере моей матери: половинка грейпфрута в день и белковый омлет на ужин, и бесконечные тренировки со своим личным тренером с утра до ночи. Лишь для того, чтобы от неё не ушёл её богатый муж, который даже не замечает её. И вспоминает о ней, только когда надо посетить очередную деловую презентацию или светский раут: просто достаёт её, как выходной костюм, чтобы после вечеринки повесить её обратно на вешалке в шкаф.

– О моя сладкая Элис, – продолжает бормотать свои заклинания профессионального искусителя Рома, пока та стоит перед ним, покачиваясь на своих шпильках, в кружевном чёрном корсете. – Я хочу увидеть твою грудь, – говорит он, и женщина расстёгивает сзади крючки, поддерживающие чашечки лифа, и ткань сползает до талии. – Они прекрасны, – шепчет он, откинувшись на руки назад, чтобы лучше разглядеть её, – а теперь сожми, – и Алиса послушно берёт свои аккуратные натянутые резиновыми полусферами грудки в ладони и начинает мягко поглаживать её, а Роман подбадривает её: – О да, так, детка, поласкай своих малышек!

Сидя в своём пропахшем розмарином и лавандой пыльном плену я размышляю, специально он устраивает для меня этот спектакль, или всё-таки честно отрабатывает свою поездку на Крит? Словно прочитав мои мысли, Роман решает, видимо, разнообразить спектакль, и тихо и глухо приказывает:

– Повернись ко мне попкой, Элис, я хочу рассмотреть тебя со всех сторон, – и та, как послушная кобылка, поворачивается к нему своим крупом, и теперь я могу прекрасно разглядеть её розовые соски, которые она бережно сжимает пальцами с алыми стрелами ногтей, её затуманенный взгляд, и полуоткрытые створки пухлых накачанных губ, сквозь которые вырываются неподдельные стоны наслаждения.

– О мой мальчик, я так хочу тебя, – шепчет её коралловый ротик, пока руки продолжают тискать дорогую идеальную грудь.

Вон она одной рукой начинает скользить вниз, просовывая пальцы сквозь кружевной край своего сползшего в низ живота корсета, но жёсткий окрик сзади останавливает её:

– Хорошие девочки не трогают себя там! Ты же хорошая девочка, Элис? – и та лишь шепчет в ответ:

– О да, Элис хорошая девочка, – и бессильно опускает свою руку, и я слышу, как дрожат её слова в звенящей тишине полутёмной комнаты.

– На пол! – приказывает Роман, и женщина послушно встаёт на четвереньки, пока он не встаёт на колени сзади неё и не запускает в неё свой палец. – Вот так, – шепчет он, – медленно двигая им внутри неё, – хорошая мягкая девочка, ты вся течёшь детка, – и я вижу со своего наблюдательного пункта, как Элис плачет, умоляя:

– Пожалуйста, войди в меня! Я так хочу его!

– Всему своё время, детка, – глухо отвечает он, словно какой-то хирург вставляя ей в анус большой палец, и ввинчивая в истекающую соком Элис свою руку. – О да, так, – приговаривает он, пока женщина корчится и бьётся в наслаждении под его виртуозными пальцами. А Роман с серьёзным видом настройщика фортепиано продолжает играть на ней, как на причудливом музыкальном инструменте.

– Я больше не могу ждать, – захлебывается в своих рыданиях Элис, изгибаясь как кошка в его сильных и умелых руках, а Роман невозмутимо продолжает свою адскую прелюдию.

– Потерпи, малышка, – бормочет он, и как только крики женщины начинают нарастать, он обрывает свою игру, выдергивая свои пальцы из неё, и та остаётся лежать на полу, шумно дыша и постанывая.

Её любовник медленно встаёт, стягивает с себя футболку, и, оставшись в одних джинсах, снова садится на край кровати, приказывая своей партнёрше:

– Ко мне! – и та ползёт к нему по полу на коленях, и я отчётливо вижу через свою замочную скважину, как набухли и заалели причудливым цветком её губки, сочащиеся вязким и липким нектаром.

Слишком много для меня зрелищ за последние два дня, пожалуй! Вчера – бьющиеся в экстазе женщины на танцполе со шлангами, истекающими спермой, а сегодня целый ликбез по виртуозному сексу! Интересно, что за волшебные клавиши у Алисы внутри, на которые он умеет нажимать? И есть ли у меня такие? По крайней мере с Анастасом я не испытывала даже и близко ничего подобного, что сейчас я вижу своими собственными глазами. Да и вчера, с Элвисом, признаюсь, я пережила целый взрыв. Пока он не начал меня фотографировать и шантажировать! Воспоминание о пережитом унижение придаёт мне новых сил и злости, и я решаю для себя, что даже под страхом смерти больше никогда не буду заниматься сексом с этим подонком!

А между тем Алиса, уткнувшись своей мягкой головой в пах Ромео, громко урча, как изголодавшаяся кошка, делает ему минет, а он, властно положив свою ладонь ей на затылок, насмешливо смотрит прямо на меня! И я могу поклясться в этом! И повторяет, направляя её:

– О да, детка, так! Ты лучшая! У тебя просто волшебный язычок! – и перед моим взором синхронно опускаются и поднимаются её затылок и оттопыренный гладкий зад, истекающий блестящей прозрачной смазкой…

И даже не смотря на всю свою злость, я не могу оторвать свой взгляд от этого завораживающего меня зрелища, и я чувствую, как предательски даёт знать о себе моё собственное желание…

Словно почувствовав это, Роман выдёргивает свой стержень из полураскрытого в экстазе ротика, и крепко зажав волосы Элис в кулаке, поливает её лицо своей спермой, и ошмётки белой жидкости растекаются по её идеальным скулам, точёному носику и закрытым векам, а её губы снова и снова пытаются захватить глянцевый леденец его головки, острым язычком слизывая с неё оставшиеся капли нектара.

– Вот теперь ты была хорошей девочкой, – властно говорит ей её любовник, и, резко развернув к себе спиной, всаживает в неё свой всё еще твёрдый штык, и Элис разражается оглушительными, похожими на мяуканье дикой кошки стонами, и мне кажется, что сейчас стены треснут от её криков, и сюда сбегутся все разбросанные по лесу соседи.

– Да, так, – продолжает свою мягкую рысь на ней Рома, похлопывая её по круглым загорелым ягодицам, пока та, тихонько затихая, плачет как маленькая потерянная девочка.

Я сижу в своём шкафу с молью, и жду, когда же это светопреставление наконец-то закончится, и полностью удовлетворённая Элис наконец-то свалит, и мне кажется, что я уже провела в этом ящике половину отведённого мне срока. Который может скоро выйти…

Я провожу в темноте ладонью по висящей на плечиках одежде, и с удивлением нащупываю длинное тонкое платье. Интересно, откуда оно здесь взялось… Мужской костюм из тонкой шерсти, на ощупь – итальянской: ну здесь всё ясно, у жиголо богатые любовницы. Я стягиваю с вешалки какой-то мягчайший анорак, как будто из кашемира, и, укутавшись в него, устраиваюсь поудобнее, потому что теперь мне кажется, что эти двое никогда не угомонятся. Мягкая шерсть ласково обволакивает меня своим теплом, пахнет детством и тёплой карамелью, веки мои тяжелеют и я, незаметно для себя самой, засыпаю…