Люби меня навсегда

16

Мне безумно жаль покидать Париж, в котором я пробыла всего сутки на этот раз, но мне кажется, что я прожила здесь целый месяц, не меньше.

Я вернулась под утро к Мими одна, потому что Элвис с Юлей так и не пришли, и я, содрав с себя прекрасное платье, свалилась на кровать, на которой всего несколько часов назад я занималась самым восхитительным сексом в своей жизни. Мансардное окно начинает едва розоветь приближающимся восходом, мои глаза слипаются, и я проваливаюсь в разноцветное беспорядочное варьете, где мужчины в обтягивающих трико, масках котов и на каблуках танцуют на сцене вокруг гигантской Жули, одетой в пышное платье эпохи Людовика XV, из декольте которого торчат словно покрытые сусальным золотом её взбитые груди… Она исполняет песню Эдит Пиаф, сжимая в своей руке с длиннющими кровавыми ногтями золотой микрофон, и под самой сценой стоит её Рома в своём сценическом костюме Элвиса. Он стоит ко мне спиной, но вся его фигура неестественно дёргается, пока до меня вдруг не доходит, что он, достав из штанов свой член, мастурбирует на свою Юлю, пока с последними аккордами песни тугая струя спермы не льётся на сцену…

– Вставай, малышка, нам пора, – слышу я вдруг его голос, и просыпаюсь вся в липком поту, с облегчением осознавая, что это всё мне только приснилось. Или всё-таки не приснилось?

– Уже выезжаем? – сажусь я в постели.

– У нас двадцать минут. Я принёс тебе капучино и круассаны. Ты ведь любишь капучино?

– Спасибо, – начинаю собираться я. Надо же, какой галантный! – Как мило, что ты не забыл обо мне, – с сарказмом отвечаю я. Пока трахал другую женщину, – уже думаю про себя. Хотя что я от него хотела: чтобы он вдруг изменился за те три дня, что я его знаю? Да и зачем, собственно?

Поэтому я успокаиваюсь и с милой улыбкой откусываю свежеиспечённый круассан на миллиард калорий. И запиваю капучино с корицей. Просто восхитительно: каждый раз я удивляюсь, что именно делает круассаны такими особенно вкусными именно во Франции – на их родине? Та же мука, то же масло, но, видимо, совсем другой воздух.

– Я быстро в душ, – подходит ко мне Рома, и проводит пальцем над моей губой, вытирая молочную пенку. И я уже не вздрагиваю и не замираю от его прикосновения, как со мной случалось раньше.

– Отлично, я после тебя, – откусываю я второй кусок хрустящего ещё теплого воздушного теста: если не читать более чем мерзкий сон, утро начинается прекрасно. Тем более, уже через день я буду на месте.

Ещё раз окидываю взглядом прекрасные картины на стенах, убедившись, что я всё сфотографировала, я быстро закидываю все свои немногочисленные шмотки в дорожную сумку. За стенкой раздаётся шум льющейся воды, на барном столике тренькает телефон, и я подхожу к нему, чтобы проверить, от кого пришло сообщение.

Я рассеянно смотрю на экран со всплывшим сообщением от какого-то Охранника Каунас «Где оставшиеся бабки? Я всё сделал, как ты просил! Только ты не предупреждал, что эта сука мне ещё и глаз может выколоть!», пока до меня не доходит, что это не мой телефон. Звуки душа затихают, и я кладу смартфон туда же, где он и лежал. Из душа выходит божественный, впрочем, как и всегда, Рома, и я равнодушно бросаю ему, заходя в ванную комнату:

– У тебя телефон тренькал, – и закрываю за собой дверь.

Спустя полчаса мы забрасываем вещи в машину, и я расцеловываюсь с Мими, и на этот раз для меня это не простая формальность. Я делаю пару селфи с ней на память, и фоткаю её отдельно на парижском бульваре в каком то очередном невообразимо-лиловом наряде с перьями и пайетками по подолу. Парижские улицы уже щебечут воробьями и я вижу, как пару попугаев пристраиваются на ветке позади моей чёрной богини! Зелёные и шумные, они словно материализовались из яркого принта на платье Мими, и как две сбежавшие картинки насмехаются теперь над своей хозяйкой за спиной. Попугаи, ульи на Гранд-Опера и Тулуз-Лотрек в кондитерской Рабле – чего я ещё не знала о Париже и о жизни? И я понимаю, что очень многого.

– Ну что, в Рим? – плюхаюсь я на переднее сиденье в своих джинсах и купленной в Праге кофточке. Потому что я отчего-то уверена, что та футболка со Снупи когда-то принадлежала Юле-Жули. И тогда она жила в Москве. И любила моего Элвиса. А возможно, любит его до сих пор? Да и кому я вру: он никогда не был моим.

– Когда мы приедем? Как ты думаешь? Навигатор показывает, что ехать всего четырнадцать часов, – мне нужно знать примерное время прибытия.

– Я думаю, мы уже не успеем сегодня, – отвечает Рома, трогаясь с места. – Тем более я не спал всю ночь, боюсь, будет слишком опасно вести автомобиль слишком долго в таком состоянии. Ну ты понимаешь, – и меня прямо распирает от злости. Я ещё и должна что-то понимать!

Но я отвечаю спокойным выдержанным тоном взрослой самодостаточной женщины:

– Конечно, понимаю. Тем более, я плачу тебе. И ты просто обязан довезти меня в целости и сохранности.

– Я так и сделаю, детка, – с улыбкой отвечает мне Рома. – А что у тебя в Риме за дела? Какой-то очередной пункт из твоей волшебной салфеточки? Посетить Колизей? Искупаться в фонтане Треви? Взобраться на купол Собора Святого Петра? – но я лишь молчу в ответ.

Я так устала, что чувствую, что снова проваливаюсь в сон, и только проезжая громада Эйфелевой башни, спрашиваю через сон:

– А ты был на ней?

И Роман лишь качает головой, делая радио потише:

– Когда я здесь жил, мне казалось, что это всегда успеется, но, как видишь. А ты?

– И я тоже нет, – бормочу я в ответ. – Когда я прилетала в Париж, то всегда считала, что это так банально, стоять в толпе туристов несколько часов, чтобы просто посмотреть с высоты на город…

– На самый красивый город мира, – тихо отвечает Рома, и на этот раз мне даже нечего ему ответить, потому что в моей памяти он останется городом вечереющих крыш с порхающими над ними пчелами и попугаями.

Мы едем молча, потому что у меня есть много, о чём подумать, и, видимо, моё заболевание как-то даёт о себе знать, потому что я чувствую, как мне становится очень жарко, и огромная лавина усталости накрывает меня. И я лежу, словно придавленная сверху этой массой, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. А мне ведь ещё будут нужны силы. Это точно. Уже засыпая, я чувствую, как Элвис останавливается и заботливо опускает моё кресло и укрывает пледом, и я снова уплываю на корабле в своё последнее путешествие.

– Ну что, много тебе про меня вчера понарассказывали эти старые перечники? – спрашивает меня Рома, когда мы, прогнав больше восьми часов на бешеной скорости, сидим где-то на трассе под Миланом и едим самые вкусные ньокки с лососем, которые я когда-либо пробовала в своей жизни. Удивительно, как этот небольшой уютный ресторанчики «У льва» выжил среди всех этих Autogrill и других сетевых кафетериев при заправках. И вот мы обедаем или ужинаем за столиком, установленном прямо в небольшом саду под яблонями и грушами, и алые лопнувшие гранаты на ветках просвечивают своими алмазными зёрнышками в закатном солнце. Мою голую лодыжку ласкает мягкой шубкой местная итальянская кошка, и я незаметно подбрасываю ей кусочки рыбы в сливках из своей тарелки.

– Да ничего особенного, – стараюсь равнодушно отвечать я. – Просто про ваши общие годы в университете, – хотя на самом деле мне вчера насыпали в ладони столько картонных разноцветных кусочков из воспоминаний, что я уже даже начала из них складывать общий паззл.

Пазл из того, как все они вшестером: Амели, Рома с Юлей, Серж, Николя и Франсуа искали себя, каждый по отдельности, но вместе. Им всем было по восемнадцать-двадцать лет, и мой Элвис был самым взрослым из них. Как он сначала увлекался творчеством Тулуз-Лотрека, Модильяни и Пикассо, подражая им, хотя его академические работы в классическом стиле всегда занимали первые места на ежегодных смотрах Школы Искусств. Как он, поддавшись романтике парижских улиц, познакомился со всеми танцовщицами, стриптизёрами и актёрами, населявшими район Монмартра и Плас Пигаль, и как каждый из них практически побывал в качестве натурщицы или натурщика на его высоком барном стуле с истёртым сиденьем, позируя в его комнатке-студии, где мы вчера провели такой чудесный вечер. Точнее нет, не так, позируя для них обоих. Мое подсознание всё время выкидывает из общей картины утончённую аристократку Юлю, но так не получится. Все эти годы это она была рядом с ним в той комнате-мастерской. В качестве любовницы? Музы? Любви всей его жизни? У меня пока ещё остались незаполненные белые квадратики, так и не дающие ответов на все интересующие меня вопросы, но я уверена, что со временем получу их все. Если захочу, конечно.

– Вот и отлично, – отпивает Рома из своего бокала San Benedetto, а я вслед за ним делаю глоток домашнего вина из своего фужера: такого же терпкого и бордового, как и висящие надо мной гранаты.

У ресторана паркуется полицейская машина, и из неё выходят карабинеры, и на какое-то время зависают рядом с ней, переговариваясь друг с другом. Я сижу и не могу оторвать глаз от этих двух стройных сексуальных мужчин в идеально сидящей на них стильной форме, и чувствую себя, как на модном показе от Валентино. Хотя, о чём это я: именно Валентино и Армани и разрабатывали форму для этих красавцев. Меня так завораживает это зрелище, что я незаметно фотографирую их на свой телефон, делая вид, что читаю сообщение.

– Что, хочешь, чтобы тебя арестовали? – усмехается Рома, заметив мой трюк, и я парирую:

– А почему бы и нет? От таких бы и я не отказалась! Это не какой-то там засаленный Юргис из торгового центра! – и тут у меня в голове всплывает сегодняшнее сообщение на телефоне Ромы… И я, глядя ему прямо в глаза, пытаюсь раскрутить свою догадку: – Может быть, нам уйти, не заплатив? Ну, ты понимаешь, чтобы они нас задержали? И тогда я предложу им что-то взамен, как ты думаешь, они согласятся?

И Рома в ответ лишь раздражённо качает головой и подзывает официантку, чтобы оплатить счёт:

– Нам ехать ещё пару часов, Полли, так что пока тебе придётся терпеть исключительно моё общество, согласна? А завтра ты уже сможешь отдохнуть от меня, я надеюсь.

Я лишь равнодушно улыбаюсь в ответ, но вдруг это осознание пронзает меня: я ведь, действительно, больше его не увижу. И даже не знаю, что я чувствую по этому поводу. Потому что мне кажется, что я уже давно ничего не чувствую. По крайней мере с того момента, как та злополучная чашка из севрского фарфора разбилась вдребезги в роскошном кабинете Вайсберга-старшего, как и моя жизнь.

Отдохнув в чудесном саду, мы отправляемся в путь, и уже в сумерках подъезжаем к Флоренции, и Элвис уверенно выныривает с автобана на дорогу в центр города.

– Всё-таки Флоренция? – смотрю я на него, и он поворачивается ко мне с улыбкой:

– Да, это мой подарок тебе.

– Я думала, ты уже забыл про этот дурацкий список, – отвечаю я.

– Он не дурацкий, – коротко бросает Рома, ловко лавируя между летящими под колёса мотороллерами.

И везёт меня куда-то в самое сердце старинного города, туда, где над миром возвышается колокольня Джотто.

Я поражаюсь, как он умудряется находить такие места, но уже через четверть часа мы стоим, втиснутые в узкую парковку у старого кирпичного дома, в ожидании элегантной хозяйки, которая в темноте цокает на всю узкую улочку каблуками, приближаясь к нам.

– Buona sera, ragazzi! (ит. «Добрый вечер, ребята» – перевод автора) – сверкает она белозубой улыбкой в свете редких фонарей. И мы послушно поднимаемся всё выше и выше и выше вслед за ней по широкой гулкой лестнице, пока не оказываемся на самом последнем этаже.

– Вам очень понравится, – продолжает она уже на английском. – Сможете завтракать прямо на крыше, – нажимает выключатель, и я вижу, что эта квартира имеет террасу на крыше с видом прямо на площадь Синьории, где стоит статуя Давида Микеланджело! Я ошарашенно смотрю на Рому, и он лишь скромно улыбается в ответ, отсчитывая хозяйке деньги. Элегантной, утончённой и сексуальной. Как сама Италия. Интересно, сколько денег он отвалили за эту ночь? Точнее, за этот вид?

– В холодильнике для вас просекко и сыр с оливками, – мило улыбается она на прощанье, и я слышу, как убегают её острые каблучки во флорентийскую ночь.

– Ну вот. Давид. Как ты и хотела, – открывает стеклянную дверь на крышу Элвис. – И здесь даже растут розмарин и лимоны в горшках.

И я бросаюсь ему на шею. Но мне просто хочется прижаться к нему, и кажется, Рома, почувствовав это, обнимает меня, легко покачиваясь, и гладит по волосам, как обычно бормоча что-то тихо на французском…

Поразительно, как долго не засыпает Италия: мы сидим на крыше уже далеко за полночь, а площадь под нами продолжает кипеть и бурлить людьми: внизу не прекращаются разговоры и смех, звон бокалов, цокот лошадиных копыт по брусчатке и музыка уличных ансамблей. Мы пьём просекко, заботливо оставленное для нас хозяйкой квартиры, и я, рассматривая тонкий профиль Ромы в темноте, замечаю:

– Ты ведь знаешь, что ты такой же красивый, как Давид Микеланджело? – на что он мне отвечает с грустной усмешкой:

– Когда тебе слишком часто говорят это, то слова утрачивают смысл, ведь правда? А тебе разве не говорили, какая красивая ты? – поворачивается он ко мне, и внимательно смотрит мне в глаза.

Я пожимаю плечами:

– Ты прав, когда тебе это твердят с самого рождения, то со временем это уже теряет свою ценность.

– Хочется всё время больше и больше, ведь так? – не отводит он от меня глаз.

– Наверное, – соглашаюсь я с ним. – Это поэтому ты всё время ищешь подтверждения у других женщин? В их взглядах, обожании, бесконечном сексе с ними?

Элвис усмехается:

– Ты знаешь, если их слишком много, это тоже утрачивает смысл. Когда тебе нужен только один единственный человек, которого ты не можешь получить, то тысячи остальных женщин, пусть и падающих к тебе в постель гроздьями, уже не нужны, понимаешь, о чём я?

– Думаю, да, – киваю я, отпивая глоток фруктовой души просекко, вспоминая его Юлю.

Я чувствую, как тёплая ладонь Ромы ложится сверху на мою, но я убираю руку, выскользнув из-под неё прохладной ящеркой. Я не собираюсь привыкать и привязываться к нему. Вчерашнего дня было более чем достаточно.

– Просыпайся, Сонниполли, – снова сквозь сон слышу я тихий голос, к которому уже так привыкла за эти дни.

– Что, уже выезжаем? – бормочу я, ещё не успев отойти ото сна, в котором я просто гуляю по улицам Флоренции, взявшись за руки с мраморным Давидом Микеланджело. Просто прекрасно: скоро из моих снов можно будет составить сборник каких-нибудь сюрреалистических рассказов. Опубликую его на Литмаркете или е, и, возможно, моим творчеством заинтересуются читатели. Надеюсь, не психиатры.

– Пока нет, у нас с тобой здесь ещё одно дело до обеда, – доносится с террасы голос Ромы.

– Отлично, я в душ, – шлёпаю я босыми ногами по кафельной прохладной плитке, и включаю тёплую воду, которая смывает с меня все безумные приключения прошедших дней: сидение в шкафу, воровство в торговом центре в Каунасе, польских извращенцев-миллионеров, витражи Реймса и крыши Парижа, богему с Плас Пигаль и остатки самого роскошного секса в моей жизни с Ромой. Я даже не могу представить, как это всё смогло уместиться всего в каких-то жалких семь дней. Чем же я теперь буду заниматься всё оставшееся отведённое мне время?

Сегодня мне нужно выглядеть элегантно, пристойно и достойно. Я заворачиваюсь в пушистый махровый халат, выхожу из ванной комнаты, и направляюсь на террасу, где Элвис уже накрыл завтрак. Надо отдать ему должное: он успел сбегать в магазин, и теперь на столе красуются дыня с прошутто, крошечные снежки моцареллы, чиабатта с оливками и полный кофейник. Рома заботливо наливает мне кофе:

– Prego, Senorita, – протягивает он мне чашечку. – Молоко? Сливки? – и тут я понимаю, что об этом, возможно, я мечтала ещё только три дня назад. Но сейчас я лишь с улыбкой благодарю его:

– Со сливками. Так в итоге, что у нас за дела здесь, во Флоренции?

– Собирайся, и увидишь, – наклоняется Рома ко мне, и проводит пальцем над моей верхней губой, где у меня всегда остаются молочные усы. Ещё с детства.

– Нам надо успеть к десяти часам, – торопит меня Элвис, пока я семеню на каблуках за ним по узким улочкам Флоренции, – тут рядом.

Ещё один поворот и мы упираемся в центральный вход в галерею Уффици. Ну конечно же! Как я могла забыть. Перед входом змеится, как водится, многокилометровая очередь из страждущих приобщиться к прекрасному туристов, которую нам не отстоять и до вечера, но Рома уверенно ведёт меня мимо неё к отдельному входу.

– Prego, – протягивает он свой телефон билетёрше на входе, и нас пропускают в одну из самых известных галерей мира. – Я купил билеты заранее, я же знаю, как сложно сюда обычно попасть, – улыбается он мне, и я поражаюсь, как он запомнил моё желание на той скомканной жалкой салфетке!

Он ведёт меня, стараясь не задерживаться, именно туда, куда я и хотела попасть ещё раз в своей жизни: в зал Боттичелли, к моей «Венере». Он бережно и аккуратно, словно маленького ребёнка, подводит меня к полотну и ставит прямо перед ним, и на секунду мне даже кажется, что он готов отгонять от меня случайно забредших сюда посетителей, как назойливых мух, чтобы никто не мешал мне наслаждаться моментом.

Я стою, застыв, перед этой картиной, как стояла десять лет назад, впервые оказавшись здесь. Я помню, моя мама торопила меня, раздражаясь всё больше, а я просто физически не могла оторваться от полотна, стараясь вобрать в себя каждую чёрточку каждого выписанного на ней лица. Вот и сейчас, я словно целиком вдыхаю в себя шестьсот лет, разделяющие нас. Разница лишь в том, что Симонетта Веспуччи, изображённая на картине, до сих пор живёт в этом творении. А меня уже не станет очень скоро.

– Не надо плакать, малышка, – словно издалека доносится до меня голос Элвиса, и я понимаю, что стою и реву перед картиной, увидев которую впервые в детстве, решила посвятить себя искусству.

– Ты ведь знаешь, что почти триста лет эта картина особо даже никого не интересовала? – поворачиваюсь я к Роме.

– Ну конечно же, – усмехается он.

– Вот и я тогда была поражена, когда узнала об этом. Но потом какой-то человек откопал её, сдул с неё слой пыли, вытащил на свет Божий, и мир заново открыл для себя Сандро Боттичелли! Я всегда хотела быть тем человеком, понимаешь? – объясняю я Элвису, что же со мной не так.

– Ты всегда сможешь стать таким человеком, Полин, – гладит он меня по щеке, и я понимаю, что времени у меня осталось не так уж и много, чтобы стать той, кем я всегда хотела быть. А уж тем более, чтобы открыть кого-то.

– Нам пора ехать, – направляюсь я к выходу, и напоследок оборачиваюсь к своей самой любимой картине. – Спасибо, что привёл меня сюда.

Через четыре часа мы паркуемся неподалёку от Пьяцца дель Пополо в Риме, и я протягиваю Роме пакет, с завёрнутыми в него купюрами.

– Здесь всё, как мы и договаривались, – и мне кажется, или его челюсти снова заходили от злости? – Ровно двадцать тысяч зелёных. Наличными. И сверху десять тысяч за хлопоты, ну ты понимаешь: все эти квартиры, рестораны, подарки, – вот теперь у него такой взгляд, что он меня ударит. Но я беззаботно-деловым тоном продолжаю: – Подожди меня пару секунд, я сейчас вернусь.

Я выхожу из машины, чтобы за столиком в кафе найти того, с кем у меня назначена встреча. Через пару минут мы уже вместе возвращаемся к авто, чтобы забрать вещи.

– Давид, – протягивает Роме руку мой спутник. – Огромное спасибо, что довезли мою Полин в целости и сохранности, – и берёт с заднего сиденья спортивную сумку, набитую моими вещами. – Ну что, можем идти? – поворачивается он ко мне, и я, стараясь не глядеть на Элвиса, отвечаю с улыбкой:

– Да, конечно! – и, всё-таки повернувшись к Роме, небрежно машу ему рукой: – Спасибо, что довёз меня!