Любовь, Конец Света и глупости всякие

Мероприятие

Милиция вооружилась фонариками. Празднующая толпа разгулялась уже не на шутку, и никто не заметил, кажется, что везде отключили свет. Воздух еще чадил дымом после салютов, бенгальские огни трещали желтыми искрами. Милиционеры настойчиво требовали освободить проезжую часть. Но толпа становилась все менее управляемой, люди шли неровными слоями, взрывали петарды, орали, пели, мочились на тротуар: Здравый Смысл отключился заодно с электричеством, праздник есть праздник, он давал о себе знать во всех проявлениях — магических ли, еще вопрос, но явно не слишком здравых. В десять раз кромешнее тьмы окутал центр Москвы отборный русский фольклор, под ногами валялись конфетти, шелуха от семечек, окурки, пустые бутылки и что-то вроде сдутых воздушных шаров.

Группа невозмутимых дворников двигалась против течения, собирая мусор в полиэтиленовые мешки. То и дело на них налетали брутяне и тут же отскакивали, словно бильярдные шары от кия. Каждую секунду раздавалось незнакомое москвичам слово: «бRять![54]», на которое реагировали только дворники, неизвестно откуда владевшие иностранным: «Бретиде, бRуроды[55]!»

***

— Как романтично, — сказала Варвара, зажигая свечи. В маленькой квартире их было великое множество, расставленных и натыканных в самых разнообразных местах, — и простых парафиновых столбиков, и ароматизированных, в виде экзотических фруктов, и сказочных фигурок: возле раковины кособокий эльф подмигивал огненным глазом, а на столешнице буфета плавился под языками желтого пламени вычурный двуглавый дракон.

На диванчике спал маленький Ося, заботливо укрытый теплым верблюжьим одеялом.

— Ты знаешь, шерсть для этого одеяла я с верблюда сама состригала.

— Неужели? Одна? И где же, в московском зоопарке? — прищурилась Танька.

— Да нет, не одна... но слишком давно это было... на Иссык-Куле.

***

Обретшие память брутяне сосредоточенно маршировали по направлению к метро. Несколько станций на их пути перекрыл ОМОН, во избежание столпотворения и беспорядков. Брутян это не смущало: все равно вся Магия Москвы в ту ночь была только в центре, и экспроприировать ее они могли сразу всю целиком, стоило им лишь вовремя достичь окраины города и передать сверхскоростной сигнал на Брут. Приборов и оборудования у них больше не было: гномы всё уничтожили, но для межпланетной связи нужен был лишь большой коллектив да высоковольтные линии, растянутые поперек подмосковного поля. Как только на Бруте сигнал получат, вся оставшаяся Магия навсегда исчезнет с Земли.

— Ну что же, мероприятие можно считать успешным, давайте седлать коней? — шутливо предложил коллегам «дворник» Амвросий, глядя в затылки инопланетян. — Землянам нравятся зрелища, так пусть же последнее оправдает их представления об Апокалипсисе. Это хорошо, что они придумали лишь четырех всадников, а то лично я не большой любитель верховой езды.

***

— И ты каталась верхом на верблюде? — спросила Танька, не отрывая носа от Варвариного виска и иногда тихо и нежно касалась губами ее щеки.

— Ага, Танька... — замирая от этих прикосновений, Варвара прерывала и без того сбивчивый рассказ. Вовсе не хотелось вдаваться в детали о «прекрасном незнакомце», и, пока они сидели при свечах, она успела поведать множество предысторий: про первый танец с высоким Володькой; про Сашку, с которым лишилась невинности; про месяц на Иссык-Куле, где на несколько километров вокруг никого-никого не было, кроме нее и Андрея, и было жарко-жарко, и можно было не надевать одежд...

— А вот скажи мне, — шептала Танька в самое ухо, слова ее угадывались, скорее на ощупь, нежели на слух, — была ли ты счастлива, когда танцевала с Володькой?

— Танька... Не знаю. Это вообще-то забавно так было.

Он был самый высокий десятиклассник в школе, и многие девочки были в него влюблены. Пришли мы с подружками на танцы для старшеклассников, у стенки стоим, вдруг смотрим — Володька идет в нашу сторону. Девчонки мне говорят: «Он на тебя смотрит. Повезло тебе, он если кого приглашает, то весь вечер только с нею одной танцует и провожает потом». А я говорю: «Глупости…» Но он действительно меня пригласил, и я не представляла, о чем можно с ним говорить. И потому сказала: «Ну ты и длинный...» Он мрачно посмотрел сверху: «Сама, можно подумать, короткая...» И уже было понятно, что танцевать больше не пригласит. Девчонкам потом узнать не терпелось: «Ну как? Ну как?» Я ответила: «Фи! Чего в нем такого? Я ему больше меня приглашать не разрешила. Зачем он мне? Я, когда иду по улице, и так все от меня отпадают и у краев дороги в штабеля складываются».

Варвара улыбнулась, почувствовав, как возле ее уха Танькины губы растянулись в широкой чеширской улыбке.

— А когда тебя Сашка лишал невинности, ты... была счастлива?

— Танька... Ты знаешь, я вообще-то невинность аж в два приема теряла.

Чеширская улыбка растаяла на Варвариной щеке:

— Такое бывает?

— Ага.

Сначала мы поехали на дачу что-то отмечать вчетвером: я, моя подруга Маша и двое Сашек. Впрочем, одного из них, кажется, звали Пашкой... ну да это неважно. И все напились. Своим мамам мы позвонили с почты и заплетающимися языками сообщили, что поезда не ходят, произошла авария, вот когда всё починят, мы и вернемся, завтра, то есть. Мамы не поленились позвонить в железнодорожную справочную и узнать, что ничего не сломалось, но достать-то нас они все равно никак не могли... Ну, и мы ночевать там остались.

— И что же — все вместе легли? — Танька оторвалась от Варвариного виска и смотрела ей в лицо черными глазами, в зрачках прыгало отражение огненных языков дракона.

Там было две кровати. На одну легла Маша со своим Сашкой, на другую — я со своим. Я заснула немедленно, но, как выяснилось потом, Сашка уверен был, что мы с ним занимались всем, чем в кровати положено... Но я того не заметила, потому что заснула. А во сне его на пол спихнула, он так и не смог меня разбудить и потеснить, спал на стульях, никакого шока от происшедшего я утром не испытала.

— А при вторичной попытке?

Вторая попытка была через месяц. Сашка меня к себе домой позвал, когда родителей не было. Мы начали целоваться и постепенно переместились на родительскую кровать. Она была двуспальная, накрытая персидским ковром. И он таки сделал «это». А потом как заревет! Плакал, прямо заливался слезами, говорил, что он думал, будто я уж давно не девушка, только поэтому на «это» пошел, а раз случилось наоборот, значит, я его брошу. Что за фантазия странная, до сих пор не могу понять... А сама совсем не расстроилась, только сказала ему, что не надо рыдать, лучше холодной воды принести, а то мама за испачканный кровью ковер отвинтит ему голову. Ну и он успокоился...

— Варвара… а с тем Андреем на Иссык-Куле ты... была счастлива? — Танька поглаживала Осину спинку сквозь толстое верблюжье одеяло.

— Танька...

С Андреем мы тогда только-только заявление в загс подали и отправились на Иссык-Куль, поселились в палатке там, в заповеднике. Поблизости ни одного человека не было, только мы двое... Жарко там было до невозможности, одежда казалась лишней, мы ее почти и не надевали, хотя вроде бы не имели склонности к эксгибиционизму, но там это было совершенно естественно... Мы с ним вино не пили, табак не курили, не потому, что пожара боялись, а просто заняты были всякими глупостями... Ну, в общем, нам хорошо было вдвоем, можно сказать, все равно что в раю побывали. А потом мы вернулись в Москву... В первый же день ко мне прискакала в гости подруга Маша и немедленно сообщила, что после того, как мы с Андреем уже заявление в загс подали перед поездкой на Иссык-Куль, он, оказывается, ее невинности лишил...

***

На Пушкинской целая орава девиц в бикини, ажурных чулках, с заячьими ушками на головах и круглыми пушистыми хвостиками на попках, эротично двигалась в свете факелов под бешеный барабанный ритм. Подтягивающиеся к площади с разных концов мужчины замирали на месте с широко открытыми от восторга глазами и ртами. Только брутяне шли строем мимо, сквозь петарды и зрелища, словно врангелевские офицеры под ураганным обстрелом, не сутуля плеч.

***

На маленькой кухне, освещенной свечами, Варвара тем временем вспоминала, как когда-то с друзьями они собирались на квартире у пианиста Эдика. Пили там кофе, а иногда шампанское. И приходили еще музыканты, вместе с Эдиком играли джаз, гости шумели, и было дымно, было тесно, и было жарко. Сварливая бабка-соседка звонила в милицию с жалобой: «У этих опять сергии[56]!» Являлась милиция, и вся «сергия» замирала за запертой дверью, гасила свет. Милиция толклась на лестничной площадке, стучала, грозила и уходила — оснований ломать дверь не было.

***

— Придется на время включить электричество, иначе не будет работать метро, — заметил Лукьян, — брутяне до поля таким образом к утру не доедут!

Над станцией «Маяковская» ярко вспыхнула большая «М», распахнулись стеклянные двери под светящимся табло «Вход», и брутяне промаршировали внутрь организованным строем.

***

На кухне стало светлее от уличных фонарей и соседских окон. Но Варвара и Танька так и сидели, электричества не зажигая, хватало свечей и тепла объятий. До сих пор ни слова не было сказано о «незнакомце», и ни одного вопроса не прозвучало о нем. Танька лишь слушала и время от времени дышала в ухо: «А тогда? А тогда — ты была счастлива?»

— Я много раз в жизни была счастлива, Танька. Были моменты, когда, можно сказать, изнемогала от счастья.

— И какой момент был для тебя самым-самым… — Танькин нос больше не терся о Варварин висок, а тихонько давил на переносицу, и в глазах напротив больше не было видно отражений свечей, только глубокие и огромные — насколько хватало поля зрения — зрачки.

Варвара затаила дыхание. Ответ отпечатался влажным следом на Танькиных губах:

— Танька... сейчас...

Ожидание и напряжение, копившееся целую вечность, невообразимая нежность и неутолимая страсть — все, что отношения не имело ни к какому Здравому Смыслу, выплеснулось наружу из двух сблизившихся фигур, прошло рябью по квартире и просочилось на улицу. Небо над Варвариным домом озарилось сиянием Авроры. Волна Магии поднялась и пошла в центр города, нарастая и расширяясь, подхватывая на пути всплески, всколыхнувшиеся от празднующей толпы. И пока эта волна не достигла метро «Маяковская», обслуживание скопившихся в кассовом зале пассажирских масс проходило без сучка, без задоринки: дисциплина разумных брутян отрезвляла даже самых пьяных, и все послушно становились в очередь, строго, как на параде, в колонну, держа равнение в затылок. Здравый Смысл на корню гасил беспорядки, пока не столкнулся с волной — и сразу все сбилось.

Забыв о приличиях, народ полез в кассы без очереди. Нагло, впереди всех (пьяных, жуликов, хулиганов и прочих коренных жителей) ломились брутяне, применяя колени и локти, пока не пошли в ход кулаки. Завязались драки, кое-кто без билета прыгал через магнитный барьер, кто-то орал благим матом, когда тяжелые створки ударяли безжалостно в пах. Без стыда и смущения проходя через пропускники, брутяне теснее прижимались к обилеченным пассажирам (прежде всего к особям женского пола), и по станции разносились то ли вопли негодования, то ли восторженный визг. Спускаясь по эскалаторам, брутяне врезались в толпу, пропихивались в вагоны — как попало, в какие попало — и с быстротой электричек разъезжались по всем направлениям Москвы. Из коренных жителей не ведал еще ни один, что через пару дней выйдут на улицы города десятки, вернее, даже сотни дворников с однотипными чертами лиц: широкие скулы, раскосые глаза …

А тем временем в спальном районе, в однокомнатной угловой квартире встрепенулся от всплеска Магии Бог, чье имя нельзя называть. И проснулся уже окончательно.