Любовь, Конец Света и глупости всякие

Вавилон

В однокомнатной угловой квартире на севере Москвы Варвара долго боролась с пробуждением. Вставать вроде как было незачем — после того как она осталась в Москве без Таньки. Очень хотелось верить, что расставание будет недолгим, но и каждая минута, проведенная без нее, нагоняла тоску и тянулась вечность. Сон казался лучшим средством для коротания времени, но и он был ужасен.

Варвара лежала в постели с двуглавым драконом и обнимала его, совершенно от этого счастливая, и лютой ненавистью ненавидела себя за это счастье. Дракон явно осознавал ее присутствие и иногда слегка пошевеливался в ответ, от чего она ощущала себя глупой домашней собакой, которая с пылом пытается изнасиловать подушку и надеется на взаимность.

Она вскочила с дивана, злобная и замученная, горячая вода отсутствовала, кофе был невкусный, компьютер беспрерывно перезагружался, за окном было пасмурно, и на улицу идти не хотелось.

— Дальше некуда! Плохо всё! И пусть будет еще хуже! — закричала Варвара и распахнула окно.

Под ее раскаленным взглядом вспыхнули голые ветки сирени, потрескались водопроводные трубы под землей, забили фонтанами среди языков пламени. Еле видный в просвете между домами подъемный кран в грузовом порту свалился с треском и грохотом.

— Еще хуже!

Тучи стягивались к ее дому, пускали молнии в случайных прохожих. Уличные собаки поджали хвосты и принялись рыть норы. Наэлектризованные кошки вопили и пускали искры с загривков.

Варвара сделала глубокий вдох, прежде чем в очередной раз выкрикнуть: «Еще хуже!» — но услышала за спиной знакомый голос:

— Чего ты скандалишь?

Она обернулась. В полумраке комнаты блекло вырисовались контуры четырех фигур. Одна — высокая и худая, другая — короткая и кругловатая, похожая на ребенка лет пяти, и две — совсем крошечные, напоминающие живых кукол, которых ребенок, несмотря на их отчаянное сопротивление, с явным удовольствием тискал в объятиях. Из четырех пар глаз, источавших испуг напополам с восторгом, она подхватила лишь один взгляд: словно из глубины колодца в отражении солнечных бликов, устремились навстречу ей два зеленых луча.

— Ты... — прошептала Варвара, едва переведя дыхание.

***

— Явился не запылился! — в сердцах фыркнула Пантелеймония, дуя то на горячий чай в граненом стакане, то на обожженные пальцы. Наличествующие в хозяйстве сервизы из керамики и фарфора пылились на застекленных полках: Пантелеймонии в голову не приходило, что их можно использовать по назначению, она пила чай из того скудного инвентаря, что нашла на кухне после вселения в аватару. — Не прошло и двух дней, а успел туда-сюда смотаться и кашу в Лондоне заварить!

— А какая каша-то будет — нам и не расхлебать! — поддержала Евстахия, размешивая в пластиковой кружке выдохшийся растворимый кофе. — Вы смотрите, смотрите, кого он привел с собой!

— Спокойно, без паники, девочки. Через неделю сюда прилетит новая партия брутян. С таким арсеналом Здравого Смысла наш коллега вряд ли справится. Даже вдвоем с дочерью, — величественная фигура старика занимала глубокое кресло, возвышающееся посреди комнаты, словно трон.

Напротив Амвросия, не доставая носками пола, головой едва не касаясь люстры, на фортепьянном стуле сидел Бог Лукьян: второго кресла в квартире Пантелеймонии не нашлось, зато стул можно было взвинтить высоко.

Трое расположились на малогабаритном диванчике возле стены: втиснутый между Евстахией и Пантелеймонией Филимон прятал ладони в карманах пиджака и брезгливо упирал локти в бока обеих дам. Он мог бы расширить диван (Всемогущий все-таки!), но в данный момент сил не было, как, впрочем, и у всех остальных. Новогоднее мероприятие и вспышка Варвариной ярости им обошлись дорого: такая Магия всколыхнулась, что для устранения последствий всем пятерым усилия пришлось приложить неимоверные. Один только грузоподъемный кран чего стоил.

За окном шел унылый дождь. Люди, чуть было не поверившие в чудеса после всех необычайных событий, успели уже (с божьей помощью) забыть о них снова и спешили, каждый по своим делам, по разжиженным тротуарам, подняв капюшоны и раскрыв зонтики. Уличные собаки и кошки попрятались в подъездах и под навесами.

— Надеюсь, брутяне будут действовать более эффективно, — Лукьян с шумом втянул воздух простуженным носом, намереваясь добавить «чем мы», но Амвросий опередил его:

— Учтут предыдущий опыт, куда они денутся! Объединят новые силы с теми, кто пристроился в дворники, заодно чистоту и порядочек наведут. Москва встретит Конец Света достойно, как Первомай после субботника, — никакой Магии тут не останется и в помине.

— Москва-то еще полбеды, — упрямо возразил Лукьян и чихнул. — А что мы теперь с Лондоном будем делать?

— Д-действительно, — поддержал Филимон, все шире раздвигая локти. — Было, пожалуй, одно здравое место на всей п-планете, и что теперь? Дракон над Сити! Уже все английские г-газеты эту новость крупными заголовками разнесли.

— Да уж! — залилась краской Евстахия. — Кто будет там людям мозги вправлять? Мы в Москве, сил на то, чтобы в Лондон переместиться, не говоря о том, чтобы там принимать меры, ни у кого нету. И, чтобы силы восстановить, вряд ли нам одной бани хватит, даже с парилкой и вениками! Ах, где этот гад, Мистер Джон, когда он так нужен?

— I’m here[71], — раздался в углу бархатистый баритон. Прямо из воздуха соткался элегантный пиджак из тонкой шерсти, с золотыми пуговицами, под ним — белоснежная рубашка с безупречно завязанным галстуком, брюки, отутюженные так, что об стрелочки можно было порезаться, и ботинки, начищенные до блеска, в котором отразились все пять Богов. Затем появилась фуражка с синим околышем, и наконец, аккуратно облаченный во все эти одежды, возник Мистер Джон, держа под мышкой огромную морскую раковину. Он плавно переместился на середину комнаты, едва касаясь ступнями пола, и остановился между Лукьяном и Амвросием, демонстрируя на породистом немолодом лице свежий загар. — You missed me?[72]

— Ну вот еще! — Евстахия покраснела еще гуще и отвела глаза.

— Скучали, конечно, коллега, — сказал Амвросий. — Welcome back[73]. Я вижу, что вы не только ударно поработали, но и славненько отдохнули, — он кивнул на раковину. — Хорошо ль поныряли там, на Мальдивах?

— All work and no fun makes God a dull John[74], — Мистер Джон положил раковину на пол, щелкнул пальцами, и за его спиной возникло удобное кресло с высокой спинкой, похожее на сиденье в кабине авиаэкипажа, в которое он тут же уселся, с наслаждением вытянув ноги.

— Ливерий! Это вы из-здеваетесь так извращенно? — Филимон, назвавший Мистера Джона прежним именем не то из принципа, не то от злости, прижал локти к себе. Подпираемые ими Евстахия и Пантелеймония скатились с боков дивана, притиснув Тактильнейшего с обеих сторон большими грудями. — Мы тут последние силы тратим на благо человечества, отказывая себе во всем, а вы свою Магию переводите на... мебель!

Мистер Джон цокнул языком, закатил глаза и открыл было рот, чтобы ответить по-английски как можно саркастичнее, но не произнес ни звука. Рот застыл буквой «О» и перестал артикулировать — разговор продолжился на языке, понятном присутствующим без слов и звуков.

С тех древних пор, когда Боги остановили строительство Вавилонской башни, Язык Богов, получивший свое недвусмысленное название от тех, кто на самом деле придумал его для людей, перестал быть доступен простым смертным. В действительности он весьма похож на телепатию и прост в употреблении — в конце концов, что может быть сложного в том, чтобы передавать мысли? Делается это куда быстрее, чем их пересказывание, — это ведь все равно что показать человека со всех сторон и сказать: «Запомните его», — вместо того чтобы сначала описать его словами, а затем предложить кому-либо запомнить и узнать по описанию. Для подробного пересказа всего, о чем говорил на Языке Богов Мистер Джон, понадобилась бы целая книжка, хотя он и упустил сарказм, предназначавшийся Филимону, и сразу перешел к главному вопросу повестки дня — к Вавилону.

Согласно легенде, жители древнего Вавилона строили башню до неба, чтобы увековечить себя для потомков, и говорили все на одном языке, пока не вмешался Бог. Он прекратил строительство и разделил людей на народы, которые перестали понимать друг друга из-за языковых различий. На самом деле все было иначе: строительство башни было настолько грандиозным проектом, что ни одному из земных Богов руководить им в одиночку было бы не под силу, и потому участвовали все семеро на равных, каждый со своим народом.

Сначала все шло гладко и слаженно, люди общались между собой, просто передавая мысли. А потом, как это бывает в крупномасштабных проектах, возникли разногласия «на уровне руководства». Для конспирации каждый Бог стал обращаться к своему племени на непонятном чужим представителям языке. Боги при этом все равно всех понимали — они многоязычны по определению, а вот народы их уже говорить друг с другом не могли. Ранее принятым единым Языком Богов, хоть был он для них намного понятнее и проще, люди пользоваться перестали и быстро его забыли — простые смертные не ищут легких путей.

Легенда о Вавилоне могла быть вступлением в речи Мистера Джона, будь она обращена к людям, на человеческом языке — неважно, на каком именно (русский он знал так же прекрасно, как и английский, последний ему просто нравился больше). Богам вступление не требовалось. Поток информации, передаваемый им божественным способом, протекал менее упорядоченно, чем, скажем, в выступлениях матерых докладчиков, зато обмен мыслями происходил асинхронно; напоминание о Вавилоне лишь присутствовало общим фоном.

По мнению Мистера Джона, вторым Вавилоном стал нынешний Лондон. До того как толпа людей своими глазами увидела в Сити живого дракона, этот город вполне можно было считать оплотом Здравого Смысла. У исполнителей намеченных мероприятий по подготовке Земли к Концу Света давно стояла четкая галочка в графе «Лондон»: все в этом городе было логично, последовательно и упорядоченно; все проявления Магии случайны и незначительны. Лондонцы, даже те, для кого английский язык родным не был, понимали друг друга безукоризненно, были подчеркнуто вежливы и крайне неэмоциональны. Событие на Спиталфилдс-маркете всю их ненапускную сдержанность как ветром сдуло: оно не было красочным новогодним шоу, галлюцинацией одинокого наблюдателя или же групповым гипнозом — даже самые здравомыслящие были не в состоянии объяснить его. Когда двуглавый дракон, совершив «круг почета» над Сити, исчез в облаках, зеваки долго еще стояли, застыв на месте с широко раскрытыми от изумления ртами и глазами, полными ужаса.

Неизвестно, сколько прошло времени, пока свидетели не начали приходить в себя. Вернее, они изо всех сил пытались прийти в себя, но безуспешно — слишком велико было потрясение. Переглядываясь, они искали поддержку в толпе, но и там ее не находили. Вполне типичные на вид лондонцы вели себя совсем нетипично. Раньше, на более мелкие проявления Магии типа отмены поездов (хоть их вряд ли кто-либо считал магическими), все реагировали иначе: спокойные были, как слоны в зоопарке, разве что языками прицокивали да зрачками вращали. А тут ни один человек языком не прицокнул и не пробурчал себе под нос: «Typical![75]» — ища подтверждения, что, дескать, им не пригрезилось двуглавое чудо-юдо в деловом центре Лондона. Свидетели во все горло орали: «Вы видели?.. Видели?! Что это было-то?!!», но с ужасом осознавали, что не понимают ответов. Кто-то заговорил с акцентом, ранее старательно маскируемым, кто-то вообще не мог вспомнить английских слов, а большинство лишь бессвязно мычали, тыкая пальцем в небо. Забыли, что в этом городе такой жест приличным считать не принято.

Медленно-медленно толпа рассосалась, но чудеса на том не закончились. Люди отправились в офисы, где все у них вдруг закружилось и кувырком помчалось, вовлекая, словно в огромный торнадо, даже тех, кто весь ланч просидел на работе, не подозревая, что за окном драконы летают. Свидетели от шока забыли язык, на котором всегда общались с коллегами, будто раньше у них был скрытый переводчик, а теперь его взяли вдруг да отключили. Либо за время ланча коллеги успели выучить новый жаргон и перейти на общедоступный язык им было невмоготу.

От отчаяния сразу несколько человек написали заявления об уходе — что еще оставалось делать в учреждении, где никого понять невозможно? Другие работники вдруг осознали, что многие годы вообще не свое место там занимали и намного правильнее было бы посвятить себя не торговле акциями в Сити, а благотворительной миссии в Замбии. И тоже уволились. Еще нескольких человек начальство уволило за тупость и за то, что в рабочее время долго гуляли. Причем ему стоило большого труда объяснить причины уволенным: никто никого не понимал, и все разговоры велись, как у глухих со слепыми. Работать в банках стало практически некому, а от тех, кто остался, не было толку — исчез у людей общий язык, а вместе с ним и полная согласованность. Стране угрожал экономический кризис.

— Ох, если бы только экономический! — продолжил с горечью Мистер Джон, снова переходя на «человечий» язык. Англию он считал своей страной и тяжело переживал последствия «магической катастрофы», учиненной Богом, имени которого нельзя называть, и его дочерью. Мистер Джон подключил присутствующих к своему каналу Всеведения — истощившие магические ресурсы пятеро смотрели картинки из жизни лондонцев, как новостной репортаж по телевизору.

Уволенные и уволившиеся работники Сити возвращались домой и обнаруживали, к еще большему своему ужасу, что и там не понимают никого: ни жен, ни мужей, ни детей. Малыши, еще утром умевшие складывать слова в предложения, совсем разучились разговаривать; подростки на вопросы родителей отвечали нехотя и на языке, кажется, инопланетном; жены приобрели невразумительный акцент; мужья забыли про устную речь и уткнулись в газеты. Тут и там пошли вспыхивать семейные ссоры, без воздействия слов они перерастали в драки. Царившее ранее взаимопонимание, которому прежде слова и не требовались, будто улетучилось из домашних очагов через каминные трубы. В конторы по расторжению брака обрушились кипы заявлений, их число за день побило рекорды Гиннеса, а рассматривать их было некому, ибо бюрократы не понимали, что в них написано.

— Вот уж Вавилон так Вавилон! — прокомментировал расстроенный Амвросий. Теперь даже с него оптимизм слетел, как пух с одуванчика. Наглядно продемонстрированные Мистером Джоном события были чистейшей воды Магией, хоть и не лучшими из ее проявлений. Ожидаемый со дня на день Конец Света с такими всплесками отодвигался на срок весьма неопределенный.

— Помогите принять меры! — обратился к коллегам Мистер Джон. — Среди англичан есть представители и ваших народов, одному мне не справиться в любом случае.

— К-какие меры принять предлагаете? — спросил обескураженный Филимон.

— И каким образом, интересно? В нас самих запасы Магии на нуле, что тут можно сделать? — добавила Евстахия. — Мы совершенно не в форме!

— Как раз Магия наша лондонцам не потребуется, дорогая, у них со Здравым Смыслом сейчас напряженка, — Мистер Джон подмигнул лукаво. — А насчет «форм» извольте не беспокоиться, я знаю прекрасный оздоровительный клуб в Мэйфере[76] — найдете там все, что вашему телу угодно: массаж, сауну и парилку. Только веники прихватите.

— Вы г-гений, Ливерий! — оживился Филимон. — Я, собственно, давно мечтал побывать в Лондоне, так с-сказать, во плоти. Слышал, там в пабах прекрасное п-пиво. Вот только для пу-путешествия немагическим способом потребуются паспорта, визы, деньги, б-билеты...

Лукьян вынул калькулятор:

— Нельзя ли еще раз подключиться к вашему каналу Всеведения, сэр? Необходимо уточнить курс обмена валюты и...

— Спрячьте эти ненужные гаджеты. Сэр! — подчеркнуто выговорил Мистер Джон и кивнул на морскую раковину. — Вот это приспособление переместит всех вместе с вашими аватарами прямо в пятизвездный отель с видами на Гайд-парк. Отдельные номера уже забронированы, я обо всем позаботился. О нет, нет, ни в коем случае! — добавил поспешно, заметив в руках Амвросия увесистое портмоне. — Сделайте одолжение, примите все это как мой скромный новогодний подарок. Надеюсь, он будет последним на этой планете, если нам с вами удастся привести наш второй «Вавилон» в одноязычную норму в кратчайший срок.

Один за другим Боги вставали с мест. Каждый почтительно жал руку Мистеру Джону, делал шаг внутрь морской раковины и всасывался в нее с легким свистом, словно джинн в бутылку.

Развалившись в «летном» кресле, Мистер Джон принимал благодарность Богов с небрежностью щедрого крестного. Последним к нему приблизился Филимон. Вместо того чтобы пожать руку, он целовал ее подобострастно, льстиво смотрел в глаза и кланялся в ноги «наим-мудрейшему Д-дио Ливерио»[77]. Мистер Джон его не торопил, давал волю чувствам наитактильнейшего.

— До встречи в п-пабе, Дио Ливерио! Я приглашаю вас с-сегодня вечером! — Филимон шагнул в раковину.

— Спасибо, но я равнодушен к пиву, — сказал Мистер Джон, скорее самому себе, но, вспомнив что-то важное, поспешно поднялся с кресла, опустился на корточки перед раковиной и крикнул вслед исчезающему в ее недрах Богу: — Но только будьте добры, Филимон! Не называйте меня при англичанах Ливе-е-е-е-ри-ем!

— ...е-ри-e-м-м-м-... — отозвалась раковина гулким эхом. Мистер Джон поднялся, стряхнул пылинки с отглаженных брюк, снова уселся в кресло, как летчик перед штурвалом, и щелкнул ремнем безопасности.

— To London![78] — произнес Мистер Джон и через миг растворился вместе с креслом. Только фуражка с синим околышем еще какое-то время маячила в воздухе, да сквозняк, гуляющий из угла в угол опустевшей квартиры, попадая в раковину, шумел в ней, словно набегающая на берег волна.