Любовь, Конец Света и глупости всякие

Грех

— Розы я не заказывала! — соблазняюще томным голосом проговорила дама в розовом платье и черных ажурных чулках.

Рыжеватый красавец-мужчина придвинул букет желтых роз ближе.

— Throw them away if you wish, madam[148], — он улыбнулся, поймав кокетливый взгляд, блеснувший из-под фантастически длинных ресниц. — Or make your boyfriend jealous[149].

Он отвесил галантный поклон и покинул бар.

— Уф-ф! — перевел дух Олежка, возникший на месте красавца возле барной стойки. Он провел по лбу дрожащими пальцами, будто смахивая невидимый пот.

— Что, Ветерок? Славненько разгулялся в его теле? — дамочка показала кивком на дверь, за которой исчез мужчина. — Наверху в номерах, значит, резвилися? С женщиной или как?

Олежка прищурился:

— А, это вы, Пантелеймония! Я и забыл, что из всей семерки у вас больше всех нелады со Всеведением. Давненько киряете?

— Хам! — отозвалась дама игриво. — Если хотите знать, я не пью уже почти два месяца!

— Во как? А это что? — он кивнул на широкий бокал на высокой ножке. — С пива перешли на мартини?

— Это тоник. Вам небось выпить хочется, Ветер. Что ж, сочувствую. А ведь парень-то, в которого вы вселялись, ничего себе, симпатичный, я б такому даже дала, — Пантелеймония подмигнула, — попробовать из своей рюмки. Что же вы так невовремя из его тела-то выпали?

— Главное, не выпасть не вовремя, а своевременно впасть… — пробормотал Олежка, перебирая свои впечатления от проведенного вечера.

Даже в местах с высоким уровнем Магии Ветрам не даны возможности, присущие Богам: у Ветров нет ни Всеведения, ни Всемогущества, и в мгновение ока исчезнуть в одной части планеты и появиться в другой они не в состоянии. Пока Олежка что было магических сил мчался из Москвы в Лондон, разыскивал гостиницу, куда на свидание после интимного ужина в ресторане могла направиться его неожиданно распутная сестра, и заглядывал во все номера с табличками «Do not disturb»[150], прошло около трех часов.

К его появлению парочка уже перебралась на двуспальную кровать, но оба валялись одетыми, лишь пиджак и галстук Ларика были небрежно брошены в кресло. На прикроватном столике стояли два хрустальных фужера с остатками недопитой жидкости и серебряное ведерко, в которое вместе с перевернутой вверх дном бутылкой из-под «Вдовы Клико» воткнули букет желтых роз. Танька и Ларик, естественно, лежали не просто так, глядя в потолок. Они целовались. Ларик искусно — хоть снимай на видео да лепи учебные клипы по технике поцелуев. Танька ему отвечала автоматически и без эмоций, как заводной манекен, глаза ее были закрыты.

— Эй! — заорал Олежка. — Полобызались и хватит. Вставайте, пора по домам!

Ни Ларик, ни Танька не реагировали. Вместо этого Ларик расстегнул несколько пуговок на ее груди и, легко приподнимая то одну, то вторую тонкую руку, освободил Таньку от шелковой блузки. Вслед за блузкой взлетела и легла на ковер его рубашка, туда же после короткого дз-ззына молнии, переплетаясь штанинами, упали его брюки. Олежка не смог не отметить крепкое мужское тело и внушительные размеры орудия, томящегося перед боем. А сестрица тем временем взяла да сама расстегнула юбку. Взвился в воздух нейлон колготок, их она тоже стащила с себя по собственной инициативе.

— Да ты чё, очумела? — взревел Олежка. — Ну, я тебе покажу сейчас! — он напрягся, пытаясь сосредоточиться для прыжка внутрь медиума — с намерениями прямо противоположными ее дальнейшему раздеванию. Но тут же содрогнулся, представив, как этой большой напряженной плотью коснется тела сестры. Едва опомнившись, он затряс Таньку:

— Вставай, одевайся, ты что?

Она задрожала:

— Откуда сквозняк тут?

— Are you cold, sweetie?[151] — красивые крупные пальцы заперебирали разные части Танькиного тела. Ларик все делал очень умело, прямо как опытный иллюзионист, прекрасно знающий свои трюки.

— Не смей ее трогать, гад, слышишь? — Олежка пихал и пинал могучий торс, пытаясь сбросить его с кровати. — Ты же не любишь ее, ты мой медиум! Ты мои братские чувства к ней за свою похоть принял? Иди лучше трахай свою Рашель! — и прибавил громкости по-английски. — Go and screw your Rachelle![152]

— Rashna? — поправил Ларик автоматически имя своей жены. Таки расслышал…

— Рашна, значит… — Танька открыла глаза и посмотрела на Ларика укоризненно. Тот пыхтел, не соображая, видать, каким чудом ему удалось имена перепутать.

— Да-да, у него Рашна есть! — ревел Олежка теперь на ухо сестре. — И он ее любит, не сомневайся. А тебя нет. С ним нельзя, он женатый, а ты… Ты не любишь его! Зачем ты это делаешь, а? Зачем?!

Танька перевела взгляд на серебряное ведерко с розами и снова зажмурилась.

— Договоримся не называть друг друга именами своих супругов, окей?

— Окей, — нежно отозвался Ларик и, подцепив широкой ладонью последний элемент ее одеяния, изящным броском отправил его на пол.

— О-кей… — повторил медленнее.

— No![153] — сказал Олежка.

Непринужденно той же ладонью Ларик приподнял Танькину ногу и подпихнул свои колени под ее узкие бедра. Горячий кончик его истомившейся плоти в призрачно-тонком скафандре коснулся беззащитного женского основания — и замер. Видимо, Ларик растягивал удовольствие. — О-к-е-й…

— NO! — прошипел Олежка.

— Oh, just get on with it![154] — почти выкрикнула сестра.

Губы Ларика округлились перед очередным «О-кей», но тут же расползлись в стороны, вдруг обнажив полость рта и продолжая ползти все шире и шире.

— А-а-а!! — заорал Олежка, не сразу поняв, как успел очутиться внутри медиума.

Тело Ларика слегка колыхнулось вперед, по инерции, но тут же отпрянуло.

— Прости… прости… прости… — забормотал Олежка, закрыл глаза и резким движением сел на краю кровати.

В комнате нависла стыдливая тишина, минуты две или три он сидел молча, слушая два дыхания.

— Нам лучше одеться, — проговорил он, подбирая с полу Танькины вещи. — На вот, я не буду подглядывать.

— Хорошо… — в полном смятении Танька, наверное, не осознала еще, что сидящий перед ней голый англичанин снова заговорил по-русски без акцента.

По разрозненным звукам он догадался, что колготки, юбка и блузка снова были на ней, и сам оделся быстро. Танька села с ним рядом, погладила по руке.

— Ты… никогда не изменял жене?

— Что? Жене? А жена тут при чем?

— Ну как при чем. Ты назвал меня ее именем и… не смог все-таки. И я…

— Танька! — перебил он. — Я люблю тебя, но как брат, понимаешь? Как твой родной брат — и только. И с сестрой своей трахаться не могу! Как не мог, например, слушать, как ты пилила когда-то на скДипочке!

Танькин рот округлился, как губы Ларика, когда минуты назад он их вытягивал в трубочку перед каждым «О-кей».

— О… — близорукие глаза сощурились, словно пытались сфокусироваться на расплывчатых очертаниях. — О-леж-ка?..

— Ну наконец! Аллилуйя! Слава Богу, напомнил о скДипочке.

— Олежка, ты, что ли? — слезы брызнули из ее глаз. — Оле-ежка… Я, наверное… наверное, сплю, не щипай меня, не щип…

Он ущипнул.

— Не может быть… — Танька сжала его ладони. — Господи, братик… Олежка…

Осторожно, будто боясь спугнуть, она поднесла его руки к своим губам, прикоснулась, потерлась влажной щекой, потянулась к его глазам, поцеловала один и другой и уткнулась в висок, над которым, вместо черной завитушки, защекотал ее рот рыжий локон. Слезы лились нескончаемым водопадом, и, совсем одуревшая, она повторяла снова и снова:

— Олежка… Олежка мой маленький…

Ладонями Ларика он вытер ее слезы. Дунул в лицо. Теплый ветерок прошуршал по ее щекам. Она улыбнулась:

— Что же ты раньше мне не сказал?

— Говорил, ты не слышала.

— Хоть бы знаки послал какие-нибудь.

— Посылал, ты не видела.

— Да? Ну и что же ты мне посылал?

— Уф-ф… Дай Бог перечислить все: снег, дожди, радуги, желтые розы на вокзале Малибоун…

— Так мне, значит, не показалось про розы? И ты там был?

— И я там был, — подмигнул он лукавым глазом — тем, что был более зеленоватым.

— Послушай, а эти розы… — Танька кивнула на букет в серебряном ведерке.

— А вот это не я уже, эти Ларик выбрал. Сам, если только ему Бог не помог.

— Я на них смотреть не могла…

— Знаю. Напомнили кое о ком?

Она закусила губу, замолчала.

— Ну, а теперь объясни-ка мне, Танька, нафига тебе это свидание?

Она пожала плечами:

— Наверное, мужика захотела.

— Врешь. У тебя вон мужик дома есть, чем хуже этого? Только не говори ничего про супружеский долг, который он не исполняет. Сама знаешь прекрасно, что дело не в нем.

Танька кусала губы, смотрела в сторону и краснела.

— Знаешь, я, наверное, хотела себе доказать, что я не лесбиянка.

— Ну и как, доказала?

— Ты ж мне не дал.

— А если бы дал, это был бы инцест.

— Вообще Содом и Гоморра, — засмеялась она.

Он нахмурился:

— Я понял, сестра. Ты греха боишься.

— Боюсь не боюсь, что с того, если я его уже совершила.

— Так любить, по-твоему, грех?

— Нет, грех не в самой любви, а в том, кому и как ее выражаешь. Вот инцест — это грех, например. Или если двум женщинам заниматься сексом. Разве это не противоречит здравому смыслу?

— Ему — очень противоречит. Но инцест сам по себе — не Любовь. Или секс однополый — это просто сношение двух схожих организмов, если души в этом нет. А вот если Любовь или в том, или в другом случае? Я не братскую и не любовь к подругам или там к ближним имею в виду. А Любовь одной души к другой — единственной, избранной, когда страсть удержать невозможно. Это, по-твоему, грех или нет?

— Грех.

— А не родственный и не однополый секс без Любви?

Танька задумалась.

— Наверное, для тела и разума — это просто секс. А для души, я думаю, грех.

— Значит, от одного греха твою душу спасет лишь другой грех, сестра. Раз уж в таком теле и разуме ей выпало так сильно любить другую.

Слезы снова навернулись на ее глаза. Танька молчала, смотрела на него нежно, гладила руки, поочередно поднося их к губам.

— Олежка… — шептала она. — Олежка...

— Who is Oleshka?[155] — подал голос Ларик.

Она смахнула слезы и печально посмотрела ему в глаза.

— My brother[156].

— The dead one? Uh… I am sorry[157].

Танька встала, сняла с вешалки плащ, взяла в руки сумочку:

— Мне пора.

Две души в одном теле засуетились:

— Yes, me too[158].

«Да, мне тоже».

Она подошла к двери, обернулась, еще раз внимательно посмотрела ему в лицо, пытаясь понять, кто из двоих смотрел на нее этим взглядом.

— I know who you are[159], — сказала она и тихо прикрыла дверь с другой стороны.