Любовь, Конец Света и глупости всякие

Дочка

Однажды мне снился нелепый сон, будто я обнимала дракона. Дракон был огромный, а я — как есть, просто женщина, не чудо-юдо и не колдунья, которая может дракона в подушку превратить или лягушку — в принца. Ни дракон, ни принц не были мне нужны — я любила иную душу и могла бы прожить с нею рядом всю жизнь, много жизней или хотя бы единственную, лишь бы всю целиком, от начала до конца, иметь с той душой ребенка… но в этой жизни или в том сне она затерялась в пути ко мне, а я… согрешила с драконом.

«И вот что из моего греха вышло», — Варвара пыталась посмотреть в глаза одной из голов, но ее собственное лицо находилось на уровне драконьих ноздрей, и контакт с его глазами выглядел нереальным.

— Дочка, а ты какой дракон, огнедышащий? — спросила она и заглянула в ноздрю не без интереса. — Дыма и пламени там вроде нет, хотя драконы, конечно, огонь изо рта пускают.

Она погладила драконью губу, которая тут же выпятилась сильнее, от чего голова приняла крайне умилительный вид, несмотря на размеры, одна губа только была примерно с Варвару ростом. Она раскинула руки, обняла, уж насколько смогла, и поцеловала дракона в уголок рта.

— Спасибо, — еле слышно прошептала огромная голова.

***

Все, казалось, было на месте: парад лилипутов, прилавки с хламом, еда на тарелках за длинным столом, джаз, разносившийся из динамиков, десять часов до отлета, но все это вдруг померкло, стало нерадостным или неосязаемым. Так бывает во сне, когда понимаешь, что спишь: все вокруг как будто обычное, а чего-то не хватает, чтобы считать происходящее реальностью.

Еще минут пять назад они с Лариком трепались о том, что реально, а что «игры разума», и он пытался ей навязать то ли свою точку зрения, то ли второе свидание, и все выглядело забавным, даже его напрасные поползновения, которые неожиданно тоже показались ненастоящими. Сирое чувство охватило душу — или (если верить Ларику, что души таки нет) разум и тело: что реально, а что нереально здесь и вообще в мире?

Свидание в гостинице не так давно выглядело реальным. Еще ощущались шипучие пузырьки «Вдовы Клико» на языке, запах мужского лосьона на воротничке и большие потные ладони на ее груди… Но насколько реальным был разговор с умершим братом в теле ее любовника? Раз даже Ларик этого не помнит — с кем она говорила в тот вечер?

Нереальной казалась Олежкина смерть, хотя Танька сама целовала холодный лоб, а губы и до сих пор немеют, вспоминая касание кожи — твердой, словно застывший цемент. И завывание певчих, лишенных слуха и голоса, еще звенело в ушах, и в пелене перед глазами гроб то всплывал, то утопал в венках, и сквозь ее замерзшие пальцы падал в яму липкий песок — нереальное ощущение... Зато сам Олежка в белом возле креста с его именем, высеченным по дереву, казался реальней некуда… Он лицо ее трогал своей рукой, дул — и в ухе звенело, смеялся так, что, наверное, было слышно всем, но тут же зеленым глазом подмигивал: никому, мол, ни слова, только ты и Ося знаете, что я — живой. Это что было — сон?

Что приснилось, а что не приснилось? Может быть, в этой реальной жизни Олежка не умер вовсе — а снилось, как он лежал в гробу, который потом зарыли? Сам сидит где-нибудь в Москве, а может быть, даже ближе? Вдруг он решил с нею поиграть, как в детстве — прятал скрипку с ее глаз долой, только на этот раз спрятался сам и подглядывает из-за угла: отыщет или не отыщет? Может, и Ларика он подговорил, в ухо транзистор вставил, камеру в воротничок зашил — но это было бы гадко.

Танька хмыкнула: брат часто дразнил ее в детстве, но вряд ли решился бы так подшутить. Хотя, если честно, лучше бы подразнил, чем заболел и умер или ушел туда, откуда, вполне возможно, мог подсмотреть за ней, но куда ей к нему — даже не дозвониться.

А может, он не подсматривает вовсе. Может быть, в ином мире он о ней сразу забыл или — переродился. Вдруг у соседей, которым на днях она подписывала открытку, новорожденная дочка — не кто иной, как ее брат Олежка? Знает ли девочка, которой от роду пять дней, что соседская тетя в недавнем прошлом была ей сестрой? Малышка небось и родителей еще не распознает, чего уж там говорить о соседях. А когда узнавать начнет, в Таньке сестру признает? Вряд ли, разве что если нахлынет вдруг: «Ой, кто-то мне это вот так говорил... — и рукой махнет, — да никто, а если и говорил, ну забыла, вспоминать нечего…»

А может быть, не подсматривает потому, что подсматривать там просто некому. Ушел туда, где нет ничего — ни будущих перерождений, ни воспоминаний прошлого. Ни звуков, ни видений, ни осязаний. Умерло тело, умер разум, а души просто нету и никогда не было, так что прав Ларик… А раз прав — дальше что? «Тебя ждут в Москве», — пискнул слабенький голос. «Кто ждет? Олежка?» «Варвара…» «Вряд ли ждет. Что ей до меня — она пишет сказки… про любовь, про то, что кто-то там мир от Конца Света спасет, а может быть, и не пишет. Может, Варвары там даже и нет, раз нигде нету Олежки. Или она была тоже сном, или я ее просто выдумала».

Танька потрогала деревянный стол: что реально, а что нереально? Ларик, который напротив сидит, — это сон или тоже потрогать?

— Ты прав, я устала и надо бы отдохнуть.

Он подмигнул:

— Так отдохнем вместе?

***

— Все, что я мог сделать иначе, это проголосовать против, — стонала одна из голов.

— Трус несчастный! — кричал из дракона голос Варвариной дочери. — Вас в этом случае было бы трое! Разве ты не был когда-то одним против всех шестерых Богов?

— Нелида, что ты! Там была иная история! Даже семеро не смогли бы разом Конец Света осуществить, все ждали, когда Здравый Смысл всю Магию вытеснит.

— Не понимаю! НЕ понимаю!! — не унималась дочь. — Нам нужна была Магия, чтобы Конец Света предотвратить, а когда ее стало много, она превратилась в силу разрушительную?

— Именно так, — подтвердил отец-Бог. — Мало Магии — плохо, так как излишнее распространение Здравого Смысла угрожает Вселенной в целом. Но когда ее чересчур, да еще в виде такой стихии, — это опасно для планеты. Здравый Смысл под таким напором может перегореть, как пробка, и тогда Земля превратится в хаос. Магия без Здравого Смысла — явление такое же отрицательное, как и Здравый Смысл без Магии; это закон диалектики номер один: единство и борьба противоположностей.

— Но вы-то, Боги, вполне могли бы сбалансировать оба явления!

— Еще как могли! Боги создают миры на планетах, где Здравого Смысла вообще нет! А здесь пока есть и то и другое; но при сложившихся обстоятельствах мы можем либо спасти этот мир, либо его разрушить. Нельзя производить оба действия одновременно, вот нам голосовать и пришлось. И ты сама видела — большинство проголосовало за Конец Света.

— Черт бы побрал ваше дьявольское большинство!

— Не выражайся! Ты моя дочь или кто?

— Не знаю. Не уверена, что я дочь того, кто решился разрушить мой мир. Почему его так не любят другие Боги?

— Это не очень хороший мир, дочка. Да ты и сама это знаешь. И, кроме того, начинать новый проект даже Богам интереснее, чем продолжать то, что давно всем набило оскомину и не производит отдачи.

Варвара переводила взгляд с одной головы на другую.

— Значит, Конец Света уже наступает и ничего больше поделать нельзя? — спросила она тихо.

— Ничего, абсолютно — твердо ответил дракон. — Все закончится через день или два, а может быть, даже быстрее. Гномы уже превратились в болванки, а Боги концентрируют всю стихийную Магию, чтобы нанести последний удар. Вот-вот начнут кружиться ураганы и смерчи — Земля предпримет еще попытки противостоять этой силе, но они будут безуспешными. Скоро мы этот мир покинем, но потом воскреснем на новой планете. И будем жить там вместе, втроем — ты, я и наша дочь.

— А Танька?.. — прошептала Варвара, и ее глаза наполнились слезами.

— Что Танька? — нахмурил один из своих лбов дракон.

— Танька там будет с нами?

— Милая! — вскричал дракон так, что в округе на семь километров сорвало сигнализацию у всех машин и храмы в колокола зазвонили. — На что сдалась тебе Танька?! Ее вечная прерогатива — себя отрицать. Что ты нашла в ней хорошего?

— Танька… переродится? — спросила она с придыханием.

— Будет перерождаться, пока что-нибудь не поймет, — ответил дракон с чувством явного сожаления. — Однако все силы приложу, чтобы вы с ней не встречались больше. Так что, если захочешь другой мир спасать, — с нею вместе этого делать не вздумай. Только любовь может мир спасти, а Танька любить не умеет.

— Заткнись, дракон! — зашипела Варвара. — Я люблю ее, одну эту душу, и ни в какой новой жизни другую любить не буду. И не верю тому, что ты сказал про нее.

— Не веришь? Ну что ж… — одна из голов тяжело вздохнула. — Смотри на небо…

Квадратик темного облака осветился неяркой вспышкой, как несвежая простыня вместо экрана под лучом старомодного кинопроектора.

— Не эти ли кадры увидев, ты не смогла лететь дальше с Ди? — он вздохнул еще тяжелее. — Любуйся…

Внутри освещенного облака возникла Танька, а рядом с ней рыжеватый мужчина, ладонь которого она похлопывала своей рукой.

— А теперь включим звук, — прокомментировал дракон.

— Массаж и сауна, говоришь, Ларик? — раздался знакомый голос, который слегка грассировал даже на английском, но звучал совершенно бесчувственно. — Пойдем.

В кадре мелькнули Танькины острые коленки над приколоченной к столу скамьей — и раздался гром, в котором не слышно было, как что-то тяжелое повалилось на землю. Вопреки законам естествознания, молния сверкнула после громового раската и в темноте осветила высокий силуэт девушки, бросившейся на четвереньки возле неподвижного тела:

— Мама, мамочка! Что с тобой? Мама!!

***

Танька и Ларик расстались, выйдя из Спиталфилдс-маркета, — отдых, пожалуй, ей и в самом деле был необходим: голова разболелась от стараний понять, что реально, а что нереально. Реальный секс с этим, в общем, приятным, но нелюбимым мужчиной был не нужен ее душе, а если, как он выражался, «души нет» — значит, не нужен ни телу, ни разуму. Она вынула из сумки дребезжащий телефон и, бросив быстрый взгляд на экран, поднесла к уху:

— Варвара…Ты есть?

На другом конце сотовой связи никто не сказал «что за нелепый вопрос?» — голос зазвучал так, будто Танька сама с собой говорила:

— Это… это Нелида звонит.

— Дочка? — спросила Танька, едва не добавив по какой-то несуразной причине «моя», хотя следовало бы уточнить «Варварина?»

— Варварина, да. Слушай, плохие новости…

Танька почувствовала, как горло вдруг словно сдавили клещами.

— У мамы, похоже, инсульт, мы в поле, ждем скорую… А ты…

«…не могла бы приехать сейчас к нам в Москву?» — услышала Танька то, что дочка Варвары не смогла произнести из-за комка, подкатившего к ее горлу.

Танька глотнула воздуха и напряглась, чтобы выдохнуть в трубку лишь одно слово:

— Лечу…