Любовь, Конец Света и глупости всякие

Малибоун

«Имей совесть, возвращайся домой!» — впечатала Танька и отправила эсэмэску по назначению. Уже два дня она ругалась по телефону с Ди, а сегодня впридачу повздорила с Робином. Неприятности и без того сыпались целое утро: пролила чай на ноутбук, прожгла утюгом блузку, оставила дома очки — спохватилась лишь в поезде, который безбожно опаздывал. Сбой отлаженного расписания на этом маршруте вообще был событием из ряда вон: поезда тут ходили точнее, чем часы, будто соревновались с собственной рекламой на огромных вокзальных щитах: «ДА — 99% наших поездов прибывают чик-в-чик! Но НЕТ — вы не в Швейцарии!»

Безвкусно оформленные щиты вечно мозолили ей глаза: это какой горе-рекламщик такое придумал? Какими никем ранее не замеченными опозданиями поездов исчислялся недостающий процент прибытий «чик-в-чик», и при чем тут Швейцария?! Можно подумать, что в Англии каждое своевременное прибытие поезда — это чудо какое-то, дивитесь, мол, пассажиры, щипайте себя за разные части тела — это не сон и не мираж, радуйтесь.

Танька была в дурном настроении, да и прочие пассажиры радости не демонстрировали. Ее сердитый взгляд переходил с одного недовольного лица на другое — большинство давно примелькалось за годы ежедневных поездок на поезде. Седоватая дама в безукоризненно строгих одеждах; долговязый очкарик в перманентно коротких штанах по щиколотку с печатью перманентно несчастной личности в складке между бровями; тощий парень, похожий на нарика, в полосатой вязаной шапочке (он носил ее не снимая, зимой и летом); пара китайцев (муж с женой небось), что всегда занимали два сиденья в конце вагона и спали до конечной станции; четверо в серых костюмах — лиц не видно под страницами «Гардиан» или «Таймс» — все обычные завсегдатаи чертыхались, каждый явно куда-то опаздывал. Поезд, будто нарочно, замедлил ход и, вздыхая, пополз по рельсам, как гигантская сороконожка. Пронеслась волна цоканья языками и сердитого шуршания газет. Из динамиков, установленных в разных углах вагона, послышалось покашливание машиниста:

— Доброе утро, леди и джентльмены.

Десятки ушей завибрировали, подобно настраивающимся на нужную частоту приемникам. Шуршание и цоканье приглушилось.

— Наш поезд опаздывает, — констатировал тем временем смущенный «передатчик», но по возобновившимся звукам вагона было понятно, что эта фраза была излишней — сами знаем, мол, что опаздывает, за кого вы нас держите, дядя? А почему вот ваш поезд опаздывает, слабо объяснить?

— Но почему он опаздывает, — внял «дядя» немому укору, — пока для меня загадка, — и завершил, несдержанно прыская: — Впрочем, как и для вас!

Вслед его несуразному прысканью весь вагон вдруг затрясся от смеха — примелькавшихся завсегдатаев будто враз подменили. Четверка в серых костюмах разразилась игривым кудахтаньем и, словно куры крыльями, замахала… журналами «Плейбой». Седоватая дама захихикала в кулачок и закинула ногу на ногу в… легкомысленно ветхих кроссовках. Заерзала пара китайцев, скаля зубы на канареечных дисках лиц. Под полосатой шапочкой «нарика» обнаружилась гладкая лысина, отливающая отражением пассажирки, на колени которой он свалился, давясь от хохота. Даже «перманентно несчастный» очкарик согнулся вдвое и смеялся… нет, ржал, как конь.

«Все с ума посходили, — Танька даже не улыбалась и, поглядывая на молчащий телефон, раздражалась еще сильнее. — Что смешного в том, что поезд опаздывает, а машинист придурок? Или тут идиоты собрались? Hail idiots! Welcome to the village![125]».

За окном лениво поплыли городские пейзажи, поезд почти приблизился к конечной станции, когда мобильник издал тонкий писк. «Наконец-то ответила!» — близоруко щурясь без очков, она поднесла экранчик как можно ближе к глазам — но высветившаяся эсэмэска была не от Ди: «Магия вернулась, Танька...»

Варвара... Танька откинулась на спинку сиденья и улыбнулась впервые за утро. Варвара... Сердце запрыгало и застучало, словно радостный барабанщик, перекатилось повыше — к горлу, отплясало чечеткой внутри головы и медленно, неохотно, опустилось на свое место. «Я не… впрочем, хватит уже повторять эту бестолковую мантру, все и так ясно, кто я…» Пальцы выдавили несколько букв: «Привет. Как вы там с Осей?»

На станции Малибоун все отсвечивало золотисто-желтым, словно над зданием распилили крышу и впихнули внутрь великолепное солнце. Пропускники-автоматы весело позванивали сканированными билетами и подрагивали металлом, провожая за барьер пассажиров — одного за другим, аккуратно и резво. «Как-то все очень странно сегодня», — озиралась по сторонам Танька, прокручивая в мозгу: «Магия вернулась… Магия вернулась…»

Она достала из сумки проездной и пристроилась в очередь, за большим ярко-розовым чемоданом с крупной надписью «Everyone loves a blonde»[126]. Над чемоданом небрежно взмахнула холеная ручка с изящным браслетиком — и рядом возникло лицо в синей фуражке в полной служебной готовности: «Прошу, мадам!» Чемодан переправился за барьер мускулистой рукой, взявшей под козырек вслед уплывающей вдаль «блондинке». В магнитную щель сканера просунулся Танькин билет. «Пик-пик-пик!» — тревожно пропел сканер и выплюнул проездной обратно. Металлические створки барьера глухо сомкнулись, едва не ударив ее по коленкам. «Это еще что за новости?» — удивилась Танька, еще раз всунув билет в то же отверстие. Сканер разразился писклявой репризой, створки не раздвигались.

— Мадам! — услышала она голос дежурного в синей фуражке, который пару секунд назад, обращался к «блондинке» с чемоданом с совершенно иной интонацией. — В сторонка, мадам, я желаю смотрейт вас билет.

Она отошла, куда было указано и, волнуясь, заговорила — многословно, надменно, вежливо:

— Вот мой билет, сэр, как видите, он действителен, полагаю, что он размагнитился, так что исправьте как можно быстрее эту ничтожную неполадку и извольте пропустить меня за барьер, я опаздываю на работу!

Высокомерным взглядом, стараясь не щуриться близоруко, Танька смерила станционного служащего: его темнокожее лицо расплылось мутноватым пятном, только бейджик на форменной куртке обозначился четкими буквами «Gabriel».

— Мадам! Вас билет НЕ действУет! — «Gabriel» торжествующе поднес проездной как можно ближе к ее глазам. — Вот тут должен быйт дата приобретений, прописьей.

— Дата приобретения? Прописью? Вы шутите? Какого черта? — Танькино терпение стремительно сокращалось, вежливость тоже. — Вам недостаточно даты окончания срока действия, проставленной здесь компьютером?

— Ноу, мадам! Компьютером недостаточен! Нас жесткий правило. Вы плотите штраф, — предложил служащий невозмутимо.

— Что-о-о? — она еле сдержалась, чтобы не взвыть полицейской сиреной. — А ну пропустите меня немедленно или я обращусь с жалобой к вашему менеджеру!

— Чем могу быть полезен? — приблизился второй смотритель в синей фуражке, лицо которого было тоже темно и расплывчато. Акцент был почти не заметен, бейджик на форменной куртке сообщал имя «Michael».

— Вы его менеджер? — кивнула ему Танька, показав на «Габриэля».

— Допустим, а в чем дело, собственно?

Даже со своей близорукой дистанции Танька заметила, как двое в фуражках перемигнулись. «Да они сговорились тут! Придумали новое правило, чтобы состричь купоны! Это просто грабеж!» Все гадости странного утра сцепились в липкий комок, обвалянный в ее дурном настроении и обсыпанный стрессом, как едкой пылью. Внутри Танькиной головы потемнело, а снаружи, словно теннисные мячи по защитному шлему, били вспышки желтого света, странным образом распространяющиеся по всей станции. Громко — так, что оборачивались прохожие, — она кричала о легитимном сервисе, о законах Соединенного Королевства, о нигерийских мошенниках и правах пассажиров всех стран, пока два темнокожих смотрителя с бейджиками «Michael» и «Gabriel», тащили ее под руки к будке с табличкой «Начальник вокзала»[127].

В окне будки маячила третья фуражка, но в отличие от первых двух лицо под ее синим околышем обозначилось во всех деталях. Даже без очков и без таблички над будкой Танька сразу узнала Начальника: в своей шумной вокзальной обители он был весьма примечательным персонажем, хоть и редко показывался. Его явления народу («Именно “явления”, именно “народу” — иначе не назовешь», — думала Танька) провоцировались разве что мелкими казусами: то пожилой пассажир, поскользнувшись на гладком полу, падал и ушибал конечность, то ломался какой-нибудь пропускник, образуя лишнюю очередь. Но являлся Начальник, и все приводилось в мгновенный порядок: пострадавшего сажали на электромобиль, пропускник работал исправно, очереди словно и не бывало.

Из-под отливающего голубизной козырька на Таньку смотрели глаза с удивительным выражением: никогда еще ей не встречалось такого отрешенного и вместе с тем «всеприсутствующего» взгляда — во всяком случае, среди станционных служащих. В то же время нахлынуло дежавю: нечто похожее было во взгляде одной негритянки, кажется, на Ливерпуль-стрит, только глаза у той были вроде не голубые… И лицо самого Начальника Танька точно еще где-то видела, кроме станции Малибоун. Из подсознания смутно выплыло: «В Москве, на кладбище!» — но эта мысль отмелась как несуразная: даже в строгом и безупречном обличье он был, скорее, похож на типично английского отца невесты, чем на работника русских траурных служб.

К лацкану черного сюртука из дорогой тонкой шерсти был прикреплен бейджик с фотографией в синей фуражке — под ней несколько то ли букв, то ли цифр. Прищурившись, Танька прочла:

ID: 609

Name: Mr John

От руки нарисованная шестерка в графе «ID» выглядела словно английская буква b, а девятка как g, хотя, возможно, оно так и было — из-за близорукости можно легко перепутать. «Вполне подходящий был бы номерок для какого-нибудь «феррари»[128], — подумала Танька с саркастичной ухмылкой, — если бы только его владельцу хватило бабла и тщеславия назвать богом себя или свое авто». Впрочем, по-английски это слово совсем не то означает[129]». Неожиданно от смешавшихся двух значений трех букв стало очень смешно, и, вторя опыту глупого машиниста, она прыснула:

— Привет, бог! — только и успела губу закусить, дабы не разразиться хохотом, еще более несдержанным, чем у пассажиров вагона. Ладно хоть два ее русских слова прозвучали не так громко, «Mr John» вряд ли расслышал. Впрочем, даже если расслышал, вряд ли понял — как-никак англичанин. Но, к ее немалому изумлению, «ID: 609» (или все же «ID: bog»?) кивнул. Да еще так кивнул, словно вовсе не в шутку ее слова воспринял, а в самом прямом смысле, или как если бы вместо «Привет, бог» она сказала: «Good morning, Sir»[130]!

«Вот ничего себе», — смутилась Танька, но Начальник уже перевел взгляд на своих подчиненных:

— Explain, please[131].

Невозмутимость как ветром сдуло с лица Габриэля, когда он коверкано заговорил с еще более сильным акцентом, брызгая слюной и тыча пальцем в Танькин проездной, где «должен быйт дата прописьей».

— Дата прописью не обязательна, — перебил его Мистер Джон и обратился к Таньке. — Ваш билет размагнитился чисто случайно. Мои коллеги повергли вас в стресс неоправданно. Примите от нас извинения, madam.

Танька от неожиданности растерялась: она приготовилась было громко «требовать легитимного сервиса» и отстаивать «права пассажиров» вплоть до самой последней инстанции, коей, впрочем, вполне мог оказаться чиновник с ID «bog». Тем не менее поворот событий оказался вполне неожиданным. Она рассеянно пробормотала что-то типа «No problem, thanks[132]», приняла от Начальника обновленный проездной и, повернувшись спиной к будке, зажмурилась от ярко-желтого света, ударившего прямо в лицо.

Осторожно, чтобы не повредить и без того слабое зрение, она приоткрыла глаза, постепенно осознавая причину загадочных желтых вспышек. В огромном цветочном ларьке, ежедневно торгующем полным радужным спектром — от красных тюльпанов до фиолетовых орхидей, мимо вычурной пестроты которых она равнодушно ходила каждое утро, продавался сегодня только один сорт цветов. Весь обширный открытый прилавок занимали букеты больших желтых роз. Бутоны на крепких свежесрезанных стеблях набирали цвет и распускались прямо на глазах, превращая прилавок в пышный желтый ковер, переливаясь в разбросанных отражениях зеркал и витрин и пуская солнечных — даже не зайчиков, а скорее оленей и ширококрылых птиц по всему вокзалу.

«Магия вернулась…» — изумленно пробормотала Танька и сделала шаг навстречу куда более тусклым лучам весеннего солнца, пробивающимся в открытые двери.

Мистер Джон вышел из будки и обнял за плечи двух темнокожих парней в синих фуражках:

— Nice try, Gabe and Mike[133]. Да только на сей раз она, — кивнул он в сторону медленно удаляющуюся сутуловатой фигуры, — мало в чем виновата. Произошли события намного сложнее случайного всплеска из затаенной души одинокого смертного.

— Какие события, сэр? — спросил один из старательных подчиненных, не смея поднять глаза на своего Всемогущественного Начальника.

Танька вздрогнула — показалось ли, что за ее спиной кто-то еще произнес «Магия вернулась»? Через распахнутые настежь двери она посмотрела назад. Внутри вокзала все так же отзванивали пропускники, суетились вечные пассажиры, а возле будки Начальника переминались с ноги на ногу Майкл и Габриэль. Начальник стоял рядом с ними и, похоже, тихонько журил: оба смотрителя съежились под тяжестью его рук на своих плечах и угрюмо смотрели в натертый пол. Еще минуту назад на его зеркальной глади играли желтые блики, а сейчас пол выглядел серым и матовым, и внутри всего помещения словно выключили дневной свет. Танька скосила глаза на цветочный ларек — его обычный ассортимент пестрел неестественной гаммой: оранжевые гвоздики, лиловые гиацинты, бордовые пионы — будто пластмассовые и неживые все. И на целом широком прилавке — ни одной желтой розы.