На пороге прошлого

Глава 12

– Как же я рада видеть тебя в Айдыгере, почтенный Фендар!

Халим, приглашенный дайном, переступил порог нашего дома. Он скользил взглядом по стенам, но при моем появлении в изумлении округлил глаза и неотрывно смотрел на меня, пока я шла к нему, раскинув руки. И лишь когда сжала плечи ученого ладонями, он отмер и протянул:

– О-ох. Ну и огонь на твоей голове, дайнани. Выходит, не обманула.

– Милости Белого Духа, почтенный халим, – улыбнулась я, и ученый опомнился.

– Милости Отца, дайнани. Прости, я был непочтителен, но мне еще не доводилось видеть, чтобы на голове человека бушевало пламя. – И он вновь склонил голову: – Прости.

– Пустяки, дорогой халим, сущие пустяки, – отмахнулась я и сделала приглашающий жест. Я вела гостя в гостиную, уже предвкушая его любопытство и новую порцию удивления, и продолжала вести учтивую беседу: – Была ли твоя дорога легкой, почтенный Фендар? Не имел ли ты нужд?

– Меня хорошо довезли, дайнани, – заверил ученый. – И ехали быстро, и нужды не ощутил. Дайн позаботился о своем учителе.

И в это мгновение мы перешагнули порог гостиной. За остаток зимы и весну она успела преобразиться еще больше. Впрочем, некий ремонт прошел по всем комнатам. За неимением возможности в тот период вести более подвижный образ жизни, я занималась не только делами дайната, но и внутренней отделкой.

– О-ох, – повторно протянул халим и неспешно отправился в исследовательский обход.

Я не мешала ему. Усевшись в кресло, я накрыла подлокотники ладонями и ожидала вопросов, если они последуют. В остальном наш гость, как и полагалось, получил полную свободу, чтобы рассмотреть всё, что пожелает. А посмотреть было на что.

И если стены, ныне затянутые вытканной узорами тканью, для Фендара были привычны, то вот обстановка не могла не заинтересовать, включая примечательные вещицы, которые изготовили для меня мастера Иртэгена. И я еще не упоминаю картину Элдера. Подобного уровня изобразительного таланта в Белом мире не видели многие столетия.

Впрочем, была тут и пара моих работ, которые я писала зимними вечерами, вдохновившись звуками вьюги и треском горящего дерева в очаге. У меня не было яркого таланта моего приобретенного родственника, да и такой восхитительной памяти, и всё же я нарисовала священные земли и дом матери, оплетенный аймалем.

– Похоже вышло, – похвалил меня тогда супруг. – Красиво.

– Недурно, – магистр был более сдержан.

А вот Эчиль, Сурхэм и племянницы были однозначны в своей оценке:

– Ого! Как же хорошо! Красота! – И был еще один эпитет, перенятый от меня: – Восхитительно!

Эта оценка мне понравилась больше, и потому женщинам я решила поверить. Хотя и дайн вроде бы похвалил, но он и мое пение мог слушать, ни разу не покривившись, что вовсе не означало, будто ему нравится. Просто он любил меня всей душой и не желал огорчать.

И магистр любил и не желал огорчать, но он прекрасно разбирался в живописи, к тому же успел насмотреться в королевском дворце на работы настоящих мастеров, включая Элдера Гендрика. А потому его «недурно» можно было сравнить примерно с этим: «Девочка моя, вы умница уже тем, что старались». Сомнительный комплимент, согласитесь.

А вот неискушенные Эчиль с дочерями и Сурхэм были искренны в своей оценке, а что может быть дороже искренности? Особенно если она льстит самолюбию художника, даже если он точно знает, что совершенно бездарен. Вот и мне польстило, и я стыдливо пошла на сделку со своей совестью и приняла похвалу. Восхитительно, значит, восхитительно.

Был еще один рисунок, его я сделала в карандаше, и, признаться, им я была довольна по-настоящему. Я нарисовала метель и размытый темный силуэт человека, который пытается пробиться сквозь снежное безумство. И если дом матери на священных землях я писала в лирическом настроении, то метель создавалась в меланхолическом состоянии.

В те минуты я размышляла и смотрела в окно, за которым бушевала стихия. Снег бился о стекло, вой ветра, казалось, заполнил саму душу, и мне вдруг вспомнился лихур. Те мгновения, когда принесли раненого Танияра, а потом ягиры ушли, и я, слушая хот и голос матери, погрузилась в оцепенение. Даже мысли, царившие в моей голове тогда, всплыли в памяти так четко, будто я только что успела их подумать. «Беги, охотник, беги, пока сам не стал добычей».

Тогда я сравнила холод со змеем. Образ оказался столь силен, что рука сама собой потянулась к листу бумаги, и я не отрывалась от него, пока не закончила. И когда рассмотрела свое творение, то и вправду пришла в восторг. Вышло весьма художественно и аллегорично. Как я уже имела честь помянуть, человека я изобразила расплывчатым черным силуэтом, потерянным среди снежной круговерти. А вот сама буря весьма напоминала большого змея, свившего ледяные смертоносные кольца вокруг путника.

– Ох, – после продолжительного созерцания вздохнул Элькос и поежился. – Как образно вы изобразили, дорогая. Я ощущаю обреченность бедолаги, попавшего в снежную ловушку. Обреченность и одиночество… Бр, жутковато. Но весьма и весьма недурно.

– Спасибо! – воскликнула я со всей своей искренностью и расцеловала мага в щеки.

Я в волнении ждала его оценки и была польщена, получив ее. Волновалась я и тогда, когда мое творение рассматривал Танияр. Впрочем, я верю, что и первая картина ему понравилась. Он не был столь искушен, как магистр, и в живописи почти не разбирался, разве что успел увидеть картины настоящих художников, но более сведущим от этого не стал. Однако именно карандашный рисунок был для меня более важен, потому что я делала его в особом вдохновении.

– Это не красиво, – сказал дайн, продолжая смотреть на изображение метели. Я ощутила, как кровь бросилась мне в лицо, даже задохнулась от негодования и хотела кинуться с пояснениями, но супруг продолжил: – Это что-то иное… Мое сердце сжимается от предчувствия неминуемой беды. Хочу протянуть руку, чтобы помочь ему выбраться. Кажется, его судьба уже решена и он теряет последние силы… Это сильно, Ашити. Не хотел бы я оказаться на его месте и радуюсь, что у меня есть твой свет. Он выведет.

– Ах, милый, – расчувствовалась я и поспешила в раскрытые навстречу объятия.

А вот моим поклонницам… не понравилось. Красок нет, чего нарисовано – непонятно. Тот рисунок лучше. В этом случае я женщин слушать не стала и снисходительно усмехнулась – они ничего не понимали в настоящем искусстве. Так что, как человек гибкий и в меру бессовестный, я приняла похвалу от одних зрителей и от других, пусть и говорили они совершенно о разных работах. И там я молодец, и здесь. Хвала богам, что в Белом мире не было настоящих критиков, ну и не надо. Определенно.

Но на этом мои художества не заканчивались, правда, остальные я никому, кроме Танияра и Элькоса, не показывала. Это были наброски савалара. Вот тут память о том, что увидела, была столь яркой, что я не могла оставить ее только для себя. И хоть казалось, что я могу воспроизвести каждый сантиметр разрушенного строения, но результатом я была недовольна. В эти минуты я горько сетовала богам на то, что не одарили меня хотя бы толикой таланта Элдера.

Сначала я нарисовала савалар снаружи, это вышло неплохо, как и двор и фигуры младших аданов, охранявших вход в савалар и ворота. Но когда попыталась запечатлеть вид изнутри, начались сложности. Уложить всё разом на лист бумаги было невозможно, выходило схематично, что, впрочем, понятно из объема работы.

После этого я попыталась рисовать панораму определенного участка стены, где был изображен один из духов и земля с народом, который он опекал. Однако и так мне не нравилось, потому что упускала какие-то детали. И тогда я начала рисовать фрагментарно, разделяя Покровителей, их подопечных и участки местности, чтобы после сложить всё воедино.

Мне казалось, что сделать это будет сложно, не хватало сметки и таланта. Элдер Гендрик, без сомнения, справился бы с этой задачей лучше моего. Но когда я начинала рисовать, линии и штрихи ложились так уверенно, будто кто-то водил моей рукой. Возможно, так оно и было. Создатель желал вернуть своим детям память, а я была проводником Его воли.

Танияр с интересом рассматривал работу, которой я занималась часто, но не так упорно, как расшифровкой ирэ когда-то. Забот хватало и без исторических экскурсов. Однако когда заканчивала очередной набросок, дайн подолгу рассматривал его, после откидывался на спинку кресла, закрывал глаза и сидел неподвижно, пытаясь мысленно воссоздать то, что я изобразила на бумаге.

А вот магистр, как мне показалось, рассматривал с иным интересом. Сначала с любопытством, после хмыкнул и стал как-то по-деловому собранным. Он по несколько раз брал уже готовые работы, перекладывал их с места на место, после и вовсе разложил в определенном порядке, как когда-то схему порталов нашего с ним мира. Вновь хмыкнув, хамче изрек:

– Крайне занимательно, крайне. – И посмотрел на меня. – Я смогу быть вам полезен, дорогая.

– Хм… – хмыкнула я и просияла: – Восхитительно!

Пока работа была еще не закончена, но половина савалара уже обрела черно-белые очертания на свитках. Бумаги было немного, и ее я использовала нечасто. Данный материал мог закончиться быстро, а дорога в родной мир оставалась по-прежнему закрыта… Но не будем о грустном и вернемся в день сегодняшний, где халим Фендар продолжал изучать нашу гостиную.

– Кто это, дайнани? – спросил ученый, ожидаемо остановившись перед картиной Элдера.

Поднявшись с кресла, я направилась к нему и, подойдя, охотно пояснила:

– Это мои родные, почтенный Фендар. Родители. – Я указала на матушку с батюшкой. – Сестра… Не единоутробная, но мы одного рода. К тому же она дорога мне столько же, сколько была бы, роди ее моя мать. Рядом с ней ее муж. Это, – сказала я, теперь указав на магистра, – Мортан Элькос, наш хамче. Вскоре вы с ним познакомитесь. – Халим перевел на меня изумленный взгляд, и я пояснила: – Отец был милостив, Он позволил мне вернуться в родной мир, чтобы проведать дорогих мне людей и успокоить о моей участи.

– Но ты говорила, что ничего не помнишь, – справедливо заметил ученый.

– Верно, – кивнула я. – И я не обманывала тебя. Я всё вспомнила в тот же день, когда Белый Дух открыл мне врата в родной мир. Теперь я знаю, как оказалась здесь, свое имя и какому роду принадлежу.

– И как же тебя зовут, дайнани?

– Имя, данное мне родной матерью, похоже на то, что дала мне мать названая, – я улыбнулась, – Шанриз. Оно означает «луч солнца». Ашити – луч света. Люди спрашивают, каким именем меня называть, и я отвечаю, что для меня нет разницы. Оба имени мои и дороги одинаково, потому что мне дали их мои матери. Продолжим? – спросила я, указав на картину.

– Это Танияр, – указал на дайна халим.

– Ты прав, Фендар, это я, – послышался голос того, кого успели помянуть, и мы обернулись.

Танияр шел к нам, и на губах его играла приветливая улыбка. Халим заулыбался в ответ и, раскинув руки, пошел дайну навстречу.

– Мальчик, ты стал поистине сильным мужчиной! – воскликнул учитель, сжав широкие плечи ученика.

– А у тебя прибавилось мудрости, халим, – рассмеялся дайн, сжав в ответ плечи ученого.

Фендар хмыкнул и провел ладонью по волосам, верно поняв слова Танияра.

– Жизнь человека начинается с весны, а заканчивается суровой зимой. Я уже давно перешагнул из осени в зиму, – сказал он. – Время не желает медлить. Оно бежит и бежит, будто его кто-то подгоняет. – Вздохнул и снова улыбнулся. – Но для тебя настала летняя пора, и ты еще долго будешь радоваться солнцу, Танияр.

– Придет и моя зима, Фендар, – ответил мой супруг. – Но я и тогда не замерзну. Рядом со мной мое солнце.

Мужчины посмотрели на меня. Танияр знакомым теплым взглядом, халим с интересом. Я вдруг смутилась, но как-то ответить не успела, потому что из нашей спальни послышался плач Тамина.

– Прошу меня извинить, – произнесла я учтиво и направилась к сыну.

Сурхэм сейчас занималась торжественным обедом в честь приезда гостя, о чем нам успели доложить еще до того, как халим приблизился к Иртэгену. Впрочем, юркая старушка, несмотря на возраст и некоторую тучность, уже спешила к дайнанчи, на ходу вытирая руки.

– Я уже здесь, – сказала я, нагнав ее.

– Помогу, – ответила прислужница, одарив меня заискивающим взглядом.

– Я справлюсь, – заверила я добровольную няньку. – И намыть, и переодеть, а уж накормить его тебе вообще не под силу.

– Это пока, – со значением парировала Сурхэм. – Потом только я и смогу это сделать.

– Неоспоримо, – рассмеялась я и вошла в спальню.

Прислужница все-таки последовала за мной. И когда я достала из колыбели дайнанчи, успевшего сделать все свои младенческие дела, ее нос торчал из-за моего плеча.

– Теплой воды принеси, – усмехнулась я.

– Ага, – кивнула прислужница и поспешила на кухню.

Дайнанчи негодовал во всю мощь своих маленьких легких. И когда я укладывала его на стол, и когда разворачивала, и даже когда взывала к совести возмущенного младенца. Ну а пока Тамин эмоционально оппонировал на мои увещевания, вернулась Сурхэм.

– Велик и могуч наш дайнанчи, – констатировала она, посмотрев на маленького бунтаря.

Но имела она в виду силу его голоса или же то, что исторгло нутро будущего дайна, я уточнять не стала. Было более важное дело, и им я занялась незамедлительно. А когда чистый Тамин был занят поглощением молока, дабы чрево не ощутило пустоты, я прислушалась к мужским голосам, едва достигавшим спальни, но слов не уловила.

– У нас гость, – сказала я сыну. – Дорогой и долгожданный гость, мой милый. Он поможет нам проложить дорогу, по которой ты пойдешь, когда придет время. Когда-то он учил твоего отца, и если Создатель будет милостив, то почтенный халим станет и твоим учителем.

Тамин ответил громким причмокиванием, ему будущая учеба пока была безразлична. Улыбнувшись, я погладила сына по головке и перевела взгляд на окно, но не увидела его. Перед внутренним взором встала наша дорога до Иртэгена, когда мы возвращались после рождения дайнанчи.

Когда мы выезжали со священных земель, мне думалось, что народ соберется в Иртэгене, а по дороге приветствовать дайнанчи будут встречные путники и пастухи, но ошиблась. Люди и вправду ждали нас. Они выходили из близлежащих поселений, мимо которых пролегала дорога, даже приходили из отдаленных, чтобы посмотреть на своего будущего дайна.

Нет, не было цветов, летевших под копыта саулов, как было принято в моем родном мире. Здесь подобных традиций еще никто не заводил, а я не собиралась навязывать Белому миру чужие обычаи. Если они однажды и станут делать что-то подобное, то придумают это сами. Букеты не охрана границы или прописанные законы. Ни смысловой, ни какой-либо иной важности в этом не было. Важное я видела в том, что айдыгерцы не оставили без внимания рождения сына их правителя.

По складу своего характера тагайни не толпились, а растянулись вдоль дороги, то есть сохраняли порядок. Не было слышно споров или склок, если кто-то считал, что другой занял лучшее место. Всем им было видно, и спорить оказалось не о чем. Впрочем, вспоминая запруженные улицы Камерата, стоит отметить, что количество жителей столицы и жителей поселений Айдыгера нельзя сравнивать. Даже Иртэген пока уступал главному городу королевства, хоть и был большим по местным меркам. Но это уже всё несущественные мелочи, и говорить о них не стоит.

Так вот, люди ждали нас. И когда мы проезжали мимо, они склоняли головы перед правящей четой, а после махали руками вслед. Слышались и добрые пожелания, а порой и в манере тагайни – с толикой скабрезности. Но произнесено это было весело и не несло под собой негативного подтекста, более напоминая подначки ягиров после нашей первой супружеской ночи с Танияром.

Одни желали нам с дайном много дайнанчи и дайнани, а также чтобы мы получали столько же удовольствия, как с первенцем, потому как вышел славный сын. Еще подозревали, что юные айдыгерки сгорят в пламени Тамина, потому что он будет пылать жарче летнего костра. Это я облекла в более обтекаемую и приличную форму слова наших подданных.

Но были и иные пожелания, без подтекста. Люди желали здоровья дайнанчи, а его отцу долгих лет жизни, чтобы сын успел в полной мере перенять науку дайна. Я и без того знала, что айдыгерцы относятся к Танияру с уважением, но после таких слов не осталось и толики сомнений. Однако главным было вовсе не уважение, хоть и оно было важно. Я увидела в этом пожелании иное. Первые изменения в привычном укладе уже вступали в силу, и народ их принял.

Перепись проходила незаметно для айдыгерцев. О нет, не скрытно, они о ней знали. Как же любопытные носы могли не пронюхать, что к главам поселений наведывались посланцы ердэма? Если бы в одно поселение, может, и не обратили бы внимания, но ведь не в одно! На курзыме новости быстро разносятся, а между дворами еще быстрее. Так что закономерность заметили, обсудили и начали спрашивать. Пояснение народ удовлетворило. Они подумали, покивали и даже пытались помогать, а как иначе? Тагайни так устроены – помочь всегда рады, даже когда никто не просит. На бедного Архама щедро посыпались сведения.

– Я больше не могу, – объявил тогда деверь. – Как ты людям говоришь, что больше не лезут?

– А ты что говоришь? – в ответ спросила я.

– Что дайн сказал. А кому сказал, тот и делает, другим лезть нечего, – ответил Архам.

Улыбнувшись, я все-таки покачала головой с укоризной.

– Вроде ты сам тагайни, а как говорить с людьми не знаешь. Людей не отгонять, а беседовать с ними надо. Объясни на простом примере, как они мешают твоей работе. Они поймут, еще и других отгонять будут.

Деверь ненадолго задумался, после посмотрел на меня и проворчал:

– Расскажи. – И я рассмеялась. Впрочем, отказывать ему не стала:

– Ну, к примеру, спроси, как пастух мгизов считает. Предложи им представить, что пастуху помогать начнут. Один прибежал рассказал, сколько у него и соседей мгизов взяли, другой, что слыхал от брата, третий, что своими глазами видел. А четвертый и вовсе сказал, что второй и третий ошиблись, а первый и сам не знает. И что за стадо пастух назад приведет? Как всех мгизов собрать, если у него в голове Куншале от чужой помощи разлилась? Пока будет искать, кого и не было, тех, что были, упустит. А еще пообещай просить помощи, если понадобится. Люди поймут. И лезть перестанут, и обиды не затаят.

– Хм… – Архам потер подбородок и кивнул: – Попробую.

Что мне нравилось в обоих братьях – это их умение быстро ухватить суть и развить полученные знания уже по собственному почину. Архам не просто поговорил с теми, кто пришел к нему в очередной раз. Он целенаправленно пошел на курзым, заведомо зная, что там его непременно заметят, но главное, там его услышат сразу многие. И умница ердэм… ах, я же не сказала – Архам получил звание ман-ердэм, а иначе – первый помощник. Так что теперь у нас был байчи-ягир, ман-ердэм, тэр-ердэм и хамче. Тэр-эрдэм – второй помощник, и им стал Илан.

Так вот, ман-ердэм, или ердэм, что упрощало и сокращало звание, а также вносило некоторую путаницу, так как был еще тэр-ердэм… оставим помощников дайна, точнее их звание, чтобы не путать и вас. Так вот, Архам пришел на курзым, где его, как он и рассчитывал, быстро обступили люди, и повел с ними речь в моих лучших традициях. Результат был достигнут, и иртэгенцы оставили бывшего каана в покое, заверив, что явятся, как только будут нужны. В общем, работа по переписи населения продолжилась без помех доброхотов.

Кроме переписи, полным ходом шло рекрутирование и обучение новобранцев, а также были заложены два первых хайята – пограничные крепости, еще для двух присматривали место. И Каменный лес тоже продолжали изучать, но на его границу пока так и не вышли. Так что понять, что находится на другой его стороне, мы всё еще не могли. Исследователи часто начинали плутать. Было совершенно непонятно, как далеко он тянется.

Ох, простите, я сильно отвлеклась по своей привычке, но так хотелось поделиться тем, как обстоят дела. И я еще не всё помянула, но мы говорили о том, как люди встречали дайнанчи, к этому и вернемся. Тем более рассказать осталось совсем немного. Только о том, как мы въезжали в Иртэген.

Признаться, ожидала повторения того же, что было по дороге, но ошиблась. Да еще как ошиблась! И поняла я это, едва мы приблизились к Иртэгену. Началось со стен. Стоявшие на охране покоя столицы ягиры встречали нас, подняв вверх обнаженные ленгены. Солнце играло на клинках ослепляющими бликами, и казалось, что над стеной поднимается сияние.

– Ты даже саула еще толком в глаза не видел, а тебе уже выказывают уважение, – с улыбкой сказала я сыну, памятуя, как впервые заслужила этот жест признания и почтения от ягиров.

Я помахала им, приветствуя, но воины так и не убрали клинки в ножны. Они повернулись вслед повозке, продолжая держать ленгены над головами. Но едва мы пересекли черту ворот, и я забыла о сегодняшней страже. Да что там! У меня перехватило дыхание от зрелища, представшего нам.

На протяжении всего нашего следования по обе стороны улицы ягиры опустились на одно колено так же, как это было у священных земель. И точно так же они держали свои ленгены на вытянутых руках. Но едва к ним приближалась повозка, и воины опускали клинки на землю, отдавая почесть будущему дайну. Это было подобно волне, катившей нам навстречу. Восхитительное зрелище!

А за спинами ягиров, словно незыблемый берег, стояли айдыгерцы. Будто чувствуя торжественность момента, они не кричали, ничего не желали и даже не склоняли голов. Но каждый стоял, накрыв ладонью плечо соседа справа. Любопытный жест, которого я еще не видела ни разу, не упоминал его и Шамхар. Это было что-то новое. Возможно, не изобретенное только что, но относившееся к новому времени существования Белого мира. И смотрелось это впечатляюще. Будто единая цепь, неразрывно связавшая людей на землях Айдыгера. Она тянулась и тянулась на протяжении всего нашего пути.

– Потрясающе, – донесся до меня шепот магистра на нашем родном языке. – Величественно, символично и торжественно много больше, чем всякие церемонии, виденные мною прежде.

Танияр не ответил. Он вообще не произнес ни слова с момента, как мы въехали в ворота. Не оборачивался ко мне, не улыбался и не приветствовал своих подданных жестом или восклицанием. Молчала и я. Что-то сказать сейчас казалось кощунственным, как и помахать рукой. Потому я просто прижимала к себе сына и, затаив дыхание, смотрела на непривычно строгих тагайни.

Уже у самых ворот я увидела байчи-ягира и обоих ердэмов с их семьями. Эгчен последним положил на землю ленген, остальные воинами не были, потому продолжали цепь рук, сжимавших плечо стоявшего рядом. Не принимала участия в этом действии только Сурхэм. Она стояла у самого крыльца на раскатанной от ворот белой дорожке, на которой выткали символы трех бывших таганов, объединенных в единый рисунок – герб Айдыгера. Да, теперь у нас был свой герб: река, пересеченная песчаной дорожкой, на которой лежал большой валун, а за ним раскинулись холмы, над которыми парила арзи.

Повозка остановилась. Первым с нее сошел Танияр. Он принял сына, после подал руку мне, и когда я встала рядом, супруг скосил на меня глаза и едва заметно улыбнулся. Больше машинально, чем осознанно, я накрыла плечо мужа ладонью. И тогда дайн, так и державший Тамина, склонился перед своим народом и воинством, склонилась и я. И вот тогда столица взорвалась в одно короткое мгновение единым вскриком, в котором смешалось и «хэй» ягиров, и восклицания простых людей. Невозможно было понять ни единого слова, но душа моя ликовала! Это было… да, невероятно!

Чуть позже я узнала, что жест, заинтересовавший меня, является символом единомыслия и поддержки. Использовался он нечасто и несколько в иной ситуации. Чаще в спорах, вынесенных на суд общества. Если люди поддерживали точку зрения одного из оппонентов, когда он говорил, то показывали это именно так. Никто не говорил, кроме спорщиков, так было легче разобраться в сути проблемы. И пока те выясняли прилюдно отношения и доводили до собрания свою точку зрения, народ постепенно выбирал сторону. Побеждал тот, на чью сторону становилось больше слушателей, а определялось это именно по такому вот жесту. Чем длиннее становилась цепь поддержки, тем явственнее проявлялся итог.

Мне этот жест был незнаком, потому что к подобному разрешению конфликтов прибегали крайне редко. Во-первых, не всегда хотелось посвящать в свои дрязги всё поселение, потому что люди после обсуждали произошедшее много и со вкусом, добавляя всё новые подробности. К тому же это были тагайни, а значит, любопытствующих и советчиков появлялось много. Причем срок давности особой роли не играл. Так что молчали люди только во время собрания, а потом закрыть им рты было невозможно. Пока само не забудется.

А во-вторых, существовал суд каана, и его предпочитали много чаще, чем принародные дебаты, если, конечно, не находили решения промеж себя. А такое встречалось гораздо чаще. Поспорили, поругались, может, даже немного подрались, чтобы доказать состоятельность своей позиции, а потом находили выход и расходились полюбовно.

Но сегодня контекст поменялся, и дайн не имел к этому решению иртэгенцев никакого отношения. Возможно, повлияли ягиры с их ритуалом признания, а может, чувство некой торжественности момент. Вдаваться в подробности не хотелось, это было лишним. Однако вышло красиво и символично. Люди были со своим дайном, и именно это было главным, а не причина, побудившая их накрыть плечо соседа ладонью.

– Как же хорошо, – улыбнулась я своим воспоминаниям и посмотрела на сына. – Желаешь вернуться в кибах?

Тамин скривился, кажется возражая против колыбели, и я согласно кивнула:

– Хорошо, милый, я представлю тебя нашему гостю. Идем узнаем, о чем беседуют халим и твой батюшка. Знаешь ли, хороший собеседник – это истинная удача. Учись, мой милый. – Тамин причмокнул, явно предвкушая обещанное мною удовольствие, и мы отправились вкушать нектар познания.

Из гостиной продолжали доноситься негромкие голоса. Мужчины, похоже, не скучали без моего общества. Впрочем, им было о чем поговорить. Событий и новостей у них накопилось великое множество, как хватало и воспоминаний. По сути, Фендар обучал каанчи недолго. И причиной тому малое количество дисциплин и знаний. Ирэ, счет – вот и всё. Но тут особо и придраться не к чему. Язык один на все земли, история мира забыта, а новая никем не писалась. Географию знали по таганам и месту проживания племен.

Воинское образование было наиболее обстоятельным и долгим. Ягиров обучали с детства и до полного взросления. И эту науку мой супруг постигал гораздо дольше, чем светские науки. Что до управления, то каанчи был рядом с отцом и перенимал его мудрость на деле, а не в теории. Отец же дал знания и об истории их рода. Но это всё было раньше, и впереди нас ждали большие перемены, которых поможет достичь наш гость, однако прежде…

– Тебе предстоит многое узнать, Фендар, – закончил вслух мою мысль Танияр, и мы с Тамином вошли в гостиную…