Наложница огня и льда

Эпилог

Девушка, опирающаяся на руку Пейтона Лэнгхэма, миниатюрна и даже в широкой накидке с капюшоном казалась тоненькой, невесомой почти. Нежное, юное лицо, скрытое сейчас низко надвинутым капюшоном. Густые темно-каштановые волосы под плотной черной тканью. Ясные зеленые глаза под длинными, словно у фарфоровой куклы, ресницами. Впрочем, внешность невинной девы Пейтона не обманывала. Как никто другой он знал, что его спутница способна с легкостью разорвать горло возможному противнику, задушить или прокусить вену, введя в кровь смертельный яд.

Знал. И всякий раз, увидев девушку, боролся с инстинктивным человеческим страхом перед змеей, перед ее силой и хищной сущностью и с едва контролируемым желанием обладать этой красавицей, сделать ее своей и только своей.

Говорили, будто ламии способны приворожить любого смертного мужчину, будто взгляд их подобен стреле бога любви, без промаха разит наповал, и нет спасения тому, на кого обратит колдовской взор свой полуженщина-полузмея.

Только, похоже, и женщине с холодной кровью змеи ведомы муки любви. Любви, как подозревал Пейтон, неразделенной и оттого делающей ламию более опасной, более неукротимой, яростной в желании получить того, кто, как она считала, принадлежал ей по праву. Однако свои мысли мужчина благоразумно держал при себе.

Тесный коридор потайного тоннеля закончился глухим на первый взгляд тупиком. Ламия высвободила из складок накидку тонкую руку, повела в воздухе изящными пальцами. Качнула покрытой капюшоном головой и Пейтон, поставив фонарь, освещавший им дорогу, на пол, коснулся одного из камней кладки левой стены. Монолитная серая стена перед ними повернулась частично, открыла проход не полностью и мужчина, отпустив спутницу, налег плечом на плиту, отодвигая ее в сторону. Ламия осторожно, боком протиснулась через образовавшийся проем, проскользнула в небольшое помещение по другую сторону потайного коридора. Девичий вскрик, горький, полный боли и отчаяния, зазвенел под голубым, светящимся слабо сводом комнаты.

— О, любовь моя, что они с тобой сделали?!

Пейтон прошел вслед за спутницей, окинул быстрым взглядом неровные, заиндевевшие стены без окон, едва различимый контур железной двери, запертой, естественно, снаружи. Невысокую подставку посреди помещения, увенчанную большим черным ящиком, более всего похожим на гроб. Только крышка его прозрачна, словно сделанная из стекла, и сама комната напоминает покой, в которой спала волшебным сном сказочная принцесса.

В сказке принцессу пробудил ото сна ее суженый, прекрасный принц, отыскавший наконец свою нареченную. Однако в гробу покоилась не юная прелестная дева, а мужчина с ликом бледным, застывшим. Черный костюм, белая рубашка. Именно в этой одежде Пейтон видел его бодрствующим в последний раз, когда тот покидал свой дом в сопровождении второго мужчины и хрупкой черноволосой девушки в голубом. Даже наблюдая издалека, от ворота снимаемого им особняка, Пейтон отметил, как мужчина, что лежал сейчас в ящике с прозрачной крышкой, обнимал, ведя к автомобилю, ту девушку, словно страшась отпустить ее хотя бы на секунду. Как открыл перед ней дверь машины, какие неприязненные, подозрительные взгляды бросал на сопровождающих их людей — скорее всего, наемников. И Пейтон помнил, как на него посмотрел этот мужчина, когда он, Пейтон, всего-навсего поздоровался с девушкой. Что бы ни связывало ламию со спящим мужчиной, но едва ли ныне она может называть себя первой и единственной любовью всей его бессмертной жизни, как уже роняла вскользь не раз.

Пейтон жалел черноволосую девушку с глазами испуганного ребенка. Какое бы место она ни занимала в жизни, постели и сердце спящего, противопоставить ламии ей нечего. И когда ламия узнает о нечаянной сопернице — а правда рано или поздно откроется, — то без колебаний избавится от несчастной. Повезет, если убьет быстро, без лишних мучений.

Возможно, избавится и от Пейтона, если всплывет вдруг, что ему было с самого начала известно о сопернице, однако он промолчал, не доложил своевременно.

Склонившись к ящику, ламия погладила поверхность крышки с множеством вентиляционных отверстий, чуть подернутую белым налетом инея.

— Что они с тобой сделали? — повторила ламия глухо и неожиданно выпрямилась, вскинулась потревоженной коброй. Зашипела зло, клокочуще: — Мы так не договаривались! Это вся благодарность — позволить им уложить мою любовь в этот уродливый ящик? С остальными собратьями могут делать что угодно, но мне обещали, что с Норди ничего не случится! Что он не пострадает ни от их рук, ни от рук братства!

Поежившись невольно не столько от холода, царящего безраздельно в помещении, сколько от шипящих ноток ярости, пропитавших прежде нежный голос его спутницы, Пейтон шагнул к ламии. Хотел было протянуть руку, коснуться плеча, угадывающегося под накидкой, но одернул себя. Не делать резких движений. Не подходить со спины. Не злить еще больше, проявляя сочувствие, пытаясь ободрить тогда, когда она этого не хочет. Разумные правила в общении со змеей. Особенно если она не в духе.

— С ним ничего не случится, — заговорил Пейтон негромко, твердо. — Собратьев осталось только двенадцать, и вы лучше меня знаете, как сильно они желают удержать то, что имеют. Они не допустят, чтобы с ним что-то произошло. Чтобы что-то произошло с любым из них, — не жалость, не попытка успокоить, но голые факты, взывающие к затуманенному эмоциями разуму. — И, пока он находится здесь, вы можете быть уверенны в его сохранности. Вы знаете, где он, знаете, что он в безопасности, что к нему никого не пустят и он не сделает неумышленно ничего такого, что могло бы — случайно, разумеется, — пойти вразрез с вашими планами или планами ваших партнеров.

Ламия повернулась к нему, потрепала небрежно по щеке.

— О, Пейтон, ты всегда говоришь такие правильные вещи. — На губах, не скрытых сейчас тенью капюшона, появилась ласковая улыбка, что и пугала, и расцветала в сердце радостью, ломая остатки воли, если таковая вообще была. — Ты сказал, и все сразу встало на свои места. Что бы я без тебя делала?

Слова звучали сладчайшей музыкой, хотя рассудок и возражал слабо, что этой ламии уже не один век и все эти долгие годы, десятилетия она прекрасно обходилась без помощи и советов какого-то жалкого смертного, о существовании которого и не подозревала еще несколько месяцев назад.

— Ты совершенно прав. Пусть на публике братство пыжится, но мы-то точно знаем, как они трясутся от страха, предчувствуя скорый конец. Теперь им придется приложить больше усилий, чтобы удержать власть и восстановить подмоченную репутацию. Ты только посмотри. — Ламия широким жестом обвела помещение. — Хваленую защиту братства пробили аж в трех разных местах, связанных с периодическим нахождением на территории высокопоставленных особ, везде были жертвы, а они как ни в чем не бывало продолжают ее устанавливать. Ничего в ней не изменили, не переделали. Не пойму, это самоуверенность или старческий маразм? Один раз я их защиту вскрыла и больше она мне не преграда.

Да и достать план тайных тоннелей и коридоров столичного императорского дворца оказалось не столь уж и трудно. Деньги и нужные связи воистину творили чудеса, пусть бы и то, и другое и принадлежало ламии.

— Ваша работа поражает непревзойденным мастерством и изяществом истинного художника, — почтительно склонил голову Пейтон, в душе ненавидя себя за лесть столь откровенную, лживую.

Он обычный человек, даже не колдун — что он понимает в магии, в потоках энергии, силовых полях, связках, видеть которые ему не дано?

— Благодарю, Пейтон, — улыбка стала нежнее, пленяя красотой смертельно опасного хищника. — Ты единственный сумел по достоинству оценить великолепие и неповторимость моего детища, остальным же лишь результат и подавай, да еще и поскорее. Сами бы попробовали, умники. — Ламия коснулась вновь крышки. — До свидания, любовь моя. Обещаю, я вернусь за тобой, и знаю, что ты дождешься. Меня, твою единственную любовь.

Ламия отвернулась от ящика и первой направилась к потайному входу. Пейтон взглянул в последний раз на упокоенного собрата ордена ныне Двенадцати и мужчине показалось вдруг, будто по лицу спящего пробежала исказившая черты тень, словно тот видел сон. Качнув недоверчиво головой, Пейтон поспешил за нанимательницей.

Возможно, спящий и впрямь видел сны, долгие, сменяющиеся не пробуждением, но перетекающие незаметно в следующее сновидение. И, возможно, однажды он действительно дождется.

Ее, свою единственную любовь.

Конец 1 книги