83


Думаю, он понимал. Сегодня утром мы ходили по тонкому льду. Стоило сказать что-то не то, и всему придет конец.

Если бы он спросил меня, что это значит или зачем я пришла, вполне вероятно, что я бы тут же сбежала.

Если бы он спросил, в расчете ли мы или все ли в порядке, я бы с отвращением покачала головой, встала и ушла.

Но Мэтт умен. И он меня знает. Знал, по крайней мере, а я не особо изменилась.

Мы сидели в кафе, попивая кофе (по крайней мере, он) и поедая бублики (он заказал луковый с лососем и кремовым сыром – гадость; а я решила отказаться от начинки, но возместить ее размером.) Мы были не особо разговорчивы. Нашим диалогом был тот факт, что мы сидим за одним столом. Придя к нему, я начала длинный монолог, который он перевел в двухстороннее общение, согласившись выпить со мной кофе. Это было подобно пятистраничной речи.

Я ожидала, что это будет неловко, но ничего подобного. Думаю, все дело в том, что у меня больше не было плана. Возможно, так бы все и было, мы бы недалеко ушли от нашего тринадцатилетнего общения. Единственное, что изменилось бы за эти четыре года: нам стало бы еще более комфортно рядом друг с другом. Так же, как стали близки мы с Питером. Чтобы достигнуть этого, надо раз за разом находиться в компании кого-то, кого ты отчаянно желаешь узнать, и кто с таким же рвением желает узнать тебя. Возможно, если бы я не услышала тогда Мэтта, сегодняшним утром мы бы точно так же сидели в этой кофейне, на том же самом месте.

За исключением того факта, что я, вероятно, все еще была бы пампухой.

А может, и нет. Я думала об этом все выходные. Аманда сказала мне, что я похудела из-за Мэтта, но это не так. Потому что, я знала всем своим сердцем, что я сделала это только ради себя. Я сделала это, потому что я хотела победить на научной ярмарке, получить пятерку у Мистера Фирзера и хоть раз в жизни почувствовать себя красивой. Я сделала это ради себя. Не ради кого-то другого. Я на сто процентов уверена в этом.

Ладно, Мэтта я тоже победить хотела. Но терять ради него вес – это нечто совершенно другое.

И я должна была признать: то, что я стала выглядеть лучше, в корне изменило ситуацию... но только для меня самой. Потому что я могла бы сидеть здесь сейчас в своем старом теле, чувствуя себя толстой и неловкой, не способной поверить в то, что могу кому-то понравиться. Даже если на Валентинов День Мэтт не солгал, сказав, что ему плевать, как я выгляжу, – мне было не плевать. Мне было не плевать с той самой минуты, как Вилли Мартин назвал меня пампушкой Кэт, а может, и того раньше.

На что тогда была бы похожа моя жизнь? Если бы я не похудела? Я бы все еще была полной подругой Мэтта. И я бы все еще была безумно в него влюблена. Я бы не призналась ему в этом... я бы молчала как шпион. Я бы смотрела, как он встречается с другими, и слушала бы о его похождениях, ведь мы были бы друзьями. Я была бы его толстой подружкой.

Но что если Мэтт не соврал? Он полюбил бы меня так же сильно, как я его? Возможно, но слабо в это верится. И причиной этому не Мэтт, а я сама.

Думаю, последние четыре года я только и занималась самобичеванием. Я наконец-то поняла это. Я винила Мэтта за то, что он сделал меня несчастной, но виновата в этом была только я. Я была тем человеком, который медленно, но верно уничтожал себя изнутри. К себе была жестока именно я.

Именно я лишила себя плаванья. Ведь никто не заставлял меня делать этого. Даже уйдя из команды, я могла плавать где-нибудь еще. Я не должна была отнимать у себя этот дар.

Именно я горами ела всякую гадость, а потом ненавидела себя за то, что стало с моим телом. Я могла остановиться в любой момент, мне не нужен был никакой проект для этого.

Именно я затаила злость на Мэтта вместо того, чтобы нормально поговорить о том, что я слышала. Возможно, он извинился бы за это еще четыре года назад. Или три. Или в любое другое время. Но я предпочла накапливать этот гнев и оберегать его как сокровище.

И именно я держалась за мечты о том, что было бы с нами, будь я маленькой, худенькой тринадцатилетней девчонкой. Тогда бы он полюбил меня. Тогда бы не сказал тех слов. Тогда бы я была счастлива.

Но я ошиблась. Я могла быть счастливой без всего этого. Я просто не позволяла себе.

Оглядываясь назад, я чувствовала нестерпимую боль. Джордан прав: я должна была двигаться вперед.

Я должна решить для себя, какими я хочу видеть наши с Мэттом отношения. Он отплатил свой долг. Теперь шаг за мной. Я могла не прощать его, забыть про нашу с ним дружбу и никогда об этом не вспоминать или же просто выбросить это из головы. Это не значит, что ничего не было, или что меня не ранили его слова, или что в его поступке не было ничего плохого. Это значит только то, что я должна решить прямо сейчас, сегодня, хочу ли я продолжать нести это бремя. Я не предам себя, если выкину свою обиду за борт. Я сделаю себе одолжение, сниму с души груз. Это как перестать давить на рану.

– Пойдем? – спросила я, когда мы доели наши бублики, а Мэтт допил остатки кофе.

– Пойдем.

Мы отправились домой. Мы прошли около десяти кварталов, а может, и больше. Будь моя воля, я бы прошла еще двадцать. Утро было прекрасным, а я была счастлива как никогда.

– Есть планы на вечер? – в какой-то момент спросил меня Мэтт.

– Домашнее задание.

– Может, в кино сходим?

– Не могу, – я даже объяснять ничего не хотела. – Хочешь провести со мной время?

– Конечно, – сказал он.

Я улыбнулась и продолжила свой путь.

Вернувшись к дому Мэтта, я сказала, что у меня есть кое-какие дела, и отправилась домой. Мы не обговаривали время и детали следующей встречи. Потому что мы снова вернулись к прежним версиям себя, и теперь в этом не было необходимости.

Я переделала все свои дела. Я поплавала, приготовила себе обед, поработала пару часов в Токсикологическом Центре. И, наконец, к половине шестого вернулась к Мэтту.

Как только я зашла в его дом, он спросил, что я хочу на ужин. Я выбрала эфиопскую кухню. Аманда подсадила меня на вегетерианское блюдо, которое подавалось в одном ресторанчике. Мэтт заказал его на вынос, и мы поехали забирать его.

Когда мы вернулись, его родители уже были дома, и после обязательных расспросов насчет того, куда я пропадала, мы с Мэттом направились в его комнату. Все было не так плохо, как я думала. Видимо, он прибрался, потому что одежда была свалена в один угол, вместо того чтобы валяться по всей комнате. Я так же заметила, что он принял душ и побрился.

Мы уселись на полу и принялись распаковывать контейнеры с едой, разделявшие нас. Начав трапезу, Мэтт схватил пульт.

– Никакого телевизора, - сказала я, и он тут же отбросил его.

Наши взгляды встретились, но на этот раз я не собиралась отступать. Я увидела в его глазах нечто родное и улыбнулась. Я знала, что последует за этим, и я была готова позволить этому случиться.

Он отодвинул наш заказ, сгреб меня в объятия и подарил поцелуй, которого я ждала всю свою жизнь. Я запустила руки в его волосы, ощутила своим подбородком гладкую кожу его лица и вдохнула его до боли знакомый запах.

Я не ощущала ничего подобного с Ником. А уж тем более с Грегом. Это было не похоже ни на что другое, но одновременно с тем именно об этом я и мечтала. Нет, это было лучше. Потому что теперь мы взрослее, мы больше не дети. Это происходило на самом деле, а та маленькая девочка во мне никогда бы не смогла вообразить себе такого.

Говорят, что все мышцы имеют память. Если ты однажды научился ездить на велосипеде или натренировал свою руку для теннисной ракетки, даже если ты бросишь этим заниматься – даже на многие годы – стоит просто запрыгнуть на велосипед или схватить ракетку, и твои мышцы вспомнят какого это. Они по щелчку вернуться к тому, чему ты их однажды научил.

Сердце – тоже мышца. И я с самого детства тренировала ее любить одного конкретного человека.

Потребовалось четыре года, дождливый день в зоопарке, коробка конфет, смятая валентинка, искренние извинения и тарелка пряной чечевицы, чтобы мое сердце вспомнило, каково это. Казалось, что оно и не забывало.

Я все еще любила Мэтта МакКини.

А Мэтт МакКини признался, что любит меня.


Загрузка...