Пари

Глава 20

За три месяца королева так и не понесла. Родан справедливо считал, что виноват в этом сам. Он старался посещать жену как можно реже, так и не решив, чего хочет больше – получить наследника или иметь право снова и снова приходить в её спальню. Ведь если она забеременеет, то причины для этого у него не останется – Николь сразу же закроет перед ним дверь.

Но пока королевский врач, ежемесячно осматривающий королеву, каждый раз подтверждал, что она не в тягости. И у Родана был шанс на близость и оправдание для самого себя.

Отец давно отбыл на восток и сейчас сражается где-то на просторах степей Тапойи. До Родана изредка доходили слухи о его победах и поражениях. Он находился в своей любимой стихии – рубил головы, допрашивал пленных, сжигал города. Однажды отец сказал Родану, что встретит смерть лишь на поле боя с саблей в руке, а не лёжа в кровати, обложенный подушками.

Сам же Родан так далеко не заглядывал. Он всеми силами старался поднять Беллир из забвения. Издал указ об обязательной службе в армии аристократов, зафиксировал выплаты, пенсионные в том числе, для наёмников, поступивших на службу в регулярную армию. Распорядился начать строительство ещё двух фабрик по производству мушкетов на территории герцогства Кондор. Тесть дал разрешение, землю и рабочих.

На границе, в первую очередь – северной и западной, приступили к возведению новых фортов на расстоянии пяти километров друг от друга, оборудованных самыми современными техническими средствами – от сигнальных ракетниц до тяжёлой артиллерии и запасов метательных бомб. Взять такое укрепление было непросто.

Родан не стал небрежно отмахиваться от угроз Селла. Хотя сейчас брат был и слаб, рано или поздно им предстояло встретиться на поле брани. Через год, два или пять Селл обязательно придёт за ним – если не ради Николь (Родан не верил, что брат успел влюбиться в девушку; скорее, просто взыграла старая ревность), то ради того, чтобы доказать отцу свою исключительность.

В каждой Академии, от Первой до Четвёртой, ввели новые предметы по изучению огнестрельного оружия, тактике защиты и нападения, искусству шпионажа. Родан сам разработал несколько методик. Но основную теоретическую базу разрабатывал барон Вирт по его заметкам.

Не хватало времени ни на что. Буквально везде, начиная с экономики до внешней политики, требовалось его участие.

И король испытывал странное облегчение от того, что его дни были загружены до предела. Чем больше забот и дел окружало Родана, тем меньше у него оставалось времени на мучительные размышления. Бесконечные поездки по королевству, возведение оружейных заводов в герцогстве Кондор, строительство торгового порта, угрожающая засуха, уничтожившая урожаи на юге Беллира, вспышка лихорадки на западе, постоянно не сходящийся бюджет – всё это висело над ним тяжелым бременем, не давая даже на мгновение выдохнуть.

Только бы не ночевать во дворце в пустых гулких покоях, только бы не смотреть всю ночь на дверь, разделяющую его спальню и покои королевы. Только бы не мечтать о несбыточном.

Королеву он старался не волновать своим видом свыше положенных обязательных встреч. Выделил ей содержание, долгое время не интересуясь расходами. Но когда узнал, куда она тратит деньги, немало удивился: вместо того чтобы восстанавливать убранство разграбленного шесть лет назад дворца, обновлять гардероб и скупать драгоценности, Николь занялась продвижением образования для девушек. Ей удалось убедить нескольких знатных дам предоставить пустующие дома в столице для создания школ.

Вдов удалось убедить, но неожиданно воспротивился Совет – вернее, не весь, а только его часть. Половина министров поддержала инициативу, тогда как другая половина выступила против.

Родан едва сдерживал раздражение, когда маркиз Турон поднялся с речью на очередном заседании. А ведь прежде он считал Беллир просвещённым государством.

– Девицам достаточно уметь читать и писать, – рьяно отстаивал свою точку зрения маркиз. – Их главное предназначение – вести дом, слушаться мужа и воспитывать детей. К чему им знание астрономии или географии?..

Неожиданно Родан вспомнил отца, который произносил почти такие же слова, наставляя его в детстве. А так как больше всего Родан не хотел быть на него похожим, то, не дослушав до конца Турона, прервал его взмахом руки и подписал указ, разрешающий обучение девушек – пока необязательное, на усмотрение родителей или опекунов. А дальше, как сложится…

Однажды, осматривая один из недавно построенных северных фортов, Родан обратил внимание на жену начальника гарнизона, у которого остановился на ночь: на ней была необыкновенно красивая шаль – тонкая, как паутинка, сшитая из узоров цветов: ярко-красных роз, белых ромашек, сиреневых незабудок. Цветы были подобраны так удачно, что переходили из одного в другой, создавая иллюзию живописного летнего луга.

– Их привозят из Вальды, – ответила женщина на его вопрос. – На севере разводят коротконогих коз, из чьей шерсти ткут эти чудесные шали. Хотите, подарю одну? В прошлый приезд торговцев я прикупила несколько для своих дочерей, но ещё не раздала. Будто предчувствовала, что пригодится, – хитро улыбнулась она.

С этой шали и началась традиция особенных подарков для королевы, которые Родан привозил из своих поездок. Куст редких фиолетовых роз для её оранжереи, редкие духи и благовония, купленные на великой ярмарке острова Румы, картины молодых непризнанных мастеров, жеребенок серебристой масти из западной провинции Ферама, рукописное издание стихов знаменитого короля Аттива Пятого, жившего в Беллире триста лет назад, и многое другое.

Король не встречался с королевой лично – передавал подарки через секретаря, Николь через него же благодарила. Может быть, она считала, что дары ей покупают королевские поверенные, ведь не может же Его Величество тратить свое драгоценное время на долгие хождения по лавкам? Уж слишком особенными были подарки, слишком редкими и ценными.

Её Величество любили все. Она была не только коренной беллиркой, образованной, благовоспитанной дочерью старой аристократии, наследницей престола, но и самой очаровательной леди при дворе. Она, как солнечный луч, приходя в комнату, озаряла её своим светом. Ею восхищались мужчины и женщины, её провожали взглядами старики и дети. Родана это не удивляло – для него она была его миром, вселенной, единственной надеждой на счастье.

Встречались они лишь на приемах, званых обедах, да в спальне, куда Родан, как утверждал, приходил за наследником, а на самом деле – чтобы получить свой крошечный кусочек радости, украденный у судьбы.

Их ночи превращались в сражения. Битву силы воли, упорства, безразличия.

Ей давно уже не было больно. Немного неприятно, скорее душевно, чем телесно, но противно до дрожи. Он видел, как меняется её взгляд, когда она смотрит на него, входящего в спальню, и проклинал тот миг, когда его предок решил попросить помощи у Богини, саму Богиню он проклинать не смел.

Ему было нестерпимо больно, он чувствовал её страх и смятение, судорогу ненависти, пробегавшую по её телу, и старался закончить быстрее. Хотя на самом деле хотелось совсем другого.

Раскрыть её для себя, рассмотреть каждую черточку, родинку, складочку. Поцеловать каждый пальчик и ноготок. Медленно провести подушечками пальцев вдоль позвоночника, огладить овал лица, скулы, шею, спуститься на грудь, очертить сосок. Дать ей всю нежность, которую скопил в сердце за долгое время, которую держал внутри тисками воли.

Пот лился градом, руки дрожали от напряжения, мышцы превратились в натянутые струны. Он сдерживался изо всех сил, чтобы не издать стона, не схватить её в объятия и не начать покрывать поцелуями её тело.

Кусал губы до крови, сжимал кулаки, комкал простыню, оставляя на ней рваные полосы. Один раз даже прокусил запястье. Потому что с каждым разом его охватывало такое дикое наслаждение, что темнело в глазах и он терялся в пространстве. Она же… Лежала, закрыв глаза, и просто терпела.

А на следующий день, словно ничего не случилось, улыбалась придворным хлыщам, протягивая руку для поцелуя. Родан ненавидел эту руку, кожу, которую целует не он, тепло улыбки, которая предназначена не ему. Ненавидел и любил. И всё больше понимал отца. Если ненависть – единственно возможное чувство, то пусть она не будет беспричинной. Пусть ненависть станет взаимной, всепоглощающей, обретёт объём, станет топливом для роста, укрепится и заматереет.

Лучше она, чем бессильное равнодушие, которое он демонстрирует сейчас.

Это была не любовь, точнее, не только любовь. Его охватывала какая-то безумная жажда обладания. Присвоить, украсть, запереть, владеть. Он уже давно не смотрел ни на одну женщину. Какие фаворитки? Зачем они ему нужны? Ему было достаточно ходить к жене в спальню пару раз в месяц. Он едва мог себя заставить встать и уйти. Оторваться от её тела было всё равно что самому оторвать себе руку или ногу.

Он мог смотреть на неё бесконечно. Через стол или пространство бального зала. Его не интересовали ни её наряды, ни драгоценные украшения, ни искусно уложенные локоны. Он видел лишь лицо. Казалось бы, всё те же черты – глаза, губы, нос, но с каждым разом они виделись другими. Как небо, восход или закат солнца, огонь в камине или… море.

Что в нём? Бесконечная вода, сливающаяся с горизонтом? Но каждый раз, всматриваясь в него, находишь что-то новое. Открываешь для себя мир – манящий, величественный, пугающе дикий и умиротворённо тихий, как дремлющий котёнок.

Такова была и Николь – хрупкий цветок, нежный и застенчивый, но в то же время острый, как рапира, с несгибаемым характером и непоколебимой волей.

Он сходил с ума. Загружал себя работой, ездил на границу, встречался с дипломатами, купцами и преподавателями Академий. Но всё равно отсчитывал дни и часы, когда он сорвётся и даст себе разрешение прийти в спальню королеве ещё раз.

Желал и страшился её беременности. Боялся не того, что, забеременев, она закроет перед ним дверь. А того, что он выломает её и возьмёт Николь силой, несмотря на запрет.

Ещё через месяц из Тапойи прибыл гонец с письмом и новостями. Они были нерадостными. Отец впервые за долгие годы проиграл решающее сражение. Половина его армии осталась лежать на горячих песках, остальные – отступили. Множество раненых, взятых в плен, дезертиров. Что послужило этому? Непривычный климат, слишком жаркий для северных народов, плохая подготовка, незнание местности или просто численное превосходство противника? А может, то, что раньше в его армии был умный, осторожный советник – его старший сын, сутками просиживающий за картами, рассылавший шпионов в разные стороны и хорошо им приплачивающий за сведения?

А может, удача, столько лет сопровождающая Лотара, наконец дала сбой? Или кто-то могущественный, помогавший ему в стремительной гонке с севера на юг, отвернулся от него?

Родан отложил депешу и взял записку отца, адресованную лично ему. Развернул, принялся читать, как вдруг в кабинет вошла королева.

– Я слышала, что во дворец прибыл посыльный из Тапойи, – голос Николь был решительным. – Есть новости?

Она старалась не встречаться с Роданом взглядом, смотрела куда угодно – в окно за его спиной, на книги в книжном шкафу, на разложенные на столе бумаги, картины на стенах, только не ему в лицо.

Родан исподтишка наблюдал за королевой. Что должно было случиться, чтобы Николь сама искала с ним встречи? Её движения были нервными. Она сначала села в кресло, а потом вскочила и начала лихорадочно прохаживаться по кабинету, благо тот был достаточно просторным.

– Отец проиграл решающее сражение, – ответил спокойно Родан, – в письме, – он успел его прочитать по диагонали, – просит меня направиться в Тапойю с войском ему на помощь.

– Надеюсь, вы не собираетесь выполнять его просьбу? Зачем беллирцам погибать во имя Лотара?

– Вот что вас, значит, беспокоит… – улыбнулся Родан.

Николь небрежно отмахнулась, продолжая мерить шагами комнату.

– Вы не оставите меня одну, – продолжала она, словно и не слышала его слов. – Без наследника мои права на трон будут шаткими. Начнётся грызня за власть.

– Заранее хороните? А вдруг я вернусь с победой?

Николь остановилась и пристально уставилась на мужа. Родан с любопытством отметил, что она с трудом, но справилась с чувствами. На её лице не отражалось ничего – ни ненависти, ни презрения, ни страха. Только тревога. За него? За беллирцев? За своё положение?

– Не беспокойтесь, – хмыкнул Родан, – я не собираюсь никуда ехать. Ничего не имею против Тапойи. У них совершенно иная культура и обычаи. Их земля, а точнее пустыня, мне не нужна. Слишком большие территории, непригодные для жизни, удерживать их в повиновении будет непросто. Я говорил это отцу, но он, как всегда, поступает по-своему.

Губы Николь дрогнули в неуверенной улыбке. Она отвела взгляд и расслабилась. Плечи опустились, пальцы перестали теребить веер.

– Спасибо, – прошептала она с чувством.

– Не за что, – сухо ответил Родан. – Решение исходило из логики и здравого смысла. Вы никоим образом на него не повлияли. И если бы я захотел завоевать Тапойю, то и не остановили бы…

Короля злило то, что Николь на него не смотрит. Прячет глаза, отворачивается. Словно он прокажённый, словно урод или чудовище.

– Я приду сегодня вечером, – заставило сказать Родана то самое чудовище, живущее у него внутри.

На лицо Николь набежала тень.

– Буду ждать, – ответила королева и вышла из кабинета.

Родан обхватил голову руками, изо всех сил сжал виски и застонал. Они впервые разговаривали без оскорблений и упрёков. Николь пришла к нему сама, смотрела, пусть недолго, на него и почти не показывала неприятия. Зачем же он всё испортил?

«Потому что это иллюзия, самообман», – ответил себе Родан. Да, он хочет обмануться, хочет верить в то, что Николь сможет пересилить ненависть. Каждый раз, с надеждой ловя её взгляд, снова и снова натыкается на страх или холодную сдержанность. То, чего он так жаждет, не произойдёт никогда. Она никогда не примет его, не говоря уж о том, чтобы полюбить.

Божественная сила сильнее любых человеческих чувств. Пора это признать.

– Я люблю тебя, Ники, – прошептал Родан в пустоту кабинета.

Он никогда не скажет этого ей открыто и наяву. Не потому, что боится насмешек, боится выглядеть слабым или жалким, а потому, что не хочет взваливать на Николь подобный груз. Она добрая и хорошая девочка, его признание лишь сделает её ношу тяжелее.

Нужно было дочитать письмо, обдумать ответ, найти убедительные причины, чтобы даже Лотар согласился с ними, но король сидел за столом, смотрел в одну точку, сжимал кулаки в бессильной ярости и беззвучно, словно молитву, повторял: «Как же сильно я тебя люблю».

Эта боль останется с ним навечно. Ежесекундная агония, которую не унять, яд, отравляющий тело, незаживающая кровоточащая рана на месте сердца. И холод, который рано или поздно превратит его в кусок льда.

И тогда, может быть, оно перестанет болеть.

Их ночные встречи были однообразны до зубовного скрежета. Но сегодня Родан намеренно тянул время, проявляя чудеса выдержки: сводил бюджет, перебирал в памяти указы, вынесенные на голосование на ближайшем Совете. Делал что угодно, чтобы как можно дольше чувствовать её, быть в ней, дышать одним воздухом, смотреть ей в лицо.

И вдруг он почувствовал слабый ответ. Неожиданно Николь задрожала, мышцы влагалища сжались. «Один стон, один-единственный стон, – попросил Родан мысленно, – что угодно, любая реакция. Пожалуйста».

Николь плотно стиснула губы, не давая вырваться ни звуку, но король услышал. В глубине её тела зародился жалобный писк, как у котёнка.

Родан увидел, как в уголках глаз набухли слезинки. Николь плакала. От первого в её жизни удовольствия. Беззвучно, не разжимая рта и глаз. Он хотел слизать эти слёзы языком, хотел обнять её, прижать к груди, окутать нежностью. Но понимал, что это лишь непроизвольная реакция женского тела в ответ на его старания.

– Заканчивай и уходи, – выдавила девушка сипло.

Некоторое время он нависал над ней, а потом, оттолкнувшись от матраса, встал и отстранился.

– Спасибо, было мило, – произнёс Родан ровно, запахивая халат.

Она так и не поняла, что он не получил своего удовольствия. Но так даже лучше. Значит, сегодня она гарантированно не понесёт, и у него будет причина прийти ещё раз. И ещё.

– Ненавижу тебя…

Николь смотрела на мужа, сузив глаза, яростная, раскрасневшаяся, едва удерживающая себя на месте, чтобы не броситься к нему и не расцарапать лицо. Она даже не заметила, как перешла на «ты». Её ненависть была и болезненной, и сладкой. Щипала язык, как острая приправа к мясу. Жгучая, огненная. И одновременно желанная, придающая вкус.

Родан был счастлив. Больным, извращённым чувством. Счастлив, что она его жена, пусть и насильно. Что их кровати отделяет только тонкая стенка. Что ночью может прийти и послушать её дыхание, посмотреть, как она спит. Счастлив, что смог доставить ей удовольствие, несмотря на её неприятие. Счастлив, что имеет право хотя бы на такие вот ласки.

И вдруг понял, что превращается в отца. И скоро начнёт любить её ненависть, упиваться ею. И кончит так же, как и отец, насилуя свою жену. Ему стало противно до тошноты. Нет, лучше смерть, чем такое будущее.

– Я победил! – воскликнул Яр, радостно потирая руки.

– Ещё нет, – буркнула Лю, – твоя особь не подтвердила. И не подтвердит, потому что по-настоящему любит мою особь.

– Любит не любит – какая разница? Граница между ненавистью и любовью очень тонкая, – отмахнулся её брат. – Нужно лишь его разозлить, подтолкнуть – и он снова скажет заветные слова, даже несмотря на свою так называемую любовь.

– Не вздумай! – закричала Лю. – Я запрещаю тебе вмешиваться в их отношения! Если ещё хоть раз вмешаешься, то я объявляю ничью!

– Если я не вмешаюсь, то они так и будут тянуть до появления Матери.

– Ещё есть время…