Почувствуй

Глава 29.

Наиль

Заливаю в себя третий по счету бокал шампанского. Пузырьки неприятно лопаются в носу, отчего глаза иногда начинают слезиться. Шарю взглядом по подносам и понимаю, что ничего, кроме этой сраной шипучки, на выставке нет. Я бы не отказался сейчас даже от водки. Нескольких рюмок. Можно без закуски.

Пытаюсь смотреть на представленные фотографии, но нихуя не получается. Так или иначе взгляд падает на чету Смолиных.

Стискиваю в руке бокал. Хочу его раскрошить, но сдерживаюсь. Оставляю на ближайшем столике и упрямо продолжаю играть роль мужика, у которого нет никаких проблем. Всё заебись. Я на коне, блядь.

На самом деле меня рвет изнутри. Грудная клетка — одно сплошное кровавое месиво. Хуже становится, когда Ива снимает свою эту меховую накидку. В помещении довольно тепло. Теперь я отчетливо вижу ее обнаженную спину и ровную линию позвоночника. Рука Смолина не отлипает от поясницы. Водит большим пальцем по гладкой смуглой коже.

Сука.

Я хочу вывернуть в обратную сторону его поганую руку. Въебать кулаком в нос, чтобы раскрошить все хрящи и забрать Иву. Отсюда. Из этого города. Даже пусть из страны. Но у нас другой план. Да. Помню. Хуевый план.

Одно дело только представлять, что этот кусок говна делает с ней ночью и выкуривать пачку сигарет. Совсем другое — видеть.

Будь я менее эмоциональным, возможно, вся эта игра давалась мне проще. Но я другой. И меня по-прежнему рвет.

В сотый раз пытаюсь рассмотреть, что там на фотографиях, но скулы сводит, когда вижу, как пятерня Смолина по-хозяйски гладит ягодицу Ивы. Она не уворачивается. Слегка улыбается, ведет плечом, кокетничает с ним.

Мы ни разу не пересеклись взглядом. Наверное, это даже к лучшему. Нельзя выдать себя с потрохами. Ива этого боится. Но я готов провалиться, готов прямо сказать, что люблю ее и трахаю с любовью. И ничего Смолин мне не сделает. Она его больше не любит. Такое исправить нереально.

— Вам всё нравится?

Смаргиваю и смотрю на Мирославу Раевскую. Она мило мне улыбается и, кажется, ей действительно не похуй, как себя чувствуют гости.

— Да. Да, всё замечательно, — улыбаюсь в ответ и беру еще один бокал шампанского. Лучше уже хоть какая-нибудь шипучка, чем на трезвую всё это вывозить. — Я, правда, ничего не смыслю в искусстве. В любых его проявлениях, но мой внутренний дилетант подсказывает, что я попал на выставку очень талантливого человека. Через пару лет за ваши работы будут буквально биться.

Щёки Мирославы совсем чуть-чуть розовеют.

— Создание одежды — это ведь тоже искусство.

Ее реплика заставляет меня почти рассмеяться. По-доброму.

— Вы мне льстите. Эскизы делаю не я. Для этого у меня есть специальные люди. Я только создаю соответствующие условия, чтобы производство работало как один слаженный механизм.

— Это похоже на то, как музыкант расставляет ноты таким образом, чтобы родилась удивительная музыкальная композиция. Это ли не искусство? Или, к примеру, дирижёр. Под его чутким руководством музыканты в едином порыве воспроизводят музыку. Вплетают ее звучание друг в друга, не нарушают гармонию. Это ведь тоже искусство, верно?

Слова Мирославы ставят меня в тупик.

— Никогда не думал в таком ключе, — признаюсь.

Сквозь какофонию звуков мой слух улавливает грудной бархатный смех Ивы. Снова смотрю на нее. Она прижимается к Смолину. Они стоят в компании каких-то, видимо, своих друзей и что-то оживленно обсуждают.

Возвращаю внимание Мирославе. Она становится серьезной. Замечает, куда я пялюсь.

— Будьте осторожны, Наиль, — шепчет и неспешно возвращается к своему мужу.

Что именно обозначает ее предупреждение? Слишком хуево играю? Или должен в целом остерегаться Смолина?

Этот ублюдок отлично всё разыграл с моим приглашением на выставку. Проверяет. Меня? Ее? Нас обоих?

Иве стоит отдать должное, играет она… правдоподобно. Смотреть на это — тяжело. Но я, видимо, по натуре мазохист, раз смотрю.

Знает ли хоть кто-то из присутствующих, что Смолин — редкостная тварь? Знают ли, что ему в кайф оставлять синяки на теле собственной жены? Может, и знают, но всем похуй.

Проглатываю еще одну порцию шампанского. Оно совершенно на меня не действует. Ива со Смолиным проходят к следующему ряду фотографий. На несколько минут остаются вдвоем. Смолин не целует ее, а зализывает и буквально сжирает у всех на глазах.

Меня начинает подташнивать. Картинки, в которых, я стираю в порошок его нос, становятся всё более яркими и отчетливыми.

Оставляю бокал, разворачиваюсь и ухожу на поиски уборной. Мне нужна минута. Хотя бы одна ебанная минута, чтобы собраться с мыслями и перестать так заживо гореть.

Мне подсказывают, где здесь уборная. Внутри пусто. Заебись.

Растираю лицо ладонями. Подхожу к ряду умывальников. Выкручиваю кран на полную, зачерпываю ледяную воду, умываюсь. Не помогает. Вообще. У меня, блядь, так крыша скоро поедет.

Выдыхаю. Стискиваю руку в кулаки и одним шарахаю по мраморной столешнице. Боль взрывается в суставах. Сжимаю челюсти с такой силой, что в висках начинает ломить.

Несколько секунд не двигаюсь, затем медленно разжимаю кулак и сую под холодную воду. В водосток ускользают блеклые розовые струйки.

Слышу щелчок дверной ручки. Поднимаю голову. Вижу в отражении как в мужской туалет заходит Смолин.

Нахуй иди отсюда, сука, иначе я тебе реально врежу.

Смолин выглядит… довольным жизнью. Расслабленная походка. На губах заметна улыбка.

Чего лыбишься? Решил, что уже уложил меня на лопатки?

Я уверен на сто процентов, что он обо всем знает. Или уж точно знает о том, что на Иву мне нихуя не похуй. Поэтому я сегодня здесь. Чтобы смотрел на вылизанную картинку их пиздатой семейной жизни.

Смолин уходит помочиться. Я могу спокойно свалить, но понимаю, что и эта типа-случайная-встреча нихуя не случайная.

— Ты подумал над моим предложением? — непринужденно интересуется Смолин и останавливается через три умывальника от меня.

— И?

— И ты идешь нахуй со своим щедрым предложением, — улыбаюсь и тянусь за бумажными полотенцами. Кулак горит болью, но это то, что мне сейчас нужно. Боль. Она отрезвляет.

Мои слова не становятся для Смолина неожиданностью. Он только сильней лыбиться пока моет руки.

— Ты уверен, дружочек?

— Я тебе не дружочек и я уверен.

— Тебе известно, что я делаю с конкурентами? — Макс выпрямляется, вытирает руки и поворачивается ко мне лицом. — Я их уничтожаю.

— Пытаешься меня запугать? Серьезно? — теперь пришла моя очередь лыбиться, потому что всё это звучит пиздец как пафосно, но ни капли не страшно.

— Пытаюсь донести до тебя то, что за свою собственность я раздираю глотки.

— Мне твоя собственность нахуй не нужна, Смолин.

— Да неужели? — Макс вздергивает одну бровь. Так часто любит делать и Ива.

Неудивительно. Она попала к нему в руки совсем девчонкой и неосознанно переняла часть его привычек.

Держу рожу кирпичом, но внутри всё горит. Он реально считает Иву своей собственностью?

— У нас разные сферы бизнеса.

— Уже нет. Ты сделал свой выбор, Рунаев. Я хотел по-хорошему, но с такими как ты, видимо, нужно поступать только по-плохому.

Внутри моей черепной коробки что-то словно лопается. Я подхожу к Смолину и хватаю его за воротник рубашки. Стоит отдать должное, он не пугается.

— Тише-тише, — скалится. — Ты и в самом деле хуевый бизнесмен. Не умеешь себя контролировать. В разведку с таким не пойдешь. Она играет в сто раз лучше.

У меня лед по венам ползет. Я знал, что план херня, но… Надеялся, что проскочим. Как-то.

— Если бы ты был ей нужен, она не осталась со мной. Ты — дворовой щенок, Рунаев. Нищеброд, которому повезло вкусить сытую жизнь. Но кормушка может схлопнуться. Для таких как ты она всегда схлопывается. Не туда ты сунул свой нос. Съеби отсюда.

— Съебу и ее заберу с собой, — шпилю сквозь зубы.

— Какой же ты недалекий. Я же сказал, что за свою собственность глотку раздеру.

Я не успеваю даже вмазать Смолину, как в туалет заваливаются два бугая. Всё происходит быстро. Меня крутят и вытаскивают через черных вход в машину. Пытаюсь увернуться за что тут же получаю удар в печень. Воздух со свистом вылетает из легких. Меня забрасывают назад и куда-то отвозят. Не так уж и далеко, потому что едем мы недолго.

— Бросаться на людей как цепные псы по приказу хозяина тоже входит в обязанности охраны? — ржу, когда меня выволакивают на улицу.

Сопротивляюсь. Едва не выламываю себе плечевой сустав, но выкручиваюсь из захвата. Бью одного из шавок Смолина. Попадаю в челюсть. Правда, второй тут же подсекает меня, бьет по коленям, и я падаю.

Что происходит после этого разбираю уже с трудом.

Удар.

Удар.

Удар.

Спина.

Живот.

Грудная клетка.

Я группируюсь. Закрываю голову руками. Подняться уже нереально. Остается только защищаться.

В детстве старшеклассники тоже пару раз меня так мудохали. Это ведь весело — ебашить толстого пацана. Потом, правда, мой старший брат отмудохал их и стало попроще.

Сейчас, увы, старшего брата рядом нет.

Я пытаюсь оставаться в сознании, но оно расползается кровавыми кляксами. Меня вырубает.