Под знаменем Сокола (СИ)

Лесные жители

И все-таки в последнее время Войнег охотно соглашался с теми, кто полагал, что боги коварны и мстительны, и что коли косое лихо отыщет дорогу в дом, поганой метлой его не выметешь. Ну, спрашивается, с чего бы богам на него гневаться, злобу вымещать. Он, чай, и жертвами добрыми их всегда чтил, и Правду людскую не нарушал. И что бы не оставить злой недоле старика в покое, так нет же, как началось с зимы, так покатилось как снежный ком.

В Тешилов вместе с обоими великими князьями Войнег поспел как раз к возвращению Лютобора с освобожденными пленниками. На выжженной земле, точно снегом покрытой хлопьями медленно оседавшего пепла, глядя в черное от копоти и горя лицо Неждана, он слушал складное, разумное, но уж больно отстраненное и неестественно спокойное повествование тех, кто пытался защитить погибший град, и не мог понять, почему стоит тут, а не лежит среди мертвецов. Что толку жить дальше сиротой и бобылем, когда Всеславушку забрал в свои владения безжалостный Велес? Для кого копить добро, когда Войнегу, заморочив девчонке голову, умчал на своих черных крыльях дедославский коршун Ратьша? Жизнь утратила смысл, и то, что теперь Войнег мерно покачивался в седле доброго коня во главе своей сотни, не пожелавшей расстаться с командиром и почти в полном составе присягнувшей на верность руссам, для него мало что меняло.

Конечно, с добрым мечом в руке он еще мог принести какую-то пользу людям и даже земле родной послужить, особенно когда в поисках Ратьши Дедославского одну за другой разорял спрятавшиеся в болотах Мещеры разбойные крепости хазарских охотников за рабами. Скольких душегубов они с Незнамовым сыном и Хельгисоном отправили в Велесовы владения, сколько невинных от безотрадной рабской участи спасли. Только вот с Мстиславичем так и не поквитались, одно заброшенное пепелище в заокской чащобе нашли. Видать, не умерла еще на земле Правда богов, и святое дело мести кто-то свершил вместо них. Неждан, правда, переживал, что не удалось окаянному поглядеть напоследок в глаза. Добрынич только пожимал плечами: ну отыскали бы они Ратьшу, а дальше что? Виры, как Правда велит, требовать? Да подавиться ему на том свете этой вирой! Разве вира смогла бы Всеславу воскресить или вернуть Войнеге поруганную честь!

Впрочем, в том, что касалось преступной дочери, сотник с себя вины не снимал. Правы люди, слишком много воли девке глупой давал, ну и вышла та воля обоим боком. Да только как было не давать, когда девчонку сам князь Всеволод холил да лелеял, любил да баловал. Эх, ведал бы младший Мстиславич причину этой любви, может, и Всеславу бы оставил в покое, но Войнег о том до самой смерти молчать поклялся.

Ох, Всеслава, Всеславушка! Кровиночка… княжеская! Где, на каком свете удастся еще свидеться?

***

— Слышь, Добрынич! А до реки еще далеко?

Зычный, с хрипотцой голос Хельгисона вывел Войнега из его тягостных раздумий.

— Да нет, совсем близко, не более пяти поприщ.

— То-то я смотрю, кони резвее пошли, — кивнул Лютобор. — Если и сегодня ничего не обнаружим, возле берега заночуем.

Они ехали по двое в ряд под сенью векового леса, и лучи послеполуденного солнца каплями драгоценного янтаря просачивались меж узловатых ветвей. Выпала роса, от земли поднималась сырость, тревожившая старые кости Добрынича. Собиравшиеся на покой птицы и малые обитатели подлеска, потревоженные людьми, спешно покидали гнезда и места лежки, то и дело выпархивая или выпрыгивая из-под копыт. Один глупый зайчишка долго скакал впереди отряда и лишь затем, чтобы попасть на зуб неожиданно вынырнувшего из-за необхватного дубового ствола матерого волка. Серый Кум, а это был он, не таясь всадников, устроил добычу между передних лап и замер, поджидая хозяина. Тот появился вборзе. Вместе с десятком кметей и отроков Незнамов сын в очередной раз ездил на разведку.

«Совсем как в прежние времена», — усмехнулся про себя Войнег. Тот еще тысяцкий. С другой стороны, спокойный и рассудительный в совете Хельги, в чем Добрынич сумел убедиться во время их совместной мещерской охоты, так же, как и владыка земли русской, скуки ради пару раз к ним присоединявшийся, недалеко от него ушли. С поистине мальчишеским азартом, кто быстрее, они бросались вперед и начинали действовать раньше, чем кто-либо успевал слово молвить. Кровь молодую, горячую только время разве что остудит, если не остановит в жилах до срока вражий клинок.

Впрочем, глянув на раскрасневшееся от быстрой езды, опаленное солнцем лицо Неждана, старый сотник подумал о другом. Добрый конь под седлом да верный клинок в ножнах, да дальняя дорога… Не он первый, не он последний, кому они помогали превозмочь сердечную боль. На себя Войнег не примерял. В его годы горюют иначе, да и скорбь имеет совсем другой вкус.

— Нашли! — доложил Неждан, несмотря на равенство нынешнего положения продолжавший числить Лютобора вождем. — И это не просто селище, а укрепленный градец. В этих краях должна находиться Атямасова вотчина, так, может, это она и есть.

— Людей не встретили? — спросил Хельги.

— Никого, и ушли явно не сегодня.

— Ну и Бог с ними. Главное — на град набрели. А там, где есть поселение живых, там недалече отыщется и обитель мертвых.

Он повернулся к отряду:

— Брони на водопое не снимать, у воды долго не задерживаться, глядеть в оба, оружие держать наготове.

***

Как только на реке сошел лед, русское воинство: и ладьи, и конница на добрых степных конях наконец выступили в поход. Шли без особой спешки, никого никуда не подгоняя, но за день покрывали путь едва ли не вдвое превышающий привычный Войнегу. Месяц травень еще не успел закончиться, а уже все войско, включая не только дружины, зимовавшие с князем у вятичей, но и ратников, собранных к весне в землях кривичей, радимичей, полян и древлян, стояло возле устья Мокши на границе буртасского княжества. Недоставало только словен, которые вместе с псковскими кривичами, огибая землю вятичей с полуночи, шли сейчас верховьями Итиля.

Хотя изо всех народов, плативших хазарскому кагану дань, буртасы интересовали Святослава в самой меньшей степени, он лучше других понимал, что пройти мирно эту землю не стоит и мечтать. Входившие в племенной союз эрзя, мокша, мурома да горные черемисы и друг с другом-то не всегда считали нужным поддерживать доброе соседство, все пытаясь доказать, кто из них имеет больше прав на торговый путь по Оке, в устье которой стояла принадлежащая сейчас эрзянам крепость Обран Ош. При этом, несмотря на существенный доход от торговли, эрзянские, мокшанские и муромские князья — каназоры и инязоры, как они себя именовали, — чужаков не жаловали и купцов, особенно с Руси или из вятичей, обижали частенько. Об этом Войнег, водивший в эти места торговые караваны еще во времена Всеволода, мог кое-что порассказать.

Понятно, что нападать в лоб на сорокатысячное войско буртасы не стали. Отправленные передать вызов на бой люди темника Свенельда, еще Игорева воеводы, сумевшего когда-то обложить данью непокорных древлян, нашли в мокшанском краю только несколько покинутых в спешке сел, окруженных недавно засеянными пожогами и репищами, и два таких же обезлюдевших градца. Сами же мокшане где-то затаились, да так, словно и вовсе никогда не являлись на свет. Вот только не ощущалось в этой затаенности и тени покорности и, тем более, страха, а ратникам, шедшим на ладьях по реке, все время чудились по берегам внимательные наблюдающие глаза, принадлежавшие явно не подступающим прямо к воде березам и осинам.

— Не нравится мне эта тишина! — пристально оглядывая недружелюбный лесистый берег, недовольно проговорил державший совет на борту своей ладьи Святослав. — Словно в западню заманивают!

— Боятся они тебя, княже, — льстиво улыбнулся Свенельд, заслоняясь от солнца рукой в дорогих перстнях-жуковиньях. — Потому и скрываются!

— Вот это-то меня и беспокоит! — князь откинул со лба длинный чуб и нетерпеливо прошелся по палубе, выглядывая в переплетении зеленых ветвей то ли своих дозорных, то ли невидимых мокшан. — Со страху человек, зверь ли такого натворить может, сам потом не поверит!

— Надо бы с ними потолковать, — отмахиваясь от докучных слепней, покачал седовласой головой Асмунд. — Объяснить, что им никто не желает зла!

— А заодно намекнуть, чтобы дань не хазарам, а нам давали! — добавил Свенельд, и глаза его алчно блеснули.

— Чтобы потолковать, а тем более требовать дани, — сердито бросил ему Святослав, — их надо сначала отыскать в лесу, а твои люди, можно подумать, за пределы городских стен ни разу не выезжали!

— Я слыхал, эти мокшане и эрзя в родстве с лапландцами и финнами, — начал Свенельд, пытаясь оправдать неудачу своих гридней, — а те, как рассказывал мой отец, — сплошь колдуны. Им голову заморочить хоть одному, хоть тьме, — как водицы испить.

— Все финны молятся Велесу, — убежденно сказал князь, — а нас хранит Перун. Он сильней! Я бы и сам на розыски пустился, да слишком много для лесовиков чести. Опять же, скажут, собирается воевать хазар, а у самого воеводы в трех соснах отыскать никого не могут!

— Если ты, княже, считаешь, что мои люди недостаточно хороши, — почти не сдерживая обиду, ответил Свенельд, — пошли кого-нибудь другого! Например, любимчика твоего Хельгисона или побратима его, лесного разбойника, безродного Соловья. Я заметил, они больше по нраву тебе, нежели заслуженные хевдинги!

— А и пошлю! — князь упрямо хлопнул себя ладонью по колену. — И будь уверен, уж они мое поручение выполнят. Хельгисон, пока некоторые в Киеве штаны просиживали, успел и в землю хазарскую сходить, и с печенегами договориться, а что до Соловья, то вы его полгода отыскать не могли, а кто сказал, что мещерские леса отличаются от Мокшанских.

***

Хотя Лютобор честно предупредил побратима, что в лесу чувствует себя гораздо менее уверенно, нежели в степи или на воде, именно он подсказал, где искать скрытных мокшан. Если существуют помимо родного дома места, к которым привязан человек, то это почитаемые святыни и места упокоения — жилища богов и пращуров. И если родной дом, даже сожженный и разграбленный, можно заново отстроить на отеческой земле, то допущение надругательства над могилами и святынями несет беды для всех грядущих поколений. Хельгисон это отлично знал, и хотя ни он сам, ни его люди не собирались ничего разорять и осквернять, разыскивать он посоветовал одно из лесных кладбищ, надеясь, что мокшане, защищая своих мертвецов, уж точно обнаружат себя.

Надо сказать, что у мокшан существовал обычай погребения, отличный от того, которого придерживались и славяне, и сторонники ромейской веры. Не желая осквернять ни одну из четырех изначальных стихий, мокшане, совершив необходимые обряды, помещали своих мертвецов в лубяной короб кер, который подвешивали на ветвях деревьев. Такое захоронение называлось урля или уркспря. Особо же почитаемых покойников хоронили на лесном кладбище калмакужат: для этого из четырёх рядом растущих деревьев делали сруб и помещали его на образовавшиеся высокие пни. На срубе делалась крыша, внутрь клали тело умершего в лубе.

Войнег об этих уркспрях и калмакужатах много слышал, но сам на них дотоле ни разу не бывал: зачем тревожить чужих мертвецов, когда свои непогребенными остались. У сотника болезненно сжалось сердце, когда он вспомнил, какую тризну справил в Тешилове светлейший Ждамир по сестре и другим погибшим. Но тризна тризной, а тела Всеславушки ведь так и не нашли, как не сумели отыскать останков Анастасия. Ратьша, конечно, стремился захватить ромея в плен, а что касается княжны, то ее бренная и хрупкая плоть, уже покинутая душой, оказавшись в самом центре пожарища, могла просто обратиться в пепел. Однако незадолго до ухода руссов по Корьдно поползли странные слухи, да и Ждамир, выражая при людях скорбь, выглядел скорее напуганным, чем убитым горем.

— Мы на месте! — повитухин внук Хеймо, чей отец по слухам пришел в Корьдно с Мокши или низовий Цны, уверенно указывал куда-то вперед и вверх, туда, где поднявшийся на старой гари молодняк сменился матерым лесом.

Войнег пригляделся повнимательней… и ничего не увидел. Деревья как деревья. В меру раскидисты, в меру зелены. Береза и клен уже отцвели, а на дубовых ветвях еще кое-где можно увидеть желтоватые сережки. В развилке двух могучих ветвей кто-то приладил лубяную борть, на других деревьях, даже на сосне, если приглядеться, тоже висят борти, ожидают медвяной росы. Только пчел почему-то не видно, да и к аромату цветения примешивается какой-то иной, знакомый, сладковатый, гнилостный… Ох! Вы простите нас, мокшанские пращуры! Не со злом к вам идем, с разговором!

— Поджигайте трут! — невозмутимо скомандовал Лютобор.

— Но наставник!

Это подал голос его отрок Тороп, недавно вернувшийся с какого-то важного и сложного задания. Сам по матери мерянин, парнишка понимал, что приказ воеводы — настоящее святотатство.

— Тебе не говорили, что отрок означает — речей не ведущий, — достаточно резко поставил его на место воевода, глядя куда-то в чащу, куда незадолго до того нырнул серый Кум.

— Но ведь это… это… — пунцовый от смущения и растерянности Тороп никак не мог подобрать нужных слов.

— Тихо! — рявкнул на него Хельги.

И в это время прозвучала громовая команда Неждана:

— Прикрыться щитами!!!

Хвала Велесу, что ратники, отправившиеся с Лютобором и Нежданом в лес, почти все время, несмотря на жару, шли в бронях. Молодые вожди строго следили за этим, пресекая малейшие попытки неповиновения, и сами подавали пример. Сейчас эта излишняя, по мнению некоторых, предосторожность спасла сотню жизней, ибо до сей поры безмолвный и, казалось, совершенно необитаемый лес внезапно обрушил на руссов целую тучу стрел. Пытаясь из-под щита определить, где находятся невидимые лучники, и угадать их численность, Войнег вспомнил, как зимой они с Хельгисоном разыскивали на смердячьем болоте «гнездо Соловья». Хотя Неждановы лесные разбойники тоже могли их перестрелять, Незнамов сын не хотел гибели побратима. Мокшане были настроены более решительно, и отряд нес первые потери.

Увидев, как парень, стоявший одеснеую от него, упал наземь, пронзенный насквозь, Хеймо без дополнительного приказа положил на тетиву стрелу с горящим трутом и прицелился в один из керов. Многие гридни последовали его примеру.

Мокшанские стрелы прекратили свой лет, а из кроны ближайшего к уркспрям дуба послышалось властное:

— Остановитесь! Что вам надо?

Голос был молодой и явно принадлежал человеку, привыкшему, чтобы ему подчинялись. Руссы замерли, но луки опускать не торопились, только потрескивала тлеющая ветошь, привязанная к наконечникам стрел. Стараясь не делать резких движений, Неждан чуть подался вперед:

— С вами хочет говорить воевода русского князя, родовитый и прославленный Хельги Хельгисон, герой Ираклиона и победитель Ратьши Дедославского — отчетливо проговорил он, стараясь выговаривать знакомые финские слова на мокшанский лад.

— Мне известно, кто такой Хельги Хельгисон, — ответил незнакомец на славянском языке. — Я каназор Атямас, и я буду с ним говорить.

По команде Неждана воины убрали луки, и с дерева ловко спустился невысокий светловолосый и светлобородый человек, с немного вздернутым носом и цепкими голубыми глазами. Хотя его броня и одежда не отличались богатством, а вместо привычного для русских и славянских князей меча на поясе помещался увесистый топор, каназор Атямас держался с очень большим достоинством.

— Люди вашего князя вторглись в мою землю, — начал он решительно, придирчиво оглядывая пришельцев. — Я их не звал! Если вам нужна дань, так мы ее уже хазарам даем и больше никому не собираемся, если хотите войны, так мы, как видите, умеем за себя постоять, так Святославу и передайте.

Лютобор немного помедлил, делая вид, что осмысливает сказанное, потом ответил, ухитряясь сочетать уважение к собеседнику со спокойной уверенностью в своих силах:

— Наш князь не желает зла твоим людям и не алчет вашей земли. Ему нужен лишь свободный проход на Итиль, но, если ты желаешь воевать, он готов помериться с тобой силами. Я знаю, по условиям договора с хазарами ты должен встать на их защиту, но на твоем месте я бы не стремился быть очень прилежным данником.

— Ты не на моем месте, русс, — неодобрительно напомнил ему каназор, — и не скреплял договора кровью.

— Зато я знаю хазар, — недобро осклабился, проведя по помеченной шрамом щеке, Лютобор, — и могу точно сказать, что они соблюдают только те договоры, которые заключили с единоверцами и соплеменниками.

— Ждамир Корьдненский тоже давал клятву! — решил вмешаться в разговор Неждан. — А между тем, люди его земли участвуют в походе на стороне руссов, и их немало!

— Ждамир Корьдненский, — одними губами усмехнулся каназор, — за свою излишнюю сговорчивость, как я слыхал, жестоко поплатился! А у меня в гареме кагана не сестра, а родная дочь!

Неждан непроизвольно подался вперед. Безжалостный мокшанин задел слишком больную для него тему. Стоявший рядом Войнег вовремя парня удержал. Хельги, меж тем, даже не поведя бровью, все тем же ровным, непоколебимым голосом продолжал:

— Мы не требуем, чтобы ты нарушал клятву, просто не хотим лишнего кровопролития.

— Я должен посоветоваться со старейшинами и только тогда смогу дать ответ, — сказал Атямас. — Не пытайтесь больше нас разыскивать. Придет время, мы сами вас найдем.

***

— А он крепкий орешек, этот каназор, — с уважением проговорил Святослав, выслушав подробный рассказ своих посланцев.

— Не слишком ли он задается? — недовольно нахмурил брови молодой полоцкий князь Рогволд, чья недавно родившаяся дочь Рогнеда, по слухам, была уже просватана за старшего из Святославичей. — Тоже мне, прыщ на ровном месте выискался!

— А что ему еще остается делать? — вздохнул старый Асмунд. — Он же отлично понимает, что мы сильней.

— А если понимает, то зачем невесть чего из себя строит? — раздраженно бросил Рогволд.

— Может, его хазары на свою сторону перекупили? Как Ратьшу Дедославского, — предположил светлейший. — Сам же давеча говорил, много их, поганых, тут на Мещере да Мокше рыщет. Может и Атямасу чего напели да наплели?

— Любую песню услышит лишь тот, кто готов ее слушать, — отозвался Хельги. — Мокшанам, черемисам и эрзе союз с хазарами выгоден, ибо пока стоит каганат, они могут почти не беспокоиться, что их земли приберет к рукам могущественный сосед Великий Булгар. Так что без вмешательства каганата тут вряд ли обошлось.

— А как насчет дани? — завел речь о любимом Свенельд.

— Я бы на твоем месте не стал нынче об этом толковать, — дружески посоветовал темнику полоцкий князь, когда Святослав вновь принялся досконально выпытывать у Лютобора подробности встречи с мокшанами. — Светлейший и так твоими людьми недоволен, да и на кой, говоря по чести, тебе сдалась эта дань, что с этих мокшан да и прочих буртасов нищих брать-то?

— С паршивой овцы хоть шерсти клок! — убежденно проговорил Свенельд. — А здешняя овца не такая уж и паршивая! Есть чем поживиться! Одной челяди сколько можно взять! Это Хельгисону кроме славы ратной и гусельных перезвонов никакого добра не надобно! Но про него разговор особый. Взял себе в жены вещую русалку и забот не знает.

— Да ну? — скептически усмехнулся Рогволд, — Шутишь?

— Истину тебе говорю, — убежденно кивнул Свенельд. — Русалка настоящая она и есть. Она у него и людей с того света вытаскивает, и через реки лебедкой летает, любое богатство и чародейством добудет. А мы-то люди земные. Мне вот сына старшего надобно оженить, вено ему собрать, да и других трат хватает. Еще немного серебра не помешает!

— Ну, мне о свадьбе, конечно, говорить еще рано, — улыбнулся Рогволд. — Но у меня растет дочь, а за ней тоже приданое надо дать, и немалое, достойное княжеской крови. Да только размениваться по мелочам на буртасов и прочих хазарских данников я бы не стал. Кто ищет в этих краях дани, налезет ее в Итиле. А мокшан трогать, все равно, что осиное гнездо ворошить.

Свенельд не нашел, что ему возразить, но, будучи человеком упрямым, остался при своем.