Под знаменем Сокола (СИ)

Иду на вы

Солнце спряталось за горизонтом, знаменуя наступление времени отдохновения от праведных трудов земных. Прокаленная за день зноем почва еще продолжала отдавать тепло, но в напоенном пряными ароматами степных трав воздухе уже ощущалось смутное присутствие влаги. Звенели комары и цикады, сочно похрустывали травой пасущиеся неподалеку Серко и Буланый, потрескивал, выбрасывая в небо пучки сияющих искр, костер.

Как и предыдущие дни, ужин проходил в молчании. Они вообще за все время пути, а шли они по землям, прежде принадлежавшим каганату, уже шестые сутки, вряд ли обменялись двумя десятками фраз. Говорить было не о чем. Обоих погнала в дорогу без возврата боль, но оба взрастили в себе слишком много гордости и упрямства, чтобы с кем-либо эту боль делить. Да и о чем они могли друг другу поведать? Невеселые обстоятельства, сделавшие отрока и воеводу горькими бобылями еще до произнесения священных брачных клятв, оба и так знали отлично. А чувства… Разве летучие, бесплотные слова способны выдержать эдакую тяжесть?

Инвар, светлые волосы которого ловко скрывали слишком заметную на черной Неждановой голове седину, кажется, еще и чувствовал себя виноватым, что Всеславушку не сберег, что, пленившись Войнегиными ласками, не сумел предательства разглядеть. За собой Неждан тоже числил немалую вину. Зачем он, послушав князя и побратима, не отправился с ханом Кубратом в Булгар? Велика хитрость под булгарским платьем сокрыться, тем более, что даже безо всякого переодевания в толпе степняков он выглядел своим. Старый хан Азамат, вон, едва его увидев, сразу приступил с расспросами о родстве, а услышав ответ, надолго о чем-то задумался, подкручивая длинный седой ус:

— Ты извини старика, если чем обидел, но больно ты схож со знакомцем моим хазарским, каким я его в молодости запомнил. И знак у тебя, каким отмечает своих потомков только Ашина волк.

— Даже если это так, это ничего не меняет, — в сердцах бросил Неждан. — Хазары и те, кто им служит, дважды разрушили мою жизнь. Будь моим отцом хоть сам легендарный Тогарма, я не питаю к поганым ничего, кроме ненависти и вражды!

— И все же на твоем месте я не стал бы отрекаться даже от такого родства, — заметив, что побратим хочет свести родимое пятно, остановил его Лютобор. — Может, еще в хазарской стороне пригодится! С волками жить — по-волчьи выть! Я тоже в том году не мыслил, вытаскивая из реки хазарского мальчишку, что стану его отца в молитвах поминать.

Когда костер догорел, путники стали устраиваться на ночлег. Спать легли одновременно: нести по очереди стражу не имело смысла. Отоспавшийся за день у хозяина на седле Кум и умные кони лучше любых сторожей чуяли приближение малейшей опасности и сразу давали знать. Подстелив плащ и подложив под ребра побольше сухой травы, Неждан уже начал проваливаться в блаженное забытье, в котором Всеслава-краса по-прежнему открывала ему свои нежные объятья (ох, какую горькую тоску приносило пробуждение, впрочем, боль хоть и не избытая, но передуманная и пережитая, уже, вроде, и не совсем боль), когда серый Кум сердито заворочал.

Кто там еще? Если ночной разбойник или бродяга-печенег, прельстившийся статью добрых коней, сейчас ему не поздоровится! Десница Неждана привычно обняла рукоять меча, по другую сторону костра тревожно озирался Инвар, поднявшийся с оружием наизготовку в полный рост. Неждан, не выпуская из рук меча, неслышно откатился в темноту, готовый отразить любую атаку. Ну, Кум, давай же, давай, милый, покажи мне его! Но серый предатель вместо того, чтобы хватать или щериться, неожиданно по-щенячьи радостно заскулил и, оказавшись в круге света, принялся вертеть хвостом, прыгать, приседать и ластиться, явно приглашая кого-то на игру.

— Отстань, Кум! Да ну тебя! Что еще выдумал!

Меч застыл у Неждана в руке, на язык полезли слова, которые вслух произносить без надобности не стоит. Этот ломкий мальчишеский голос с мерянским выговором он бы узнал среди тысячи. Инвар стоял в той же позе и ругался на родном языке, разом поминая всех горных, лесных и морских троллей и не забывая про старуху Хелль. Все еще невидимый Неждан нырнул на миг в сумрак, и постреленок Тойво, а это был, конечно же, он, пойманным куренком затрепыхался у него в руках.

— Ты как здесь оказался? — забыв о старшинстве, приступил к мальчишке с вопросом Инвар, несомненно зная ответ.

Действительно, очутиться в самом сердце степи вдали от войска и человеческого жилья внучок волхва мог либо колдовством своего премудрого деда, либо, что представлялось более вероятным, при помощи своих двоих. Шел, шел да нашел.

— На север и в горы! — взлохматил вихры Инвар. — Вот попутчик, так попутчик! И что с ним прикажете делать?

— Отправить обратно! — сурово сдвинул брови Неждан. — Раз сюда добрался, стало быть, и назад дорогу найдет!

Услышав такой жестокий приговор, Тойво затрепетал всем телом. Губы его задергались, опушенные светлыми ресницами веки часто-часто заморгали, пытаясь удержать в глазах готовые брызнуть ручьем предательские слезы.

— А на что ты рассчитывал? — невозмутимо пожал плечами Инвар. — Нам с тобой возиться возможности нет! В хазарский плен очень захотел или на встречу со своими любимым батюшкой Велесом?

Тойво невероятным усилием все же удалось совладать с собой:

— Вы с Нежданом несколько раз спасали меня от смерти, — проговорил он почти внятно, только нос продолжал хлюпать. — Стало быть, моя жизнь принадлежит вам!

Инвар уже открыл было рот, чтобы сказать что-то наподобие «ну и катись со своей этой жизнью, откуда пришел». Неждан его остановил. Конечно, Тойво за свое безрассудное самовольство заслуживал хорошей порки, но не более того. То, что мальчишка, пробираясь пешком, догнал двоих конных, не заплутав, не провалившись в какой-нибудь овраг, а главное, не став добычей хищников о четырех или о двух ногах, иначе как чудом назвать было нельзя. А чудеса, как известно, не свершаются дважды. Слишком сильно бывший корьдненский гридень любил и уважал старого Арво, чтобы бросить на произвол судьбы в дикой и безводной степи его плоть. Инвар это, конечно же, тоже понимал. Не для того он в Тешилове спасал мальчишку от огня и меча, чтобы отдавать на съедение рыскучим волкам. К тому же, пока молодой урман не оправился от ран, внучок волхва на пару с Муравой за ним, как за родным, ходил, начисто забросив все детские забавы. Впрочем, воспоминание о молодой супруге вождя вернуло Инвара на сердитый лад:

— А о нашей боярыне ты подумал? — пристыдил он мальца. — Она, небось, тебя обыскалась, вся извелась, испереживалась.

— Да нешто я маленький?! — сердито насупился Тойво. — У юбки бабьей меня держать!

— А еще хвастался, что лекарем хочешь стать! — вернувшись к костру, молодой урман принялся раздувать почти погасшие угли. Нежданного, незваного попутчика не следовало, несмотря ни на что, заставлять голодать.

— Успеется! — легкомысленно махнул рукой Тойво, уписывая за обе щеки нехитрую походную снедь.

Судя по тощему узелку, предыдущие дни он питался исключительно попадавшимися в редких перелесках ягодами и родниковой водой.

— Сначала я хочу воинскому ремеслу как следует научиться! А лечьбой можно заняться и потом. Дед вон мой тоже по молодости в походы ходил, и дяденька Анастасий, хоть людей лечит, а дерется почти не хуже вас.

Неждан с Инваром переглянулись: ну как тут возразить, когда они оба об иной доле, кроме воинской, даже не мыслили.

И все-таки неспроста вещий Арво нарек непоседливому внучку имя Тойво — надежда. Словно шустрый весенний ручей зажурчал меж двух выжженных дотла берегов, вызывая к жизни робкие ростки, казалось, навек похороненные под слоем горького пепла. И дело было не только в том, что их пустые и тягостные прежде вечера теперь заполняли мальчишеские забавы и дурашливая возня, в которой принимал активное участие серый Кум, а дни проходили в несмолкаемых разговорах. Открытый миру мальчуган не уставал удивляться его красе, не забывая высказывать свои впечатления. Собираясь в этот путь, они с Инваром оба знали, что за принесенные ими вести хазары еще как их «отблагодарят», и всеми силами стремились получить эту «благодарность», способную, наконец, пресечь опостылевшую жизнь. С появлением Тойво эти планы пришлось срочно менять: не губить же, в самом деле, ни за что, ни про что мальца.

— Я пойду в город один, — объявил товарищам Неждан, расседлывая Серко и вытаскивая из торока чистую беленую рубаху, — а вы дождетесь новостей, а затем вернетесь и расскажете князю и побратиму обо всем.

Они расположились на ночлег под стенами хазарского Града, на заросшем серебряным ивняком берегу, в том самом месте, где год назад держал неравный бой с эль-арсиями Лютобор, откуда чудом вырвавшаяся из когтей Булан бея Мурава отправилась, чтобы сначала увидеть казнь, а затем подарить возлюбленному жизнь.

Синие глаза Инвара заполнила невыразимая мука:

— А я надеялся, что мы пройдем этот путь вместе! — глухо проговорил он.

— А мальца куда? — кивнул Неждан на притихшего Тойво. — Да и Буланый с Серко вовсе не заслуживают, чтобы ходить под седлом у поганых. Если уж нас Господь миловал и мы прошли через всю хазарскую землю, не встретив ни одного дозора, то не стоит этим пренебрегать.

В самом деле, иначе, чем Божьим промыслом, их удачу он объяснить не мог. Они ведь не особо таились, пару раз даже ночевали у костров пастухов и рыбаков. Но, видимо, пастухи — холопы, присматривавшие за чужими стадами, — не имели оснований дорожить своей нынешней долей, а рыбаки на время прихода руссов намеревались отсидеться в болотах и плавнях, которыми изобиловали низовья Итиля. Во всяком случае, никаким дозорным никто из них ничего не сообщил.

От одного из рыболовов, сморщенного и высохшего, как изюм, путники узнали важную весть. За то время, которое они провели вдали от людей и событий, в Итиле умер каган.

— Туда ему и дорога! — жестко проговорил, на родном языке Инвар. — Дай Бог, и все их собачье племя скоро туда же отправят! Интересно только, кого там эти поганые на нашу голову изберут?

— Кого бы не избрали, — равнодушно отозвался Неждан, — нашим разницы никакой. Войско каганата в поход в любом случае вести не ему.

Действительно, вот уже сотню лет после того, как хазарские владыки, отвергнув Слово истины, принесенное в их землю просветителем славян Константином-философом, обратились к вере Иудиной, реальной властью в стране обладали лишь потомки узурпатора Булана, придумавшие для себя титул царя или бека. Что до кагана, по-прежнему избиравшегося из древнего рода Ашина, то он сделался фактически пленником в своем собственном дворце.

Конечно, носивший громкий титул «Тени Бога на земле» и считавшийся средоточием сакральной силы, оберегавшей весь хазарский народ, каган, дабы эту силу не истратить, и прежде почти не покидал своих покоев. Невидимый для взоров солнца, не ступавший ногами по земле, он лишь отдавал приказы, которые надлежало беспрекословно исполнять. Владетельные тарханы и сам бек и сейчас, входя в покои кагана, опускались на колени и не решались поднять глаз. Вот только если случалось какое-то бедствие или заканчивался срок, который каган сам называл в день вступления на престол, то приходил палач с шелковым шнуром в руке и приводил в исполнение приговор.

Вероятно, потому влиятельные тарханы Азария и Иегуда бен Моисей из рода Ашина, так же, как и их предки, не стремились менять реальное влияние в стране на призрачное величие, подыскивая на роль сакральной Тени родственников победнее. Так, к примеру, покойный каган прежде пас у берегов Итиля небольшое стадо, его предшественник торговал на рынке лепешками собственной выпечки.

— Нынешний, наверно, окажется рыбаком, — пошутил Инвар, намекая на ремесло гостеприимного хозяина походного очага.

Старик только покачал головой, разглядывая свои изрезанные сетями, искореженные работой, опухшие от соли и воды руки.

— Бедной родни у беев из рода Ашина уже не осталось, — проговорил он серьезно. — Сын Иегуды бен Моисея — последний в роду. Существует, правда, пророчество о кагане, который грядет с Полуночи, но никто не знает, как его толковать.

В тот вечер Неждан долго сидел на речном берегу, то терзая родимое пятно на правом плече, то обнимая за шею ручного волка. О чем устами безвестного труженика хотела поведать судьба? Зачем дорога вела Незнамова сына в проклятый хазарский град? В последние дни он не раз к этим вопросам возвращался, мучительно пытаясь найти ответ. Ну что же, завтрашний день, день последний, если все ему не объяснит, то все решит, избавив разом и от вопросов, и от ответов. В конце концов, пути Господни неисповедимы, а звенья цепи человеческой жизни задолго до его рождения выкованы небесным кузнецом.

С первыми лучами солнца, словно выплеснувшими на стены хазарского Града потоки жертвенной крови — его крови, которую он без сожаления готов сегодня пролить, — Неждан был на ногах. Он долго плескался в реке, пытаясь священной водой и усердной молитвой очистить тело и душу от скверны, наверняка приставшей к нему в течение его не совсем уж праведной жизни. Впечатанный в плечо волк сердито щерился на Кума, недоумевавшего, за что его посадили на цепь и почему хозяин отправился купаться без него. Неждан еще раз провел рукой по плечу. Может, все-таки свести пятно, а то не так поймут. Впрочем, рубаху он снимать не собирается, а когда отдадут в руки палача, вряд ли кому приспичит разбираться. Обсохнув и одевшись, он ласково потрепал на прощание волка. Тойво и Инвар не дадут ему пропасть, но сумеет ли серый брат понять и принять то, с чем и человеческий мозг согласиться не в силах.

Молодой урман и внучок волхва хотели проводить его до ворот.

— Нет уж, оставайтесь лучше здесь.

— Может, все-таки стоило бросить жребий? — в последний раз попытался повлиять на решение побратима Инвар.

— Негоже отроку лезть в пекло поперед воеводы! — с улыбкой отозвался Неждан.

Он уже почти дошел до переправы, когда его догнал Тойво:

— Я тут вспомнил кое-что, о чем говорил мой дед, — покраснев, как маков цвет, сказал мальчишка. — Он как-то спросил у меня, в чем величье героев, которые в песнях путешествуют в иной мир. Я решил, что оно заключается в победе над врагом. Тогда дед улыбнулся и сказал мне, чтобы я запомнил. Мало пересечь границу миров, мало победить коварного врага, главное — вернуться живым обратно, дабы не оскудела земля!

Неждан с благодарностью потрепал мальчишку по вихрам, но ничего не сказал.

***

Когда он подошел к Граду, ворота еще не открыли и возле плавучего моста, как и у входа в каждый крупный город в такой час, собралось достаточно много народа. В основном это были рыбаки и торговцы рыбой, которым не терпелось доставить на рынок свежий улов, а также окрестные земледельцы, чьи утлые челны, как и спины их лошаденок и ишаков, отягощали корзины, наполненные благоуханными свежими плодами. Здесь же томились в ожидании немало горожан, а также двое или трое степенных купцов с охраной и верблюдами, груженными красным товаром. Все они, вероятно, накануне прибыли слишком поздно и не успели попасть до заката в град.

В ожидании люди проводили время за разговорами. Торговцы скоропортящимся товаром почем зря ругали медлительную стражу, заставлявшую их ждать (сколько подобной незаслуженной хулы Неждан наслушался, когда гриднем у братца Ждамира в Корьдно служил). Рыбаки хвалились друг перед другом уловом. Крестьяне сетовали на засуху и сборщиков податей, которые в этом году лютовали, как никогда. Купцы обменивались свежими новостями и прикидывали, удастся ли убраться восвояси до того, как начнется война, и получится ли хоть что-нибудь здесь продать. И все дружно в один голос ругали царя Иосифа и белых хазар, которые из-за непонятного многим упрямства отказались от условий Хорезмшаха и бросили свой народ по сути на произвол судьбы. Для большинства из присутствующих вопрос о выборе веры так остро, как для бека и его вельмож, не стоял, черные хазары или исповедовали ислам, или продолжали, как и их предки, почитать великих Тенгу. Впрочем, находились и такие, которые, убежденные в непобедимость эль-арсиев, утверждали, что никакой войны не будет и что руссы разбегутся, как овцы от волка, едва увидят знамя кагана, начертанное на его сияющем серебром, огромном как сама луна щите.

Стоящий неподалеку от Неждана старый изможденный рыбак, уж не тот ли, который принимал их в своем маленьком лагере у реки, услыхав подобные разговоры, только вздохнул:

— Ну и где же этот каган? Старого похоронили, а нового никак не выберут. Всё ждут исполнения предсказания. Каган, грядущий с полуночи, придумают же!

— Да что тут думать! — сердито отозвался его спутник, муж помоложе с почти не тронутой сединой черной, густой бородой и копной всклокоченных кудрявых волос. — Будто неизвестно, что с полуночи на нас только каган руссов идет!

На него опасливо зашикали, кто-то попытался что-то ему возразить, но тут заскрипели, отворяясь, тяжелые створки ворот, и обо всех разговорах пришлось забыть. Начались обычные повседневные возня и суета. Град обреченный продолжал жить, не желая задумываться о своей судьбе.

Хотя Неждан по рассказам побратима и новгородцев примерно представлял себе, где расположен дворец бека, плутать по извилистым пыльным улочкам меж одинаковых заборов и домов он не захотел. Чего доброго, еще за шпиона примут.

Когда начальник караула, смуглолицый, немолодой уже десятник, которому до зубной боли надоели препирательства с торговцами и их извечные стоны и вопли по поводу податей, узнал, кто такой Неждан и зачем пожаловал, он мигом переменился в лице. Он оглядел пришельца с ног до головы, несомненно, обратил внимание на сияющее чистотой и новизной облачение. Хотя хазары, справляя похоронный обряд, заматывали своих покойников в пелены, имеющие мало отношения к человеческой одежде, десятник понял, что к чему, и в расспросы вдаваться не стал. Он отдал несколько распоряжений тем, кто оставался на воротах, а затем, взяв с собой двоих стражников, отправился с посланником кагана руссов во дворец.

Хотя Неждан не надеялся второй раз пройти этим путем, он по привычке примечал дорогу и осматривал град. Хазарская столица расположилась на обширном острове, образовавшемся в междуречье Итиля и его полноводного рукава Ахтубы. Неплохо защищенный этими естественными преградами, город не особо заботился об укреплениях, а просто лениво богател, процветал и ныне клонился к упадку. Выгодное положение на пересечении путей купеческих караванов изменило и нравы жителей. Потомки кочевников-степняков теперь либо сами занимались торговлей, либо обеспечивали всем необходимым иноземных гостей.

Правда, находилось немало таких, кто по заветам предков продолжал жить богатством, которое давали тучные стада и свежая степная трава. Они проводили в городе только зиму, а с началом первой зелени целыми семьями и родами, прихватив чад и домочадцев, с песнями и бубнами отправлялись в степь и кочевали там до самых холодов. Поэтому в летнюю пору, помимо иноземцев, купцов и занятых управлением страной вельмож с их обслугой, в граде оставались лишь самые отчаянные бедняки.

Сейчас город выглядел многолюдным, и по большей части по пути им встречались вооруженные мужчины верхом. Их же хватало и среди тех, кто ожидал у ворот. Вероятно, главы родов, а также их братья, сыновья и племянники, отправив женщин и детей со стадами и челядью подальше в степь, возвращались в град, чтобы достойно встретить врага. Потомки великого народа, сумевшего когда-то покорить все окрестные племена, вновь вспоминали древнюю честь.

Вот только не поздновато ли они спохватились? Разве станет Господь помогать тем, кто привык вероломно нарушать слова священных клятв, кто с оружием в руках приходил в земли тех, кого поклялся защищать, кто предавал и продавал, заботясь лишь о своей выгоде? Пришло время платить. А кровь, как известно, выкупает только кровь!

Дворец бека оказался одной из немногочисленных каменных построек Града. Остальные жители, даже вельможи, использовали больше дерево и глину. В отличие от величественных ромейских палат и нарядных княжеских теремов славянских земель, жилище хазарских властителей, приземистое и почти лишенное со стороны фасада окон, больше напоминало крепость или тюрьму, а еще скорее склад или амбар, вроде тех, в которых братец Ждамир хранил собранные на полюдье скоры. А не окажется ли так, что за толщенными стенами (и как только побратим сквозь них проникал и выбирался обратно) он увидит лежащий грудами до потолка красный товар и тощих писцов, подсчитывающих хозяйские барыши. Но внутренние покои встретили его навязчивой, хвастливой роскошью, а когда он проходил по украшенной резными колоннами галерее, его взору открылся благоухающий розами сад.

Пока бек собирал вельмож, Неждана и сопровождающих его двоих эль-арсиев достаточно долго томили в каком-то тесном, полутемном и душном помещении. Охранники от нечего делать пялились на него, он разглядывал охранников. Одного из сторожей явно разочаровала скромность одеяния посла, он, видимо, привык к бархату и парче. Другой цепким взглядом смотрел сквозь одежду, силясь рассмотреть, а не спрятал ли вероломный русс какого-нибудь оружия. Неждан только усмехнулся на его старания. Нешто он не знает, что при желании убить можно и голыми руками.

Но вот в дверь постучали, и стражи по тесному безликому переходу проводили Незнамова сына в нарядно изукрашенный, завешанный и застеленный коврами, наполненный светом просторный зал, в котором его ожидал окруженный тарханами и беями, охраняемый эль-арсиями бек. Хотя в зале собралось не менее полусотни человек, и многих из присутствующих Неждан наверняка видел в Корьдно, их лица и фигуры сливались в единое пятно. Так радуга разноцветных красок, смешанных в одной плошке, превращается в грязно-серый ком. Для Незнамова сына сейчас существовал всего один человек — Иегуда бен Моисей, хазарский тархан из рода Ашина. Неждан сразу узнал его, и не только потому, что видел в Обран Оше. Трудно не узнать собственное лицо, даже если оно постарело на двадцать лет. Отец. Этого слова он не ведал и не собирался узнавать, слишком мало времени у него осталось. И все же речи, которые вложил в его уста грозный Святослав, он адресовал именно ему:

— Мой князь просит передать, что идет на вы!

Ну, вот и все. Больше они от него ни слова не добьются. Большего, впрочем, оказалось и не нужно. Серый ком вновь превратился в радугу, закачавшись многоцветными узорами парчовых и шелковых халатов, переливами яхонтов и самоцветов, блеском золотых и серебряных украшений, драгоценного оружия и брони. И над этим радужным буйством поднялось совершенно белое, бешеное лицо Иегуды бен Моисея, сверкнули карие, горящие ненавистью глаза:

— Взять его! Схватить мерзавца и немедленно! Прибить к деревянному коню на городской площади в назидание всем, кто только попробует бросить нам вызов!

Ал-ларсии кинулись исполнять приказ, заломили руки за спину, уткнулись в бока копьями, проткнув в нескольких местах кожу. Неждан стоял неподвижно. Он этого ждал и жаждал пройти этот путь до конца, как побратим, как Апостолы Петр и Андрей, как сам Господь. И то, что приговор огласил человек, давший ему жизнь, давший, как утверждал хан Азамат, в согласии и любви, придавало происходящему особый, непостижимый для простого понимания смысл.

Неждан ни о чем не жалел. Он тоже только что огласил приговор. И не одному человеку, ничтожной крупинке в океане вечности, а огромной, некогда непобедимой стране. Не каждому даже напоследок выпадает подобная честь. Пусть зовут теперь палача. Его кровь не останется без отмщения, и царю Иосифу не поможет тьма эль-арсиев, и не придут на помощь племена, которые много лет платили дань.

Ох, Всеслава, Всеславушка, зоренька ясная, где бы, в каком бы мире не пролегала сейчас твоя дорога, знай, что побратимы сторицей отомстят не только за твоего милого, но и за твою горькую судьбу.

Вероятно, Неждан слишком глубоко погрузился в свои мысли, уже отрешившись от постылого мира, потому он не понял, почему в зале неожиданно наступила невозможная, почти гробовая тишина, а копья убрались от его ребер. Прямо перед ним стоял седой как лунь старик, долгополыми одеяниями и струящейся ниже пояса бородой неуловимо схожий с великим Арво. Он и в самом деле выполнял у хазар что-то вроде обязанностей кудесника и жреца, предсказывая будущее по знакам изначальной Книги.

— Остановитесь! — властно приказал он. — Вы не можете причинить никакого вреда этому юноше, откуда бы он ни пришел, если не хотите навлечь проклятье на весь каганат.

— Что ты имеешь в виду, отец? — почтительно поинтересовался Иегуда бен Моисей, со смесью укора и сожаления глядя на старца. — Это посланник кагана руссов, дерзкий и бессовестный, как сам Святослав. Мы не можем оставить его в живых.

— Я знаю, чей он посланник, — строго глянул на него старик, — но он принадлежит к роду Ашина.

С этими словами, он раскрыл ворот Неждановой рубахи, обнажая плечо, и безошибочно указал на родовой знак.

— Этого не может быть! — потрясенно выдохнули беи и бек.

Неждан, кажется, тоже вымолвил что-то подобное, искренне жалея, что руки его несвободны и он не может себя ущипнуть, ибо происходящее слишком напоминало сон. Каким образом хазарский мудрец узнал его? Иегуду бен Моисея, похоже, тоже занимал этот вопрос:

— Откуда он мог взяться? — неприязненно спросил он.

— Думаю, Иегуда, тебе это известно лучше, чем кому-либо еще, — усмехнулся старик. — Как ты нарек мальчика, появление которого на свет ты и твой брат Азария предпочли скрыть от меня и моей дочери?

— Илия, — глядя куда-то в сторону, бросил тархан.

Беи и бек закивали. Очевидно, речь шла о чем-то давно всем известном.

— Но это невозможно! — почти вскричал Иегуда бен Моисей. — Крепость была разрушена. Они с матерью погибли в огне!

— Ты в этом уверен? — прищурил светлые умные глаза старый талмудист. — Посмотри на него. Не знаю, как ты, а я еще не забыл, как выглядел двадцать лет назад молодой воин, пленивший сердце моей несчастной дочери.

Он повернулся к Неждану, и его изборожденное морщинами лицо осветила улыбка:

— С возвращением домой, малыш!