Под знаменем Сокола (СИ)

Сын волка

Розоватый вечерний свет рассеянными косыми лучами лился в комнату сквозь забранные узорчатыми решетками окна, окутывая предметы паутиной причудливых теней, рисуя на стенах картины призрачные и невнятные, как сны, предшествующие пробуждению.

Вот он и дожил до заката этого дня и встречал его не в застенке, а под крышей дома, о котором все детство мечтал, — дома своего отца. Что это? Ответ на все вопросы или злая насмешка судьбы? Божий промысел или козни Чернобога? Зов великих предков или жестокий самообман? Ашина волк ехидно улыбался с плеча, словно старый талмудист. «Вот ты и дома, малыш». А и гори в яром пламени такой дом, порази моровая язва род ненавистный! Неждан знал только один дом — дом княжеской дружины, признавал только одно родство — родство по духу и оружию. И не хазарам поганым здесь что-то менять!

Чтобы размять мышцы и собраться с мыслями, Неждан прошелся по комнате. Удобная и просторная даже для нескольких человек, она напоминала покои арабских вельмож, в которых ему приходилось бывать во время странствий за морем. Те же ковры на полу, та же узорчатая резьба на стенах, те же пуховые подушки, разбросанные по углам. А и богато живет Иегуда бен Моисей! Красуется просторными хоромами, добрыми конями, дорогой броней и оружием, нарядными портами. И сыну его, небось, не приходится задумываться, где голову приклонить, откуда взять казну, чтобы вено заплатить за любимую… Но вот умрет последний в роду, и все богатство обратится в прах и развеется по ветру.

Напротив двери стояло огромное, в человеческий рост, зеркало. Неждан прежде видал такие только в императорском дворце. Думал, серебро, оказалось — гигантская отполированная глыба соли. Заглядывать в зазеркалье, в искаженный, как бы вывернутый мир отражений Неждан не спешил. Он примерно представлял, что увидит: полголовы седых волос, глаза старика на молодом лице. Однако искушение оказалось сильнее. Великий Боже! Что за чародейство? Почему с плеч спускается хазарский парчовый халат, когда лицо успели избороздить столько морщин? Неждан непроизвольно отшатнулся, и вздох облегчения вырвался из его груди. В зеркале отражался Иегуда бен Моисей.

Когда услужливые слуги закрыли за ним дверь, тархан опустился на груду подушек, удобно поджав ноги. Неждан решил последовать его примеру. В ногах правды нет, а коли придется предпринимать какие-то действия, то такое положение для прыжка или кувырка, пожалуй, даже удобнее. Иегуда бен Моисей, похоже, рассуждал таким же образом. Во всяком случае, в его позе Неждан не уловил и тени расслабленности или покоя. Впрочем, напряжение могло иметь прямое отношение и к тому непростому разговору, который им предстоял. Во всяком случае, Иегуда бен Моисей какое-то время молчал, собираясь с мыслями, а когда начал, то заговорил совсем не о том, о чем хотел.

— Я видел тебя в Обран Оше, — вымолвил он, старательно выговаривая славянские слова. — Ты хорошо сражаешься, хотя, на мой взгляд, пожалуй, слишком безрассудно.

— То же самое я могу сказать и о тебе…

Неждан едва не прибавил «отец», но сдержался. Он понимал, что признание родства может спасти ему жизнь, но как раз жизнью он сейчас меньше всего дорожил. Поганые не дождутся, чтобы, поддавшись зову их крови, он предал князя и побратимов.

Иегуда бен Моисей, похоже, это тоже понимал, потому, прежде чем продолжить разговор, ради которого сюда пришел, он долго молчал, собираясь с духом:

— Я знаю, что ты вырос в иной земле и присягнул на верность нашим злейшим врагам, — начал он медленно, словно выдавливая из себя каждое слово. — Но в нашу землю тебя привел сам Господь и Ашина-первопредок, ибо твоя судьба — возглавить свой народ!

— Моя судьба, — глядя в глаза хазарину, с вызовом ответил Неждан, — разрушить стены этого града или сложить здесь свою голову!

— И это говорит мой сын! — благородные черты тархана исказила судорога, словно слова собеседника в самом деле причиняли ему боль.

— Ты бы назвал нынче сыном последнего бродягу-самозванца, — безжалостно проговорил Неждан, — лишь бы избавить от непосильного бремени своего единственного и любимого сына Давида. Хан Азамат мне все рассказал.

Иегуда бен Моисей сцепил пальцы рук в замок и с прищуром глянул на молодого воина:

— Не каждый бродяга имеет на плече родовой знак, — серьезно проговорил он. — Кроме того, я вижу твое лицо. Мой достопочтенный тесть, ребе Ицхак, разглядел твое сходство со мной, а я вижу в твоих чертах память о матери, ибо ты унаследовал и ее красоту.

— И ты смеешь о ней говорить! Рассказать, какая из-за твоих сородичей ее постигла судьба?! Спасибо князю Всеволоду, не позволил мне последовать за ней!

— В том, что произошло, нет моей вины! — в глазах тархана застыла неподдельная боль. — Я любил Умилу и хотел назвать ее своей женой!

— Почему же тогда сразу в Итиль ее не забрал? Испугался гнева родни?

А ведь как все могло получиться. Неждан на миг представил себе нарядную улыбающуюся мать, какой он ее видел в самых заветных снах, и сильного молодого отца, который сажал сына первый раз на коня, вручал ему меч и лук, и неведомую девушку из далекого славянского племени, предназначенную в жены будущему кагану, последнему в роду… Ох, Всеслава, Всеславушка, зоренька ясная! Неужто вечно длиться разлуке? Неужто даже на холодных и сумрачных тропинках нижнего мира не пересекутся наши следы?

— Ты не вправе меня судить, — глухо проговорил Иегуда бен Моисей. — Ты должен понимать, что такое ответственность перед родом и семьей!

— Мне этого не понять, — горько усмехнулся Неждан. — Ибо я не ведаю, что такое семья. Что же до рода, я слышал, вы, хазары, считаете родство не столько по отцу, сколько по матери, признавая главенство материнской линии. Хан Азамат рассказал, что моя мать была из руссов, считай, что к ее племени я и принадлежу.

— В таком случае, с тобой поступят так, как принято поступать с врагами, — печально и тихо промолвил тархан.

— На все Божья воля, — улыбнулся в ответ Незнамов сын.

***

Когда Иегуда бен Моисей ушел, Неждан поудобнее устроился на пуховых подушках и, пока свет в окнах совсем не угас, углубился в изучение узоров, покрывавших стены и ковер на полу. Думать о чем-либо не хотелось, да и не имело смысла. Нить его судьбы, приближаясь к концу, совсем истончилась, оставив только иллюзию существования без мыслей, стремлений и надежд.

Нити причудливого орнамента извивались, вплетаясь одна в другую, словно нити человеческих судеб в бесконечном круговороте жизни, в котором одно поколение уходит, дабы смениться другим, где империи рушатся, чтобы возникнуть вновь, и дерзкая молодость не может понять умудренную опытом старость. Один из узоров изображал отягченную плодами яблоню, наподобие той, которую он мельком видел по дороге сюда в саду тархана. Неждан, хоть и не изведал сладости ее плодов, и сейчас ощущал их нежный аромат, смутно напоминавший аромат волос Всеславы, сохраненный заветной ладанкой у него на груди.

Впрочем, нет, конечно же, мастер изобразил не просто яблоню, но Древо. Не изначальное Древо Жизни, поддерживающее в равновесии миры. И не мертвое Древо Скорби, впитавшее кровь Спасителя. А то, которое росло в райском саду, давая отведавшим его плодов Познание. Познание рождает печаль. Первым это изведал прародитель Адам, горько возрыдавший о своей жестокой судьбе. Его плач повторили поколения его потомков, которые так и не сумели отыскать дорогу в рай, поскольку не ведали откровения Спасителя, открывшего, что путеводным маяком на этом пути может стать только любовь к Богу и ближнему своему. Неждан не искал Божественного познания, он и рая не искал, но, если бы ему не довелось познать и пережить одну-единственную любовь, его жизнь напоминала бы смерть.

Линии узоров изгибались и кружились в бесконечном хороводе, аромат яблонь и роз, доносящийся из скрытого от его глаз сада, навевал невнятные сны. Он шел по зимнему лесу с топором, подыскивая ровное и крепкое молодое деревцо, годное для древка копья. Больше всего для этой цели подходили клен или ясень. Ясеневым копьем сам Один врагов поражал. Почему же его выбор пал на яблоню? Прельстил на диво ровный, стройный ствол, так и просившийся лечь поперек ладони, поманил запах, ощутимый даже зимой. Впрочем, во сне мы часто совершаем поступки, о которых наяву и не помыслили бы.

Неждан почти почувствовал замах, ощутил, как топор вошел в дерево, и увидел, как по лезвию потекли, нет, не древесные соки, они зимой заперты в стволе, а капли крови. На руки безвольной тяжестью упал не тонкий статный ствол яблони, а бездыханное человеческое тело, меж пальцев побежала не коричневатая кора, а рассыпчатая каштановая коса.

Всеславушка! Родимая! Что же он наделал?! Как его рука не отсохла, притронувшись к топору?!

Неждан открыл глаза, пытаясь выбраться из пелены кошмара, все еще ощущая на пальцах свежую кровь. По комнате распространялся мягкий и явно не дневной свет, а на подушках у противоположной стены сидел незнакомый человек. Ровесник Инвара, он выглядел хрупким и измученным. Его плечам не хватало ширины, а грудь казалась вдавленной внутрь, как у лесоруба, угодившего под поваленное дерево. Впрочем, болезнью, которая источила изнутри это молодое тело, двигала сила куда более мощная, нежели лесной пожар или снежный буран.

Встретившись взглядом с Нежданом, Давид бен Иегуда улыбнулся мягкой, слегка извиняющейся улыбкой, словно говоря: я не хотел проникнуть в твои сокровенные мысли, и я никому ничего не скажу. Неждан нахмурился. С этим родичем он встречаться совсем не желал.

— Я видел ее, — тихо и печально сказал Давид бен Иегуда.

— Кого? — не понял, вернее, не поверил своим ушам Неждан.

— Девушку, чье имя ты только что произнес, ту, из-за которой ты пришел сюда.

Призрак безумной надежды бросил Неждана через всю комнату едва не к ногам юного Ашины:

— Она у вас?

Сводный брат только печально улыбнулся. А Неждан еще полагал, что это у него глаза старика:

— Если бы я сказал, что да, ты бы принял предложение отца?

Неждан отшатнулся от собеседника, словно от зловредной навьи, тревожащей покой людей. Кто дал этим двоим право так глумиться? Уж лучше бы на их месте оказались дыба и палач!

— Я не ведаю, слышал ли ты об этом, но я давал клятву верности русскому князю! — проговорил Неждан как можно более отчетливо. — И я бы не изменил этой клятве, даже если бы твой отец держал заложницей не только мою невесту, но и мою мать. К тому же я знаю, что княжны у вас нет. Вы отдали ее Ратьше Дедославскому.

— Это неправда! — усталый мудрец превратился в пылкого мальчишку, каким он на самом деле являлся. — Мы с отцом не ведали, что за девушка живет в светелке у Ратьши бен Мстислава, да и в Булгаре узнали, кто она, только когда ее след уже затерялся где-то в степи.

— Если бы вы не поддерживали дедославского княжича в его интригах, корьдненская княжна жила бы сейчас в тереме у брата.

— И потому ты желаешь гибели каганата и смерти всех его жителей?

— Насколько мне известно, — спокойно ответил Неждан, — Святослав хотел бы присоединить этот край к Руси, а кому нужна безлюдная земля. Те, кто возделывает пашни и выращивает скот, пусть возвращаются к своим полям и стадам. А вот тем, кто приходил в наш край, словно голодный хищник, придется держать ответ.

Юный хазарин кивнул, но думал он сейчас явно о другом. Теперь он походил на Анастасия ромея в часы, когда пытливый ученый хотел что-то объяснить или разгадать.

— И все-таки я не понимаю, почему ты так ожесточенно противишься своей судьбе. Мой дед сегодня еще раз все проверял. Иной доли у тебя нет!

— Каган, грядущий из страны саккалиба, — горько усмехнулся Неждан. — Да я лучше умру, нежели приму эту долю! Сколько еще твой отец собирается мучить меня, откладывая казнь?

— Ты разве не понял? — глаза Давида бен Иегуды сверкнули в неверном свете масляной лампы. — Кровь каждого Ашина, принимает он родство или нет, священна. И ее нельзя проливать.

— Много ли думал об этом твой дядя Азария, когда жег дом моей матери, — огрызнулся Неждан.

— Мой достопочтимый родич еще не вернулся из этого похода, когда его настигла страшная весть о смерти молодой жены. Она умерла родами. И их ребенка тоже не удалось спасти. Так неужели ты думаешь, что кто-то еще из нашей семьи или нашей земли решится причинить тебе вред. Ты останешься в этом доме по своей воле или против нее, а там пусть приходит твой князь. Сила первопредка Ашины и благодать закона Моисеева еще хранят наш народ!

Он поднялся, горделиво расправив немощные, узкие плечи, всем видом желая придать вес своим словам, но, сделав всего один шаг к выходу, зашелся мучительным удушливым кашлем, пятная стены и нарядные ковры каплями крови. Неждану пришлось подхватить его, чтобы он не упал.

Настежь распахнулась дверь, и в комнату влетел ожидавший своего юного господина снаружи седой, согбенный слуга, а вместе с ним — двое свирепых стражей с саблями наголо. Они оттеснили Неждана к противоположной стене, приставили сабли к шее и груди.

— Оставьте его! — из последних сил кое-как прохрипел юный Ашина. — Он ни в чем не виноват. И, главное, ничего не говорите отцу!

Он прикрыл глаза и обессилено повис на руках старого Рахима. Охрана так и не сдвинулась с места, они не имели права нарушать приказ. Стражи покинули комнату лишь когда звук шаркающих, заплетающихся шагов стих на дальнем конце длинного, глухого коридора, напоследок от души ринув пленника о стену. Неждан этого даже не заметил. Он не чувствовал ничего, кроме разом навалившейся на него бесконечной пустоты. Его словно выпотрошили и надули, как пустой рыбий пузырь.

Вот он и получил хазарскую благодарность. Вместо лютой и мучительной, но, в конце концов, избавляющей смерти — постыдный и нелепый в своей безнадежности плен. А если его все-таки провозгласят каганом, против воли проведут свой поганый обряд? Да как побратимам-то потом в глаза смотреть? На этом ли свете, на том.

Да нет, это невозможно! Дрянной мальчишка просто решил посмеяться над ним, заставить его страдать от боли, разъедающей нутро, как каждодневно страдал он сам! С другой стороны, тархан тоже ничего про смерть не говорил. Плененных врагов не всегда казнят. Те же ромеи предпочитают отправлять их на галеры или рудники, а то и просто держать годами в каменном мешке, выколов глаза и отрезав большие пальцы. И какая участь хуже, никто не возьмется сказать.

Ну что ж, тогда для него единственный выход — попытаться покинуть этот дом и этот град. И почему он так бездарно упустил момент?! Следовало с самого начала приставить к шее хазарчонка его же кинжал и, прикрывшись мальчишкой, как щитом, проложить дорогу к свободе! Следовало? Или все-таки нет? Неждан вспомнил ставшее из просто бледного изжелта-серым лицо Давида бен Иегуды, его судорожно открытый рот, хватающий мучительно режущий источенные легкие воздух. Даже если бы в их жилах не текла одна кровь, он никогда бы не унизил себя до такого непотребства. Это ж то же самое, что ребенка обидеть или на женщину руку поднять.

И все-таки отсюда действительно нужно выбираться. Выйти наружу или умереть. Как там говорил дед Арво? Настоящие герои не только пересекали границу миров, но и возвращались обратно. Вопрос — как? Дверь дубовая сработана на славу, окована железом, снаружи заперта на замок и засов. Но кто сказал, что ее нельзя снести с петель! Другое дело, а стоит ли? Охрана успеет поднять тревогу, и его путь к свободе окончится, не начавшись, и совершенно необязательно, что в мире ином. Провести остаток дней в оковах, это не то будущее, о котором стоит мечтать.

Тогда остается окно: находящееся под самым потолком, небольшое, взрослому человеку едва протиснуться, да еще и забранное решеткой. Прутья, переплетаясь, образуют не лишенный красоты узор, но каждый толщиной в палец и намертво вделан в стену, словно сначала появилась решетка, а потом стена. Сокровища они, что ли, здесь раньше хранили? Комната расположена на уровне второго этажа, окно выходит во внутренний двор, окруженный крытой галереей. Двор замощен узорчатой плиткой, но совершенно голый и, главное, просматривается со всех сторон. На галерее несут караул эль-арсии и воины из черных хазар, находящихся в подчинении у тархана. Туда тоже особо не сунешься. Разве что попытаться выбраться на крышу и сделать это, пока солнце еще не взошло.

Не заботясь более о сохранности богатых ковров и драгоценной резьбы, Неждан напружинился и, высоко подпрыгнув, ухватился за прутья решетки, подтянулся, уперся в стену ногами и напряг мышцы, вкладывая в безмолвное усилие весь свой гнев и всю обиду. Ну, Ашина-первопредок, помогай! Где это видано, чтобы волка, вольного сына лесов и степей, держали в клетке. Уж лучше сразу стрелу промеж глаз! Анастасий ромей рассказывал, как Иегуда бен Моисей, чтобы показать перед Ратьшиными кромешниками превосходство сынов Тогармы, переломил хребет медведю. Хотя Неждану с косолапым бороться врукопашную не приходилось, силушкой, он знал, Господь и хазарский батюшка его не обделили.

По лицу рекой лился едкий пот. Из-под ног сыпалась штукатурка. Ступни так и норовили соскользнуть. Спину ломило, и от недостатка воздуха темнело в глазах. Сердце колотило в грудь, точно преследуемый разбойниками путник или несущий важную весть гонец в ворота родного града. Но Неждан не собирался отступать, точно зная, что второго раза у него не будет. И потому, как не старались хазарские кузнецы, а решетка медленно, но начала подаваться. Куда она денется? Неждана сейчас больше заботило, чтобы в комнату снова не пожаловали стражники или его усилия не заметил кто-нибудь, наблюдающий за ним из окна. Но стражники, похоже, не имели приказа без особой надобности беспокоить то ли пленника, то ли сына тархана, а большинство окон по трем сторонам двора оставались темными. В одних из покоев, вероятно, в тех, которые принадлежали Давиду бен Иегуде, правда, горел свет и метались тени слуг. Ничего, у них нынче забот и с их юным господином хватает!

Хрясь! Решетка покинула-таки свое исконное место, оставшись у Неждана в руках. Он полетел спиной вниз на ковер и гору подушек. А все-таки не так уж плох этот здешний обычай. Почти и не больно, а главное — тихо. Снова наверх. Стараясь не ободрать кожу об острые обломки, просунул наружу голову и плечи. Край неба на востоке начал светлеть. Неужели до рассвета не получится? Плевать. Главное — добраться до крыши. Оказывается, расстояние от окна до узорчатого карниза не меньше, чем полтора человеческих роста. Без веревки никак, а где ее, спрашивается, добыть, разве что разорвать на полосы порты да подушки. Ладно, что-нибудь сейчас соорудим.

А как там стражи на галерее? В ожидании смены коротают время за разговорами, наверх никто не глядит. В доме тоже пока все спят, даже у юного Давида огни погасли. Похоже, на этот раз, слава Богу, вновь удалось костлявую от парнишки отогнать. Слава Богу? Эй, Незнамов, ты что? Когда это ты молился за поганых хазар? Неужто кровь вражья взыграла в твоих жилах? Мальчишку, впрочем, все равно жалко. В чем тут Правда, чтобы дети расплачивались за грехи отцов? Он еще раз глянул на окно комнаты сводного брата (брата по недоле, подумалось ему), и кровь застыла у него в жилах: Давид бен Иегуда собственной персоной стоял у окна.

В свете наступающего дня Неждан различал тонкие изысканно-изможденные черты лица, темные провалы глаз, копну густых, черных, как у всех Ашина, волос. Он понятия не имел, как долго юный хазарин там находился, но сразу понял, что тот видел все. «Интересно, почему он до сих пор не поднял тревогу? — с пугающей отстраненностью подумал Неждан, — Хочет насладиться зрелищем до конца?» И тут младший Ашина приблизил лицо к окну и его алые от неизменной лихорадки губы тронула улыбка. Нет, не злобная не насмешливо-торжествующая, не холодно-надменная, но понимающая и бесконечно печальная. Так улыбается человек, сделавший свой выбор, так только прошлым утром улыбался сам Неждан.

Бедный мальчик! Неужели никакого другого выхода нет? Хоть сам оставайся да каганом становись. И звучит-то как складно: Илия бен Иегуда! Вопрос только, от какого кагана выйдет больший толк: от здорового, но ненавидящего всей душой и эту землю, и ее народ, или от хворого, но такого, который вне этой земли и этой страны себя не мыслит. Впрочем, участь каганата все равно решена, а что до брата, пусть живет, сколько ему отпущено. На бранном поле им все равно не встречаться, а потом только Господь знает, какое им обоим уготовано потом. Во всяком случае, для Неждана все потом ограничивалось пока полуторасаженным участком кладки, отделяющим его от пути к свободе.

Хватит на пустые размышления время терять! Рубаху долой, подушки, тем более, жалеть нечего. Но что там за серая тень мечется по двору, сея хаос и смятение. Да это же Кум! Как он сюда попал? Стражи с топотом и руганью несутся по галерее, силясь его поймать, а он только скалит острые зубы, ни на кого не нападая, но и не даваясь в руки.

— Эй, Незнамыч, это ты там что ль?

Вихрастая голова Инвара свесилась откуда-то сверху. Следом прилетел моток веревки.

— А решетка как же? Ты ее что, уже того?! Вот это силища! А я-то голову ломал, как с ней справиться! Кума во двор подпустил, внимание отвлечь!

— Я же, кажется, велел вам оставаться на берегу, — с притворной строгостью глянул на него Неждан, оказавшись наверху.

— Это все Тойво! — виновато начал Инвар. — Раз пятнадцать в город наведался, все про тебя разузнал. Ну не мог я его удержать, ты же знаешь, какой он.

«Ты, можно подумать, не такой!» — усмехнулся Неждан про себя, осторожно пробираясь вдоль водосточного желоба следом за побратимом.

— А сам-то он сейчас где?

— Остался снаружи, лодку на реке караулит.

На разговоры больше времени не оставалось. Дом пробуждался. Кто-то кричал «Держи вора!», и по двору грохотали сапоги эль-арсиев и хазар, собиравшихся в погоню. Сиганув в полумрак сада (ох, Всеслава, Всеславушка, о чем ты хотела поведать, явившись ему под крышей отчего, но не ставшего родным дома в образе дикой яблони) и перелетев через ограду, они помчались со всех ног, преследуемые, наверное, целой тьмой. Пушистый хвост Серого Кума, который выбрался наружу раньше них и теперь задавал темп, мелькал впереди, точно знамя вождя или манок собачьей упряжки финнов, а восходящее солнце и запах реки манили за собой, удваивая силы.

Вдыхая полной грудью благодатный утренний воздух, наполненный ветром, росой и ароматами трав, ощущая прикосновение заветной ладанки, колыхавшейся у него на груди, Неждан неожиданно постиг смысл сегодняшнего сна. Ох, Всеслава, Всеславушка! Из своего далекого далека ты продолжала милого хранить и беречь! Кто лишает жизни ближнего, убивает и себя, а тот, кто ищет смерти, Бога гневит, душу свою губит. Ну что ж, коли так, будем жить! Тойво дал им с Инваром надежду, Всеслава указывала путь, а там как выйдет.

Хотя ехавшие верхом люди Иегуды бен Моисея не могли разогнаться в лабиринте узких кривых улиц, расстояние неуклонно сокращалось. Сначала возле уха Неждана пропела стрела, потом в нескольких шагах от него в землю вонзился нож.

— Мой отец говорил, что воинов, погибших во время бегства, не пускают в Вальхаллу, — проворчал Инвар, вытаскивая из наплечника стрелу и стараясь не замедлить шаг и не сбить дыхание.

— Это не бегство, а временное отступление, — рассмеялся в ответ Неждан. — Мы еще вернемся, и поганым мало не покажется!

Им удалось отвоевать у погони около ста шагов, прежде чем они достигли разведанного днем Инваром перелаза, где с другой стороны ждал с лодкой Тойво. Сначала Неждан подсадил более легкого урмана, потом кинул ему Кума, затем полез сам. Он уже оседлал стену, глазами узника, нежданно обретшего свободу, обозревая умытую росой, одетую рассветными лучами степь и матушку реку. Различал внизу в причаленной лодке крохотную фигурку махавшего ему Тойво, маленького лебеденка, которому следовало доставить их на доступный только живым берег негостеприимной Туони…

— Вон он! Держите его! Я сказал, не стрелять!!! — граничащее с безумием отчаяние в голосе отца заставило его обернуться.

Одна стрела вспорола воздух рядом с его лицом, другая ожгла плечо, угодив промеж глаз дарованного предками волка. Неждан попытался увернуться, но тут подоспела еще одна и неестественно медленно, но совершенно неотвратимо вонзилась ему в грудь. Он пошатнулся, раскинул руки и начал падать навзничь. Туда, где призывно плескались воды реки, туда, где начинался иной мир.