Под знаменем Сокола (СИ)

Долг платежем красен

— Зачем ты его так? Чуть не придушил! А если бы он захлебнулся!

— Да все с ним в порядке. Видишь, в себя приходит. За своё самовольство он ещё не такого заслуживает! Да и тебя, голубушка, видно, батюшка в детстве розгами мало порол.

— У меня теперь есть муж, которому дозволено женщину глупую уму-разуму поучить!

Анастасий открыл глаза. Он увидел смолёный борт новгородской ладьи и соединившуюся в страстном, долгом поцелуе молодую супружескую чету. Пятнистый Малик тыкался лбом в его бок. Александр. Как он не признал? Искандер Барс, который привык всегда поспевать вовремя.

— Ну что, наворопничек, — наконец оторвавшись от жены (уж поучил, так поучил), наклонился к нему воевода. — Много ли разведал?

Анастасий, не обращая внимания на откровенно издевательский тон, хотел поведать про огузов, но язык его пока не слушался.

— Спафария своего херсонского видел? — продолжил расспросы Александр.

Критянин кивнул.

— И как мы его упустили? — сокрушенно покачал головой дядька Нежиловец.

— Как-как, — сердито глянул на него молодой вождь. — Так же, как этого «героя»!

— Огузы! — наконец сумел выговорить Анастасий.

— Вот именно! — сверкнул глазами Александр. — И воинов там около трёх сотен.

— А у тебя? — встревоженно приникла к нему Феофания.

— Моих сотня, и у Аяна три. С огузами-то мы справимся, чай, не в первый раз. Другое дело Ратьша с Гершомом и их порошок. Насчёт Звездочёта не знаю, но Мстиславич пойдет до конца, а мне совсем не хочется братьев на верную гибель посылать.

— О порошке можешь не тревожиться.

Анастасий блаженно улыбался. Услышав о четырёх сотнях ратников, он уже успел вознести благодарственную молитву Небесам.

— Я не просто так в гости к старым знакомым наведывался. И совсем ни к чему было меня душить! — возмущённо возвысил он голос. — Говорить до сих пор больно!

Он поведал о своих похождениях. Дядька Нежиловец только виновато вздыхал, а Феофания в волнении зажимала рот рукой.

— Ловко придумал, — со странным выражением на лице похвалил его Александр. — Теперь надо молить Бога о том, чтобы захватить этого Звездочёта живым.

Когда долгая, богатая событиями ночь наконец отступила, оставив прозрачное покрывало сумрака, словно драгоценной каймой, украшенное у края неба золотисто-розовой полосой рассвета, в степи заревели трубы, и на берег выступили выстроенные в боевой порядок огузы. Как и ожидали Мстиславич и Звездочёт, их преследователи-новгородцы обратились в постыдное бегство. Развернув парус (ветер все еще дул с Общего Сырта), сидя по двое на весле, они гребли не покладая рук, и даже не пытаясь ответить на сыпавшиеся вовсю на палубу огузские стрелы. Ратьша тоже поставил парус и начал разворачивать ладью. Жажда мести пересилила осторожность: ему хотелось самому захватить в полон одурачившего его ромея и его сестру, тем более, что до него дошли слухи, что проворная жёнка воеводы ждет первенца.

— Ну что, клюнули? — поднимая всклокоченную голову от весла, поинтересовался Твердята.

— А то! — хищно улыбнулся в ответ Талец.

— Вы оба, чем болтать, лучше шлемы наденьте! — посоветовал со своего места дядька Нежиловец. — Пристрелят ещё ненароком!

— Ну и жарища! — тяжко вздохнул приехавший вместе с Александром рыжий здоровяк Радонег. Он тоже пожелал сесть на весло. — Потом совсем изойти можно!

— Тебе это только на пользу! Жир лишний сгонишь! — увертываясь от очередной стрелы, отозвался Торгейр. — Печенеги в такой одёже все лето вон ходят и ничего, пока живые!

Говоря про одёжу, он, конечно, имел в виду прошитый войлоком, как печенежский халат, подкольчужник, который вместе с броней каждый из гридней загодя надел под рубаху. Хотя это снаряжение явно не предназначалось для гребли, оно неплохо спасало от огузских стрел, тем более, что грести осталось уже недолго. Александр, сидевший на одном из носовых вёсел левого борта, скомандовал дядьке Нежиловцу разворот. Сигналом для гребцов, как и для конницы, послужило зарево, взметнувшееся в том месте, где Анастасий видел накануне огузское становище. Это воины хана Аяна, ведомые уроженцем здешних мест, пастухом Сонатом, обогнув стан огузов, подожгли их вежи.

Когда Ратьша узрел дружины, с тыла и с чела атакующие его союзников, мысли которых к тому же пребывали в смятении, уносясь к оставшимся в пылающих шатрах семьям, он на какое-то время впал в оцепенение. Во всяком случае, вёсла его ладьи замерли в воздухе. Затем, осознав, что попытка бегства против ветра и усиленного им течения неосуществима, тем более, что берег, куда не кинь взгляд, постепенно захлестывала живая волна: попавшие в окружение огузы пытались прорваться в степь, в то время как русские и печенежские сотни уверенно теснили их к реке, он приказал готовиться к бою. Конечно, проклятый русс опять его переиграл, но, может быть, сегодня удастся, как зимой, сойтись с ним глаза в глаза, а если боги окажутся немилосердны, что ж, иудейский колдун всегда успеет их всех отправить в исподний мир!

Анастасию неоднократно приходилось участвовать в битвах и на суше, и на море, и в городах, и он знал, что сражения на кораблях проходят всегда более ожесточенно. Когда ладьи, исчерпав все преимущества, которые можно выиграть при умелом маневрировании, сходятся борт в борт, всё решает лишь расположение Небес, доблесть и сплоченность дружины, а также мудрость и выдержка вождя.

Ратьша привел на Самур отчаянных бойцов, многие из которых родились на морском берегу и с малолетства учились добывать себе хлеб мечом. Угодив в ловушку, которую сами расставляли, они не дрогнули, на деле пытаясь доказать, что их желание избежать встречи являлось лишь игрой. Но в этом походе они только присматривались к Мстиславичу и приноравливались друг к дружке и потому сражались, не страшась умереть, но каждый сам за себя.

Что же до новгородцев, то их объединяло не только единство Отечества и Веры, святая ненависть к беззаконному Ратьше и желание воздать ему и его покровителям по заслугам. За годы боёв и походов научившиеся понимать товарища с полуслова, спиной всегда ощущая его спину, они, не задумываясь, отдали бы жизнь как за воеводу с молодой боярыней, так и друг за друга, и потому Господь их направлял и хранил. Ведомые Александром, многократно оправдавшим как свое славянское прозвание, так и крещеное имя, они не позволили чужакам даже ступить на борт снекки, в праведном гневе обрушивая на наемников руку карающего судии.

— Ну погоди, Мстиславич! — приговаривал Талец, тесня Ратьшиных людей от борта к борту. — Отольются тебе слезы тешиловских женщин!

Хотя его молодая жена и малютка-сын находились при нём, после плена рыжая корелинка стала слегка заговариваться и около двух месяцев вне всяких сроков носила кровь. Феофания едва её выходила.

— Живьем надо брать подлеца, пусть расскажет, где на этот раз укрыл Всеславу княжну! — раскатисто басил Радонег, вытаскивая дымящийся меч из чьего-то разрубленного тела.

— Правильно, — соглашался с ним Торгейр, отражая удары сразу троих или четверых противников. — Вздернуть на дыбе да пятки поджарить, как он желал нашему Неждану!

— Незнамова сына этим всё равно не вернёшь, — вздыхал, потрясая верной секирой, дядька Нежиловец. — А что до Всеславы, то жива ли она?

— После с Ратьшей толковать станем, — гремел над рекой голос Александра. Тех, кто вставал на пути его Дара Пламени, не спасала никакая броня. — Вы мне Звездочёта, главное, не упустите!

— Эй, Хельгисон, — звал его с другого конца палубы дедославский княжич, встреча с которым тоже стоила многим если не жизни, то тяжелых увечий. Анастасию с сестрой в этом походе не давали забыть ремесло. — О чём ты хотел потолковать? Давай начнём прямо сейчас, я, кстати, тоже хочу у тебя узнать, куда вы с Незнамовым сыном дели мою невесту?!

Он все больше и больше ярился, крепко закручивая вокруг лезвия меча бешеное коловращение смерти. Он видел, что победа от него неотвратимо ускользает, но уже ничего не мог поделать. Александр выиграл эту битву еще до того, как обнажил Дар Пламени. Новгородцы, окончательно сломив сопротивление наемников, вязали их, как баранов, в то время как вершники Аяна топили огузов в реке.

— Эй, чародей! — проревел, в отчаянном порыве прорубая себе дорогу к корме, Мстиславич. — Давай, порадуй нас хорошим огоньком, а то сердцу как-то зябко!

Услышав про огонёк, Анастасий кубарем скатился в трюм. Так вот где всё это время скрывался Гершом. Не стоило и сомневаться. Хотя критянин ведал, что ночью трудился не зря, в сердце у него копошился червь сомнения, а вдруг какая-то часть, как и весной, уцелела.

Увидев его, Звездочёт небрежно кивнул, словно они расстались только накануне.

— Твоих рук дело? — поинтересовался он с видом птицы, у которой куница разорила кладку, оглядывая нанесенный Анастасием урон.

— А на что ты рассчитывал? — невозмутимо пожал тот плечами. — По крайней мере, я не клялся святынями, чтобы верность своим же словам преступить.

— Так велели звёзды, — бесстрастно отозвался Гершом.

— И они же тебе велели изменить направление пути? Ты же, вроде, не собирался в Итиль?

— В Магдебурге мне нечего делать, — проговорил Звездочёт печально. — Архиепископ Бруно, единственный христианский ученый, не считая, может быть, тебя, мой пылкий друг, в беседах и спорах с которым я находил неизменное удовольствие, скончался. Его брат — невежественный варвар, для которого смысл жизни — война. Нынешние хранители и хозяева библиотеки — полуграмотные попы-изуверы. Раввины Майнцкой иешивы — спесивцы и догматики, с которыми просто не о чем говорить.

— Но ведь ты собрался в Итиль не за разговорами, — сыронизировал Анастасий, — Не боялся, что твой дар каганату уничтожил бы книги, которые ты так прежде любил?

— Насчет книг я заблуждался. Книги созданы людьми, а люди в этом мире являются источником зла, стало быть, все, написанное в книгах, служит его преумножению!

Он поднял на Анастасия взгляд, и критянин понял, что этот человек совершенно безумен:

— Конечно, гибель сотни дикарей и пары книгочеев, причастившихся тайны, не искоренит всех тлетворных плевел, — продолжал Гершом, — но хотя бы отчасти очистит мир от скверны…

Он поднял десницу, и в полумраке трюма заплясал огонек масляной лампадки. В другой руке книгочей держал горшок с порошком:

— Здесь осталось немного, но, чтобы поднять в воздух две ладьи, а заодно разнести в клочья нас с тобой, думаю, хватит.

Анастасий стоял, как громом поражённый, не ведая, что тут можно предпринять. Если прыгнуть вперёд или бросить нож, Гершому все равно хватит времени, чтобы поджечь запал.

И в этот момент над ухом критянина раздался знакомый, обычно предвещающий боль, но прозвучавший сейчас сладостнее гусельных перезвонов свист кнута. Удалая поляница Войнега владела этим оружием не хуже, чем мечом. Фитилёк погас, крепкий ремень, сдирая кожу, обвил запястье Звездочета, и светильник, из которого не пролилось ни капли масла, оказался в руках воительницы.

— Долг платежом красен! — заговорщицки подмигнула она Анастасию.

Тот рассеянно кивнул и поспешно подхватил выпавший от неожиданности из левой руки Звездочёта горшок со взрывчатой смесью.

— Ну что, холоп ученый, — приставила свой меч к горлу Гершома поляница. — Расскажешь, из чего ты делаешь свой колдовской порошок?

В этот миг она была великолепна. Уродливая маска, которую Феофания каждый день создавала для нее из свекольного сока, чёрной рябины, воды и муки, как бы исчезла. Войнега полностью искупила вину и, расстроив зловещий замысел Мстиславича, осуществила свою месть.

Гершом покорно поплелся к выходу, воительница подгоняла его мечом. Анастасий шагал следом, размышляя, как быть и что предпринять, если Звездочёту не хватит выдержки сохранить свою тайну.

Но предпринимать ничего не пришлось. Поднимаясь по крутой лестнице, Гершом внезапно споткнулся, едва не напоровшись на меч Войнеги, и начал валиться ничком и на бок, хватаясь за горло в предсмертных судорогах. На губах его пузырилась кровь, глаза остановились.

— Что происходит? Ты почему застыл, как пень, сделай же что-нибудь наконец!

На забрызганном чужой кровью лице Александра смешались гнев и смятение.

— Что тут уже можно сделать? — вздохнул раньше него разобравшийся, что к чему, дядька Нежиловец.

— Он принял яд, — пояснил Анастасий. — Я не догадался его обыскать, а он, видимо, таким образом решил избежать пристрастного допроса.

— Много он об этом думал, когда тебя хазарам выдавал, — взяв себя в руки, проворчал воевода.

Анастасий тем временем обозревал картину недавно завершившейся битвы, не находя среди пленных и убитых ещё одного человека, которого стоило расспросить.

— Ратьши здесь нет, — пояснил Александр, и критянину почудилось, что он услышал вздох облегчения, вырвавшийся из уст Войнеги. — Я позволил ему уйти. Секрета он всё равно не знает, а потому, брать его в плен только себе дороже. Кому бы он ни служил, он дедославский княжич, потомок Вятока и Ляха. Как пойдут на хазар его сородичи, коли мы позорной казнью или пленом оскорбим княжескую кровь.

— А как же Всеслава? — удивился Анастасий.

— Ты разве не понял, княжны у него нет. Похоже, он сам хотел бы узнать о её судьбе.

— Похоже, ты прав.

— И, стало быть, сбываются худшие опасения, — покачал многотрудной головой дядька Нежиловец.

— Время покажет, — сказал воевода. — А пока, главное — придумать, как всё ваше путешествие вразумительно князю описать и объяснить.

— А что тут объяснять, — подала голос взошедшая на палубу взятого на меч кнара Феофания. Она внимательно посмотрела в сторону Радонега и Торгейра, которые под белы руки выводили из трюма немного потрёпанного спафария Дионисия, и повернулась к мужу:

— Беглый тать Ратьша и его хазарские приятели похитили строителя осадных машин и хотели через земли огузов вывезти его в каганат. Пришлось его выручать. Думаю, в интересах спафария подтвердить истинность этих слов.