Под знаменем Сокола (СИ)

Княгиня и князь

Ласковое закатное солнце, справляя праздничную вечерю, заливало небо и землю липовым медом, янтарным елеем и терпким пурпурным вином. Их благословенные потоки растворялись в водах Днепра, изукрашивали берега, щедро изливались на крыши и стены домов. Чешуйками самородного золота проникали в распахнутые по летнему времени двери и окна просторной, хорошо проветриваемой клети, в которой запах свежего теса соединялся с ароматом лесных трав. Украшали розанами и без того румяные лица женщин.

Боярыня Мурава вместе с присланными светлейшей Ольгой разумными прислужницами и добровольными помощницами из числа жен и дочерей воинов и воевод разбирала срезанные по утренней росе пригодные в лечьбе травы, чтобы по осени начать готовить снадобья для балканского похода. Чуткие проворные пальцы женщин былинка к былинке, лист к листу вязали истекающие соком стебли в объемные пучки, которые сновавшие по лестницам и стропилам проворные мальчишки развешивали сушиться под самым потолком.

Защитивший руки до локтя толстыми кожаными перчатками Тойво трудился вместе с боярыней внизу: укрощать, обращая на пользу людям, траву борец и другие злые травы, одно прикосновение к которым несет, самое малое, серьезные ожоги, куда более опасно и ответственно, нежели ребячья возня под потолком. Да и деду по возвращении будет, о чем рассказать.

— Не переживай, как только немирье у нас кончится, я за тобой пришлю! — перед отправлением в землю вятичей взъерошил кудесник вихры на затылке внука. — Пока еще у боярыни лечьбе поучись да Всеславу утешь.

Тойво в который раз закусил губу от досады, опуская на землю любовно собранную дорожную котомку, где помимо редких заморских снадобий, частью купленных в Корсуни, частью подаренных новгородской боярышней, лежал пергамент с изображением башни Сиагр и берестяные грамотки со списками редких рукописей. Сколько можно ждать-то? Так всю жизнь прождешь. Вслух он, конечно, ничего такого говорить не стал. Слишком он соскучился по деду, чтобы, едва накоротке перевидевшись, сразу дерзить. Единственное, на что он решился, осторожно спросить, а когда ждать гонцов.

Услышав вопрос, вещий Арво почему-то вздохнул, глядя в сторону Всеславы-красы, которую, казалось, нынче никакая сила не могла оторвать от ее Неждана:

— Может, осенью, — сказал кудесник понуро, — а может, и раньше.

Поначалу Тойво едва не каждый день бегал к городским воротам поглядеть, не едут ли гонцы, потом понял, что все это зря. Да и что толку в этих гонцах? Прибывший около двух недель назад в Киев Тороп вместе с радостной вестью о победе под Дедославлем со скорбью сообщил о кончине светлейшего Ждамира. Из окаянной Дедославской ветви тоже не уцелел никто. Да и то сказать, кто бы им, крамольникам, Правду людей и богов поправшим, княжую шапку отдал. И хотя пламя мятежа почти утихло, как утихает пожар в торфяном болоте под напором ливня, пока лучшие мужи решали, что делать и как быть, земля вятичей застыла в напряженном ожидании. Потому ни о его, Тойво, отъезде, ни о скором возвращении домой мужей, сыновей и братьев собравшихся под Муравиным кровом женщин даже речи не шло.

Конечно, месяца, а то и года проводившие в ожидании жены, дочери и матери воинов свою тревогу научились умело скрывать. Спорую работу сопровождали повседневные разговоры и шутки, прерываемые только песнями, и далеко в Заднепровский простор летел красивый, звонкий голос красы Всеславы. Точно в родном Корьдно, искусная певунья вела подруг за собой, ни разу не сбившись и не спутав слова. Выросшая на княжьем дворе, прошедшая суровые испытания, молодая жена прославленного воеводы держалась спокойнее и безмятежнее других. А что до слез, пролитых в подушку бессонными ночами, когда темнота нашептывает лихое, молитв да поклонов, положенных дома перед иконой или в Божьем храме вместе с боярыней Муравой и светлейшей Ольгой, то кто же станет их считать.

Когда погасли последние лучи солнца, женщины закончили работу и стали расходиться по домам. Завтра на рассвете они вновь все вместе отправятся в лес или на заливные луга: от Купалы до начала сенокоса травы самую силу набирают, а для большого похода снадобий понадобится ох, как много! Хоть бы с ладами любимыми, соколами ясными, зиму удалось вместе перезимовать!

Всеслава краса домой не торопилась. Оно и понятно. Кому понравится коротать вечер одной в толком не обжитой, просторной, но пустой избе, где выложенные величавыми венцами нарядно изукрашенные стены сжимаются и давят, точно в затхлом порубе, а надежда заперта в узком круге света, отбрасываемого масляной лампадкой возле венчальных икон. Пока новгородская боярышня и Тойво снимали забрызганные отравой фартуки и рукавицы, она прибралась на столе, почистила инструменты, навела воду с щелоком.

— Может, переночуешь у нас? Куда уж идти в такую поздноту!

Чуткая и мудрая ведунья, безошибочно угадав состояние подруги, спешила протянуть руку помощи. Али она не понимала? Тойво, неотлучно находившийся при боярыне, слышал и тяжкие вздохи, и сдавленные всхлипы, и слова неумолкаемой молитвы от вечера до утра.

— Только спать вам вряд ли дадут! — подала голос Муравина прислужница Воавр, присматривавшая за детьми.

Мирно почивавший под звуки разговоров и песен малыш Лют, едва только в клети стало тихо, открыл глазки и теперь вовсю улыбался, показывая пару первых зубов, и тянул ручонки к матери, приглашая ее на игру.

— Лето — не время для сна! — отозвалась боярыня, расцветая ответной улыбкой своему маленькому сокровищу.

Всеслава смотрела на них с умиротворением, украдкой прикладывая ладонь к собственному чреву. Хотя даже внимательный взгляд не нашел бы в ней сейчас никаких изменений, вещая подруга на днях уверенно подтвердила те робкие предположения, которые несколько седьмиц тому назад высказала не находящая себе места от волнения молодая женщина.

Как оказалось, разумный не по возрасту Лют пробудился не только для того, чтобы приобщиться материнского тепла и любви. Занятые ребенком женщины не услышали звука шагов, впрочем, воевода Хельги, несмотря на оставшуюся на память от хазарского плена легкую хромоту, всегда ступал не менее бесшумно, нежели его неизменный спутник Малик.

— Так и знал, что здесь вас отыщу! — раньше приветствия молвил он, оказываясь вместе со своим пардусом в круге света.

Уделив толику внимания своей семье (сынишка с радостью пошел к нему на руки и даже попытался дотянуться до хвоста пятнистого Малика), но так и не объяснив, что означает его, хоть и желанное, но неожиданное появление, Лютобор повернулся к Всеславе:

— Пойдем, госпожа, тебя там ждут.

Возле дома, поставленного Незнамовым сыном, и в самом деле собралось не менее полутора десятков нарочитых, в которых Тойво при свете факелов узнал дядьку Войнега, бояр Урхо, Остромира и Быстромысла и еще несколько человек из княжьего совета. Едва завидев ту, которая до этой зимы носила титул корьдненской княжны, прибывшие дружно обнажили головы и, войдя вслед за молодой хозяйкой в просторную горницу, в которой расторопные слуги уже затеплили огонь и начали собирать угощение, поклонились Всеславе, как положено при обращении к светлейшим князьям, до самой земли.

— Что случилось? — от растерянности и тревоги Всеслава едва могла говорить. — Что все это значит? Где Неждан?

— Твой супруг, госпожа, слава Богу, жив и передает тебе привет, — вслед за нарочитыми обращаясь к жене побратима как к высшей по положению, поспешил успокоить ее Хельгисон. — Хотя дела земли вятичей, — он слегка запнулся, выразительно глянув на Добрынича и бояр, — помешали ему приехать сюда, он надеется на скорую встречу в стольном Корьдно.

— В Корьдно? — Всеслава не сумела скрыть изумления. — Почему я должна туда ехать?

Вместо Хельгисона слово взял седобородый боярин Урхо, которого в совете уважали за спокойную рассудительность и преданность отрасли светлейшего Всеволода:

— Как ты, наверное, уже знаешь, госпожа, — начал он с непритворной скорбью, — твой брат, светлейший Ждамир, отправился по Велесову пути. Мстислав Дедославский с сыновьями, поднявшие мятеж, тоже поплатились за свое неразумие жизнями. Великокняжеский стол в Корьдно ныне пустой стоит, а как нельзя телу без головы, так нельзя земле без князя, тем более, такой обширной земле, как наша.

Он пал на колени, и остальные бояре последовали его примеру:

— Матушка княгиня! Не губи! Защити и спаси малых своих! На тебя одна надежда смуте конец положить!

— О чем вы толкуете, достойные! — попятилась Всеслава. — Где княгиню увидели? Дяденька Войнег, — от волнения она оговорилась, — то есть, батюшка, все мне рассказал.

— Про то нам известно, — кивнул боярин Урхо. — Да только волей великого Велеса покойный Ждамир вас с Нежданом своими преемниками назначил, а вещий Арво, посоветовавшись с богами и духами великого Вятока и Ждамира, подтвердил, что только с вашим вокняжением в земле вятичей воцарится мир.

Что могла на это ответить Всеслава? Только поблагодарить бояр и собираться в дорогу.

***

В кузнице вещего Арво горел огонь. В тигле, превращаясь в бронзу, плавились олово, серебро и пара золотых дирхемов. Возле стены лежали готовые к работе железные бруски и толстые прутья. Из гостевой избы доносились приглушенные разговоры отправляющихся на покой людей, громыхал цепью и утробно ворчал, насыщаясь своей долей жертвенной трапезы, сторож-медведь, и прял ушами, переступая в стойле с ноги на ногу, могучий лось, верный спутник волхва во всех дальних и ближних разъездах. С того времени, как Незнамов сын, тогда еще Соловей, сидел у этого очага, спрашивая у волхва, сумеет ли побратим замирить его с князем Ждамиром и русским Святославом, здесь ничего не изменилось. Разве что по крышам тихонько барабанил несущий запах прелой листвы дождь, первый предвестник наступающей осени, да на верстаке помимо привычных оберегов лежали покрытые затейливым рисунком прокаленные в можжевеловом дыму наговорные топоры да мечи.

На лавках и скамьях вокруг очага расположились Святослав, Хельги Хельгисон, Анастасий, бояре Урхо, Быстромысл, а с ними еще несколько присных воевод и нарочитых. Неждан, сидя у бревенчатой стены, обеими руками сжимал десницу прильнувшей к нему Всеславы. Левая рука молодой женщины, локоть которой бережно поддерживал дядька Войнег, обнимала округлившееся чрево: буквально накануне сам не свой от счастья и гордости Неждан впервые услышал, как играет в утробе их дитя.

Два месяца минуло со дня погребения светлейшего Ждамира. Неждан, хоть и искренне оплакивал молочного брата, на похоронах не присутствовал. Куда там. Он тогда едва мог глотать и дышать, не то, что твердо стоять на ногах. Обожженное горло распухло настолько, что Анастасию чуть не пришлось вскрывать трахею, открывая доступ воздуха. Хорошо хоть к приезду Всеславушки ожоги на руках и спине начали заживать. И так краса ненаглядная, от которой побратим Хельги, дабы раньше времени не печалить ее и не огорчать малыша, до последнего дня таил, что ее милый не так благополучен, как хотелось бы, едва увидев его повязки, бросилась в слезы, а после все порывалась, точно младенца, с ложечки кормить.

Когда он, преследуя Ратьшу, в дыму и пламени карабкался по тлеющим стропилам Водяной башни, он не чувствовал боли и думал лишь о том, как бы одним ударом прекратить эту постылую братоубийственную войну. А что до честолюбивых замыслов, так разве в том честь, чтобы, расталкивая других, втоптав в грязь все самое святое, вскарабкаться на вершину. Просто надо быть честным с собой и людьми, и тогда для тебя откроется высшая Истина и Правда Небес. Ратьше трижды давали возможность это откровение познать: дважды, когда его во время Божьего суда пощадил Хельгисон, и третий — когда меч Инвара не сумел отнять его жизнь.

Княжич откровения не принял и еще раз решил поспорить с судьбой. Хотя, возможно, проклятье, которое он на себя навлек, пролив кровь Войнеги, навсегда закрыло ему этот путь. Во всяком случае, в его глазах, заглянув в них в последний миг его жизни, Неждан увидел только выжженное пепелище погибшей души, бесследно сгинувшей в аду кромешных страстей. Если Ратьша о чем и сожалел, то лишь о том, что последний бой проиграл.

Что же до Войнеги, то ее душа, пусть не приобщившаяся рая, но познавшая покой, благодарно улыбнулась Неждану из небытия, благословляя на дальнейшее служение. Ее руки вместе с дланями его предков на миг остановили падение обломков башни. А еще более могучие силы, пришедшие к Незнамову сыну на помощь молитвами близких (ох, Всеслава, Всеславушка, твой голос вел его сквозь туман, твои смарагдовые очи, точно звезды, освещали ему путь во мраке), извлекли его из бездны более глубокой и роковой, нежели ров, в который он упал.

Неждан еще не выпутался из липкой ледяной паутины бредового забытья, тянувшей его к пределам, из которых нет возврата, когда его посетили еще две тени. В одной он узнал своего благодетеля, светлейшего Всеволода, другая, более тусклая и расплывчатая, чертами напоминала молочного брата Ждамира. Хотя Велесовы владения — это мир безмолвия, Сила, вершащая судьбы миров, позволила старшему из князей говорить. «Возвращайся! — передал Неждану Высшую волю светлейший Всволод. — Ты нужен ей!» Усопший, конечно, имел в виду землю вятичей. Но этот образ, который так легко воспеть и так сложно постичь простым неискушенным умом, в сознании Незнамова сына принял черты милой ладушки. Неждан потянулся к ней, силясь заключить ненаглядную в объятья… и очнулся.

В отверстия походного шатра светили лучи ясного летнего солнца. Успокаивающе пахло свежим сеном и какими-то добрыми травами, которые прели в горшке на углях. Неждан лежал на удобном, мягком ложе, у изголовья которого сидел Анастасий.

— Всеслава! — еще не в силах освободиться от милого видения, позвал Неждан.

Голос его почти не слушался, но ромей разобрал.

— Она скоро будет здесь, — сообщил он, заботливо поправляя сползшее одеяло. — Малые князья и бояре вашей земли решили бить ей челом. Твой побратим и Добрынич вместе с послами отправились за ней.

Ох, вы, крылья соловьиные! Почто позволили немилосердному огню себя опалить, почто не захотели к милой любушке нести. Вслух Неждан, однако, заговорил о другом:

— А по плечу ли Всеславушке подобное бремя? И так сколько тягот она перенесла!

— Она сильнее, чем ты думаешь, — улыбнулся ему ромей. — И своих сородичей вряд ли оставит в беде. Ты ей поможешь. Люди вашей земли верят тебе. Да и Ждамир перед смертью вас благословил. Непонятно мне только пророчество этого вашего премудрого Арво о потомках великого Вятока, — продолжал он, помешав отвар. — Не мне судить о здешних обычаях, но разве жизнь в княжьем тереме может влить в жилы княжескую кровь?

Этот же вопрос повторила Всеслава, навестив старого Кейо перед тем, как отправиться в Дедославль на вече.

Вещий хранильник, которому все это время удавалось ото всех отделаться малопонятными намеками и отговорками, наконец сумел удовлетворить общее любопытство.

— Ты думаешь, детонька, князь Всеволод был первым, кому не хотелось родимое чадо поганым хазарам заложницей отдавать? Его дед, князь Всеслав, тоже имел пятерых сыновей и только одну дочь, которую при рождении в честь отца назвали.

— Матушка? — потрясенно подался вперед Добрынич.

— Она самая, — кивнул Арво. — И совершенно напрасно Ратьша Дедославский, прими Велес его мятежную душу, перед тобой чванился. Твой род по материнской линии лучше его будет, ибо от старшей ветви потомков Вятока идет. Так что, хочешь — сам на великое княжение иди, хочешь — уступи дочери и ее супругу это право.

— Да куда уж мне! — махнул Добрынич рукой, глядя на притихших в удивленном внимании Святослава, воевод и бояр. — Всеславу с малолетства в Корьдно чествовали как княжну, она носит под сердцем дитя великокняжеское, ее и Неждана Ждамир преемниками выбрал, вот пусть они и княжат.

— Любо нам это! — воскликнули приехавшие к хранильнику бояре, и этот возглас подхватили собравшиеся на вече люди земли вятичей.

— Долгих и благих лет матушке княгине!

— Счастья ей и ее супругу!

— Слава нашему заступнику Соловью!

Пророчество старого талмудиста сбылось, только совсем не так, как он мог предположить.

В ясных смарагдовых очах Всеславушки стояли слезы.

— Нежданушка, милый! Ущипни меня! Уж не грежу ли я наяву.

— Ну, братцы, теперь заживем! — довольно потирал руки стоящий в первом ряду веселый, но почти что трезвый Сорока. — Такая княгинюшка-лапушка в обиду не даст и в беде не оставит.

— А наш-то, наш-то, неумойка беспортошный! — улыбался рядом Чурила. — Точно всю свою жизнь княжую шапку носил.

— Верно, так богами было суждено, оказаться ему на пути светлейшего Всеволода, — подытожил Хеймо.

Впрочем, в той стороне, где стояли нарочитые, в том числе и прощенные мятежники, славословия звучали далеко не так ликующе.

— Ох, времена настали последние, — вздохнул боярин Бранко, которому только ценой неожиданного для его соратников перехода под знамя Сокола и Росомахи у Девягорска, то есть, фактически ценой предательства, удалось сохранить добро и голову на плечах. — Разбойника без рода без племени княжой шапкой величаем!

— Молчи уже! А то твой Ратьша был не такой разбойник? — ткнул его в бок боярин Красимир, проникшийся уважением к Неждану, когда тот все-таки не позволил Доможиру послать на бойню его пятнадцати- и шестнадцатилетнего сыновей-погодков. Боярин сам понес штурмовую лестницу и первый на нее взобрался, без доспехов, с чужим мечом сумев удержаться на стене.

— А что до древности рода, — добавил боярин Урхо, — то хоть Неждан и не признал отцовское родство, да только Ашина могут тут даже с потомками Вятока поспорить!

— Ну что, брат, — сразу после вече подошел с поздравлениями Хельгисон. — Похоже, для людей своей земли ты так и останешься Соловьем.

— Все лучше, нежели, как Ратьша, коршуном хазарским, — пожал плечами Неждан.

— Ну, первое прозвание твое мы вряд ли забудем! — усмехнулся Сфенекл. — Все у тебя в жизни, как всегда, нежданно-негаданно!

— Главное, выходит все хорошо и ладно! — в тон ему добавил Икмор. — Аж завидки берут!

— А для моих соотечественников да арабов с хвалиссами можешь нареченным и крещеным именем называться! — подытожил Анастасий.

— Да по мне хоть горшком назовите, — отшутился Незнамов сын, — только в пекло я больше не полезу!

— Пекло пеклу рознь, — покачал головой Хельги. — Не думаю, что управлять такой землей проще, нежели удерживать равновесие на стропилах среди огня. Особенно сейчас.

Неждан не нашел, что возразить, ибо о том же толковали они с Всеславой по дороге сюда.

— Какое везде запустение, — едва не со слезами на глазах глядела по сторонам молодая княжна. — Точно вороги лютые по селам и весям прошлись!

— Смута и мятеж страшнее нашествия иноплеменников будут! — отозвался Неждан.

— Вражеские рати всегда можно сообща отразить, а бесчестный изменник тем и страшен, что бьет в спину и нападает из-за угла.

— Кромешников вы покарали, — примирительно улыбнулась ему Всеслава. — Героев наградили. Теперь бы не обидеть безвинно пострадавших, защитить вдов и сирот.

Неждан думал об этом. Великая честь выпала им с любушкой, но и тяжкое бремя. Не тучная и обильная, а разоренная и обескровленная доставалась им земля вятичей. Да только кто же откажется от матери, которую поразил тяжелый недуг. Стоя посреди вечевого поля на высоком помосте, рядом со своей княгиней, Неждан вглядывался в лица тех, кто, оказывая им высокое доверие, вместе с надеждами на лучшую жизнь возлагал на них огромную ответственность. Многих из собравшихся он знал лично.

С кем-то, их осталось не больше сотни, он вместе скитался по лесам под именем Соловья, кто-то последовал за ним в поход, сражался под стенами Итиля, брал Семендер и Саркел. Пришли и те, с кем довелось расхлебывать кровавую кашу смуты. Все люди надежные, с какими не страшно заглянуть в глаза врагу, даже если этим врагом являются нужда и разорение. Ничего! Пройдет год-два, и по Оке вновь побегут караваны торговых судов, и на месте разрушенных градов поднимутся новые. Пахари и охотники вернутся к своим трудам. А в княжьем тереме, где прежде только нудно бубнили метельники, подсчитывая хазарскую дань, зазвенят детские голоса, и нежный голос княгини Всеславы станет выводить напев колыбельной.

Впрочем, предаваться праздным мечтам может себе позволить лишь тот, у кого других, более важных дел нет. А у Неждана и его молодой жены дела как раз в огромном количестве имелись. И напрасно баяли сказители, что княжеская жизнь — это сплошные нескончаемые пиры, во время которых светлейший своим присным поручения дает. Такое, может, и случалось в прежние годы, когда великий князь, подобно кагану хазарскому, стен своего терема не покидал.

Незнамову сыну не то, что пировать, не всегда хватало времени какую-никакую снедь на ходу перехватить, а что до незатянувшихся ран, их приходилось долечивать на ходу. Пока его воеводы подавляли последние немногие очаги мятежа (обожженные руки никак не желали пока снова приноравливаться к мечу), Неждан пекся о том, чтобы новая, счастливая жизнь, о которой они все мечтали, о которой говорилось на вече, не закончилась, едва начавшись.

Он взбирался на строительные леса, спускался в закрома и кладовые, пересаживаясь с коня на ладью и обратно, отмахивал за день по нескольку поприщ, поспевая во все концы своей земли. Говорил не только с боярами и князьями, но также со старейшинами и рядовичами, пытаясь разобраться, кого действительно задавила нужда и кому не справиться без княжьей помощи, а с кого достанет и хорошей хворостины: первейшего средства, когда надо открыть чьи-то глаза на чужую беду. Всеслава, остававшаяся в Корьдно, во всем помогала ему. Испытавшая в своих странствиях жестокие лишения, она не понаслышке знала, что значит остаться без крыши над головой и не иметь даже черствой корки на обед. И многие лихоимцы, пытавшиеся нажиться на чужой беде, испытав на собственной шкуре гнев молодой княгини, надолго, а то и навсегда зареклись против Правды идти.

В один из таких суматошных дней начала осени их в княжеском тереме посетил Святослав. Почтив беседой заслуженных воевод и бояр, оказав дань уважения молодой княгине, он пожелал побеседовать с Нежданом наедине.

— Ну что, светлейший! — начал он. — Думаю, дальше вы и без меня управитесь. Погостили мы здесь хорошо, Память долгую о себе оставили. Однако, надо и честь знать! Хазарам мы долги отдали, здешним крамольникам хвосты прищемили, пришло время пурпуророжденного басилевса за мантию подергать. Коли есть желание, присоединяйся!

— Благодарю за ласку, — как равный равному поклонился Неждан. — Только нам со Всеславушкой со здешними делами бы разобраться. Край наш разорен войной, тут бы урожай какой-никакой собрать да людям, оставшимся без крыши над головой, помочь дома поставить, а то и дани, которую обещал тебе мой брат Ждамир, давать станет нечем. Другое дело, что по здешним лесам-полям стараниями окаянного Ратьши слишком много всякого народа бродит, предпочитающего меч оралу. Так я бы его с удовольствием отослал и на Дунай, и еще дальше.

— Слышу слова истинного правителя! — похвалил Неждана русский князь. — Воины, обученные и храбрые, мне для похода нужны, а в этой земле за прошедшее лето даже люди мирные научились воевать. Что же до дани — не беспокойся. Все понимаю, какая сейчас дань, нам бы пока те скоры да меды, которые два года собирали на Руси, к ромеям на торг отвезти.

— Я и не беспокоюсь, — с достоинством отозвался Незнамов сын. — Коли нас со Всеславой молочный брат Ждамир, да упокоит Господь его душу, преемниками назначил, нам, стало быть, и слово, им данное, держать. Скоры, мед, все, чем богаты, когда назначишь срок, соберем. Вот только ежели кто из твоих воевод-бояр задумает в моей земле, подобно беззаконным хазарам, охотой за челядью заниматься, разбой чинить, поселян обижать, — сурово сдвинул брови Неждан, — бить стану нещадно, слово князя даю.

— Не думаю, что слово княжеское окажется менее крепким, нежели слово соловьиное, — дернул себя за длинный чуб Святослав. — Те, кто против Правды пойдет, коли твоей кары избегут, от меня по заслугам получат. И в этом уже я тебе мое слово даю. Ну, а ежели кто-нибудь захочет с миром прийти? — меж его длинных усов заискрилась улыбка. — По торговым делам, али просто в гости, неужто тоже станешь мечом встречать?

— Добрым гостям мы всегда рады, — заверил его Неждан. — Особенно если ты, княже, поволишь в гости приехать. Мой дом — твой дом. Не вечно же ты будешь в походы ходить!

Святослав предложение с благодарностью принял и через пару дней с дружиной и войском отправился в обратный путь. Неждан вместе со своей княгинюшкой, стоя на городском забрале, долго смотрели им вслед, и мнилось им, что день следующей встречи уже недалек. Разве могли они знать, что ни Святослава, ни многих из его воевод, тех, кого Незнамов сын привык считать товарищами и братьями, они не увидят больше никогда.