Под знаменем Сокола (СИ)

День доблести и славы

— Ну что, тысяцкий, нешто все-таки сам, как собирался, поведёшь своих людей в бой?

Князь Святослав ехал вдоль войска, с законной гордостью оглядывая прекрасно вооруженных и обученных, закалённых долгим походом собранных на битву ратников.

— Я же им обещал, — улыбнулся в ответ Неждан, — а обещания выполнять надо.

— А как же раны? — строго глянул на него светлейший.

— Почти не беспокоят.

— Но что говорят лекари?

— Дозволяют. Да ты их сам, княже, если хочешь, расспроси!

По-прежнему улыбаясь, он указал на стоящего в почтительном отдалении Тойво.

— Что скажешь? — повернулся к мальчонке, приняв игру, светлейший.

— А что тут говорить, — покраснев от смущения до кончиков ушей, деловито пробасил внучок волхва. — Рана на груди совсем затянулась, а что до руки, дяденька Анастасий говорит, её разрабатывать нужно.

— Если что, я меч и левой удержать сумею! — упрямо проговорил Неждан в ответ на придирчивый взгляд светлейшего.

— Можешь не продолжать! — усмехнулся князь. — Знаю, кабы ты даже обеих рук лишился, всё равно отправился бы бить хазар. Не стану потому даже пытаться тебя остановить! Пойдешь со своими конниками и вершниками побратима ко мне в полк правой руки. Лошадей у нас достаточно, потому на коней сажай всех, кто опыт в степной войне имеет.

Святослав поехал дальше, а Тойво облегчённо провел рукой по взмокшему лбу, переводя дух. Это нынче он мог спокойно смотреть в глаза светлейшего, улыбаться его шуткам и с умным видом рассуждать о ранах Незнамова сына. А когда Неждан неподвижно лежал на дне лодки или безвольно висел, поддерживаемый Инваром, на шее Серко в залитой кровью рубахе, было вовсе не до шуток. Едва они, запутав следы и оставив позади погоню, остановились на отдых, Тойво попытался извлечь из груди товарища стрелу. Хотя мальчуган прожил на свете не очень много зим, в людских хворях он кое-что понимал и потому про себя дивился, что Незнамов сын всё ещё дышит и даже временами приходит в себя. Стрела-то, чай, угодила туда, где расположено сердце!

Разгадка оказалась столь же простой, сколь дивной. Когда, протянув руку под рубаху, Тойво нащупал на груди Неждана какой-то непонятный, пропитанный кровью предмет, оказавшийся нанизанным на древко, он даже растерялся. Что это, уж не выпало ли сердце из груди? Предположение в какой-то мере оказалось недалеко от истины, ибо заветная ладанка, а это была именно она, вместе с локоном волос корьдненской княжны заключала частичку души Незнамова сына.

Ох, Всеслава, Всеславушка! Из своего далёкого далека ты продолжала милого беречь и хранить!

Понятное дело, что застрявшая меж рёбер стрела, как и другая, оставившая на месте родового знака Ашина лишь неровный рубец, причинили немало неприятностей. Растревоженные дорогой раны (а обратный путь они проделали на пределе человеческих и лошадиных возможностей, за день покрывая расстояние едва не в неделю пути) долго не заживали, несказанно докучая Неждану болью и лихорадкой. Впрочем, Тойво делал все, что мог, а когда они наконец добрались до своих, на помощь к нему пришли дяденька Анастасий и Мурава краса, да и сам Незнамов сын не собирался сдаваться. Не для того он из хазарского града живым выбрался.

Вообще им с Инваром, как говорил воевода Хельги, эта поездка пошла на пользу. Словно отроки, ищущие посвящения, молодой урман и бывший корьдненский гридень пересекли границу миров и вернулись обратно совсем другими людьми. Тойво не мог выразить точнее, но, кажется, к обоим пришло понимание того, что жизнь — величайший дар, который, несмотря ни на какие невзгоды, стоит ценить.

Когда пыль, поднятая княжеским конем, осела, к Незнамову сыну подъехал дядька Войнег.

— Ну, что сказал светлейший? Как нам, пешим или конным в битву идти?

— Велел всех, кто умеет, сажать на коней. Хороших пеших бойцов в войске и так хватает, а конницы маловато. Побратим вместе со своими вершниками тоже в полк правой руки с князем пойдет. Печенеги и булгары прикроют слева. Ну что, Добрынич! — улыбнулся молодой воевода. — Покажешь поганым, чему меня и других неслухов в Корьдно наставлял?

Дядька Войнег кивнул, но в глазах вместе с глухой болью затаил вопрос:

— А Инвар тоже останется с твоим побратимом?

— Не знаю, — честно признался Неждан. — Вероятно, да, как и другие отроки. Хотя он свое посвящение давно прошел, Хельги его вряд ли далеко отпустит.

— Инвар хоть и молод летами, а боец опытный и умелый, — похвалил юного урмана Добрынич. — Да и мои ребята его по Корьдно да Тешилову помнят. Если я ему свою сотню передам, как ты думаешь, Хельгисон возражать не станет?

— Вряд ли, с чего бы.

Неждан глянул на сотника с недоумением.

— А ты что же, Добрынич?

— А я лучше за твоими смердами-лапотниками да лесными разбойничками, которые в большом полку пешим строем пойдут, присмотрю. Твоих-то глаз на всех не хватит.

Неждан не нашел, что возразить. Конечно, Богша с Доможиром и другие предводители лесного воинства, ходившие теперь в десятниках и даже сотниках, немало поднаторели в ратном деле, сражаясь в Мокшанском краю и, в особенности, под стенами Обран Оша. Однако опыта действий на открытом пространстве не имели. Добрынич это не хуже Незнамова сына ведал. Впрочем, на то, чтобы оставить сотню, он имел совершенно особую причину. В рядах большого полка вместе с новгородцами собиралась биться Войнега. Мог ли любящий отец покинуть ее.

Когда Тойво с товарищами, вернувшись из хазарского Града, впервые поднялся на борт новгородской ладьи, он, так же, как и Инвар, глазам своим не поверил. Неждан тоже бы не поверил, да измученный ранами он тогда мало что замечал. Вместе с гриднями боярской дружины их встречала лихая поляница. Что ж, молодая воительница искупила свою Тешиловскую вину, храбро сражалась под стенами Обран Оша, а во время недавнего похода новгородцев на Самур спасла ладью и всех, кто на ней находился, от лиходея-поджигателя. Сам Хельги Хельгисон подходил к дядьке Войнегу, за неё просил.

Стоит ли говорить, что сотник, уже давно на чадо неразумное никакой обиды не державший, сам не веря в свое счастье, как и в прежние дни баловал девчонку и лелеял, пылинки с нее сдувал и боялся от себя отпустить. Корьдненские и новгородские гридни тоже приняли поляницу, как в прежние дни, только вот Инвар, душевная рана которого оказалась гораздо глубже всех телесных, как мог, сторонился ее, тем более, что и сама Войнега на встречах не настаивала.

Несмотря на уговоры, девушка собиралась участвовать в битве. Сама проверила и наточила оружие, наведавшись к кузнецу, залатала прорехи на кольчуге, следы недавних боев.

— Может быть, ты все же останешься? — попыталась увещевать ее боярыня Мурава. — Ты мне так хорошо в Обран Оше и на Самуре с ранеными помогала, за Нежданом, как сестра, ухаживала. Ну, не женское это дело воевать!

— Даже не проси! — покачала головой Войнега. — Два раза не довелось нам с Мстиславичем встретиться. Если и ныне боги мне не внемлют, до конца жизни сменю меч на прялку!

— Но ведь ты исполнила обет, который дала, отомстила ему с лихвой!

— Тогда в трюме я о мести и не думала, брату твоему долг отдала. Что же до Ратьши, — синие глаза поляницы грозно сверкнули, — я не успокоюсь, пока не увижу его кровь на своих руках.

Мурава только покачала головой.

— Его кровь останется на твоих руках вне зависимости от того, настигнет его возмездие или нет, — вымолвила она со странным выражением.

Услышав эти слова, Войнега задрожала всем телом, закусив губу, но предательские слезы помимо воли хлынули у нее из глаз. Мурава обняла ее, стала говорить что-то умное, ласковое, а Тойво, стоявший неподалеку, смотрел и недоумевал, чего это она так? Впрочем, женщины, целительницы ли, поляницы ли, плачут всегда, надо не надо.

Что до Тойво, то он плакать не собирался, даже когда узнал, что в битве ему участвовать ни за что не позволят.

— Попробуешь еще раз ослушаться, — пригрозил ему Хельгисон, — до самого конца похода посажу на цепь, как колодника, в самом дальнем углу трюма ладьи! Может быть, тебя уже сейчас запереть?

Глянув в страшные переливчатые глаза, Тойво понял, что боярин не шутит. Пришлось дать честное слово, что ничего такого он даже не попытается предпринять, тем более, как он видел, даже среди сыновей великого хана Органа Камчибека на брань собирался лишь его первенец, пятнадцатилетний Улан, сражавшийся с хазарами еще в прошлом году и получивший боевую отметину на грудь. Ровесники же Тойво вместе с сестрами и матерями, а четыре печенежских племени пришли с семьями, оставив на дальних выгонах лишь часть скота, собирались подносить стрелы и помогать раненым.

— Да ты не переживай! — утешал мальчугана Неждан. — Вежи стоят на холме, ты все прекрасно увидишь!

— Да где же я вас в такой толпе отыщу? — едва не расплакался-таки от обиды Тойво.

— Смотри!

Неждан взял ножны и начертил на земле четыре изогнутых линии, напоминающие ползущих в разные стороны змей.

— Это хазары. Способ построения войска они переняли у арабов. Первыми в битву вступят застрельщики-огузы верхом, но, по большей части, без доспехов, затем конные лучники и копейщики, имеющие кольчуги или пластинчатую броню, здесь, скорее всего, будут задействованы аланы и хазарское ополчение. Третья линия — пехота. У царя Иосифа ее мало, только северные наемники, но их выучку не стоит недооценивать. В последней линии — эль-арсии верхом в тяжелой броне и с длинными мечами. Они вступают в бой, когда противник уже измотан для того, чтобы нанести решающий удар.

— И что же собирается делать светлейший? — в волнении воскликнул Тойво. — У нас же нет такого количества конницы!

— Нет, — согласился с ним старший товарищ. — Поэтому арабский способ построения нам не подходит. Наша основная сила — пехота, большой полк, копейщики и секироносцы.

— Но ведь среди них у половины нет ни кольчуг, ни брони!

— Хорошие доспехи понадобятся только тем, кто пойдет в первых рядах и по краям, — успокоил его Неждан. — Задача остальных — держать строй и не замедлять движения вперед.

Он нарисовал на земле фигуру, напоминающую одновременно вид журавлиной стаи в небесах и сложившую крылья птицу.

— Похоже на клин, — заметил Тойво.

— Именно. У самого острия ряды глубиной в тридцать два и даже сорок человек. Ощеренная копьями фаланга. Так строил полки еще Александр Великий, так до сей поры в некоторых случаях строятся ромеи.

— А как же конница?! — спохватился Тойво. — Ты же обещал показать, где искать тебя и твоих побратимов.

— Потерпи, — улыбнулся Незнамов сын. — И до нас дело дойдет.

Он сделал два красивых взмаха ножнами, будто мечом замахивался, и птица обрела крылья, собираясь взлетать.

— Задача большого полка — нарушить порядок двух первых линий противника. Вклиниться в их ряды, смять и разделить. Мы же с печенегами возьмем их в клещи. Если этот замысел удастся воплотить, хазарам никакие эль-арсии не помогут!

Хорошо объяснял Неждан. Тойво до самого утра видел во сне большую красивую птицу, сокола или орла, которая одну за другой рвет клювом пытающихся напасть на нее ядовитых змей. Вот только когда солнце взошло, чтобы осветить утро битвы, и внучок волхва вместе с печенежскими мальчишками поспешил на холм, никаких птиц и, тем более, змей он не увидел. По обоим краям бранного поля волновалась черно-бурая, ощеренная копьями, волнующаяся стихия, похожая то ли на море, каким его описывали Инвар и Неждан, то ли на лес. Деревья в этом лесу, правда, не имели ни ветвей, ни листьев, только ствол, прямо как растение бамбук, которое дяденька Анастасий видел в аль Син.

Тойво знал, что, когда придет время наступать, бойцы первых четырех рядов, чтобы остановить конницу, наклонят копья с упором на колено или на плечо. Павших заменят идущие следом, ослабевшие уйдут в тыл, перестроившись под щитами. Пока клин не перережет линию, пока сокол не разорвет змею. Ныне же все копья и с той, и с другой стороны грозно смотрели в небо. Битву следовало начинать поединком.

— Кого ваш князь благословил испросить волю богов? Надеюсь, мой сын проявил благоразумие?

На холм в сопровождении невесток и младших внуков величественно и неспешно взошла госпожа Парсбит, мать великих ханов Органа, возглавлявших печенежское племя Куэрчи Чур. Впрочем, говоря сейчас о сыне, она обращалась к Мураве-красе, поскольку имела в виду не родных сыновей, а приемного.

— Когда речь заходит о единоборстве, благоразумие моего супруга обычно покидает, — не без тайной гордости улыбнулась боярышня, чья клетчатая понева с холщовым запоном и простая рубаха с грубыми, небелеными нарукавниками (наряд, предназначенный для лечбы) выделялись на фоне халатов и чапанов печенежских женщин. — Они с Нежданом, несмотря на раны, оба хотели, чтобы избрали их. К счастью, Святослав сумел проявить здравый смысл. На поединок выйдет Икмор.

— А мне мой Аян говорил, — подала голос младшая невестка госпожи Парсбит, маленькая и хрупкая Гюльаим, — что коли одного поединка окажется недостаточно, он тоже вызовется, и Барс с его побратимом пойдут.

— Ох, молодость, молодость, — покачала головой госпожа Парсбит. — И почему, когда человек начинает ценить жизнь, ее уже не остается!

Тойво знал, по какой причине Хельги и его побратимы, рвались на поле. А что, если хазарским джелебе, так сыны Тогармы на арабский лад называли участников поединка, окажется Мстиславич? С другой стороны, хан Азамат рассказывал, что Иегуде бен Моисею, сыну славного и древнего рода, тоже нередко доверяли честь первым преломить копье. А какие боги одобрят убийство отца сыном или сына отцом.

Впрочем, опасения оказались напрасны. В случае с Ратьшей хазары, видимо, сочли, что Мстиславич, уже дважды потерпевший поражение от Хельгисона, недостоин доверия. Что ж до тархана, то его отвага, военный опыт и громкое имя должны были укрепить дух черных хазар, вдохновляя их на великие свершения. Потому противником Икмора оказался безвестный богатырь-гурганец, один из тьмы эль-арсиев.

Бек и его вельможи сделали выбор не случайно, ибо даже из возможного поражения надеялись извлечь выгоду. Хотя выходцы из Хорезмского ханства эль-арсии жили в Итиле поколениями, хазарами они не стали и, сохраняя веру и обычаи предков, кровно мстили лишь за кровь мусульман. На этой верности полвека назад сыграл царь Аарон, позволив им истребить руссов, возвращавшихся из похода за море Хвалисское, на это надеялся царь Иосиф.

Впрочем, хитрый бек не учел одно простое обстоятельство: если бы Святослав русский опасался эль-арсиев, он бы не стоял нынче с войском под стенами Итиля, в самом сердце хазарской земли. Потому, едва Икмор взял гурганца в захват, он не отпускал его до тех пор, пока переломленный хребет и искореженные ребра не пронзили нутро, так, что не осталось сил даже на предсмертный вскрик: «Аллах акбар». Сам варяг хоть и шатался, жадно хватая воздух ртом, видимых повреждений не получил.

— Вот это ручищи! — со смесью страха и восхищения воскликнул один из сыновей хана Камчибека, ровесник Тойво, названный в честь прародителя племени Куэрчи. — Не хотел бы я иметь такого отцом. Раз приложит, костей не соберешь!

Тойво только головой покачал. Обладавший нравом крутым и задиристым, как большинство его соплеменников, Икмор со своими отроками, тем не менее, предпочитал общаться при помощи увещеваний. Другое дело, что шкодливые мальчишки, зная тяжесть его руки, вели себя как шелковые.

Еще не смолкли крики одобрения и негодования, а в небо ордами алчущей саранчи поднялись стрелы. Внук волхва и сын песнетворца, Тойво много раз слышал вдохновенные повести, в которых оперенное смертью облако закрывало солнце. Сегодня он узрел эту картину наяву. Помимо стрел, летевших так густо, что, вонзая их одну в хвост другой, хватило бы построить мост до звезд, в воздухе клубились тучи пыли: полки двинулись в наступление. Для зрителей, наблюдавших за битвой с холма, атака огузов, а в первой линии хазарского войска, как и говорил Неждан, шли именно они, напоминала морскую волну, стремительно набегавшую на брег.

Наступление большого полка русского воинства вызывало в памяти образ движущейся скалы или утеса, вроде тех, которые подстерегали мореходов в басне об аргонавтах. Сплоченные тьмы копейщиков казались поднимающимся из-под земли после многовекового сна могучим исполином в сияющем шлеме с козырьком из выставленных вперед копий. Его неспешное продвижение поражало своей неотвратимостью. В составленной из наконечников броне, несмотря на сыплющиеся сверху стальным дождем сулицы и стрелы, не появлялось ни единой прорехи: убитых и раненых заменяли их товарищи и фаланга вновь смыкала ряды.

Огузская волна нахлынула и, разбившись о железные уступы утеса или шлем исполина, в страхе устремилась прочь, оставляя на песке не ракушки и зазевавшихся мальков, а пронзенные стрелами и сулицами человеческие и конские тела, трепыхавшиеся в предсмертных судорогах, как выброшенные на берег рыбешки. На смену ей пришла другая, более вязкая и тяжелая, напоминающая расплавленное олово или руду. Одетые в кольчуги или пластинчатый доспех хазарские и аланские всадники на закованных в броню лошадях и уцелевшие огузы взяли хороший разгон, мощным лобовым ударом намереваясь разбить острие клина и, опрокинув передние ряды, разомкнуть звенья фаланги. В случае успеха атаки уничтожить разобщенных, не имеющих брони и иного вооружения, кроме копий и секир, ратников центра и задних рядов не составило бы труда.

Столкновение двух воинств отдалось тяжким стоном Матери Сырой Земли, слышимым даже на холме, по склонам которого, во всяком случае, так Тойво показалось, побежали трещины. Железный змей, а именно в таком облике внучок волхва увидел хазарскую конницу, налетел на исполина, сминая серебряный островерхий шишак, словно молот каменотеса, круша вершину скалы. Движение большого полка замедлилось, передние ряды смешались, острие клина стало уплощаться. Страшась представить, что творится сейчас внизу, ибо даже сверху и издалека месиво из конских и человеческих тел выглядело чудовищно, Тойво обращался к милости батюшки Велеса и громовержца Перуна, призывая их помочь дядьке Войнегу и молодцам Неждановой лесной ватаги. Рядом, перебирая усердные четки, молилась своему Богу боярыня Мурава. Ее уста произносили имена брата, людей ее отца и всех знакомых ей гридней новгородской дружины. Привыкшие сражаться пешими или на кораблях, они вместе с варягами Икмора, Сфенекла и Рогволда стояли как раз в первых рядах, оказавшись сейчас в самом жерле кипящей схватки.

И молитвы были услышаны. Над грохотом и ревом битвы вдруг прозвенел яростный и грозный глас золотой трубы, призывающий в атаку полки правой и левой руки. Русская и печенежская конницы в стремительном разбеге гасили хазарскую волну, запирая ее ярость в каменные берега. Сокол расправил крылья. Исполин обрел руки. Левая выставляла вперед склеенный из десятка толстых кож, обитый войлоком щит. Правая сжимала сияющий сталью меч, на острие которого в атаку мчался сам светлейший.

— Отец! — воскликнул Куэрчи, взглядом отыскав отмечавшее наступление печенегов небесно-синее знамя племени хана Камчибека.

— Аян!

Робкая Гюльаим испуганно прижала к сердцу маленького сына и отвернулась, боясь нескромным взглядом отпугнуть удачу от возлюбленного. Младший Органа с сотней сверстников, глубоко вклинившись в ряды огузов, рубил их направо и налево, разом припоминая им все обиды, нанесенные племени Куэрчи Чур.

— Улан?

Супруга великого хана Субут, полагаясь на милость Великих Тенгу и опыт прошедшего через множество сражений мужа, больше переживала за первенца. Прошлую битву отрок пережил только благодаря вмешательству Хельгисона и врачебному искусству Анастасия.

— Лютобор, любимый!

На губах новгородской боярышни играла улыбка. Мысленно расправив стремительные лебединые крыла, она мчалась над бранным полем, различая среди светлых доспехов полка правой руки знакомую кольчугу, узнавая блеск золота на навершии Дара Пламени, выделяя меж лихих скакунов гнедо-чалого Хельгисонова любимца и верного товарища Тайбурыла.

Бешеный конь плясал под седлом отчаянного воеводы, дождавшегося наконец дня, которого ждал всю жизнь. Каждым взмахом заветного клинка Лютобор мстил за гибель отцовских товарищей, за обиды приемной степной родни. И горящие гневными рубинами раны, вместо крови изливаясь из запекшихся уст вдохновенными строками новой песни (каждый удар меча отмечал следующую строфу), влекли его сквозь жестокую страду кровавой брани к площади ненавистного Града, где год назад над ним свершалась казнь. И его товарищи, хранимые его Правдой и его песней, один за другим сминали хазарские полки. И ошуюю от него с сотней Добрынича мчался верный Инвар, и одесную, опережая самого светлейшего, несся Незнамов сын.

— Неждан!!! Ребята!!! — во весь голос закричал Тойво и, не в силах справиться с охватившим его радостным возбуждением, помчался вниз с холма, раздирая руки и одежду о заросли чертополоха. Печенежские мальчишки, поднимая босыми пятками пыль, летели рядом. А битва продолжалась, и пока конница сильнее сжимала клещи, большой полк медленно двигался вперед.