Под знаменем Сокола (СИ)

Силки для Соловья

Когда отряд вышел из града, небо уже начало светлеть. Месяц, точно молодой бычок, высосал из черной коровы ночи все снежное молоко и отправился отдыхать. Мороз ослабел, или сотник просто привык к нему, быстро согревшись движением. Воины шли ходко и споро, все дальше и дальше углубляясь в лес.

Войнег с интересом приглядывался к своим спутникам. На это непростое дело Хельги Лютобор позвал поровну руссов, сражавшихся с арабами на его корабле, и новгородцев, ходивших с ним летом в Итиль. Последние выгодно отличались от товарищей сноровкой и мастерством лыжного хода. Одесную от воеводы, изо всех сил стараясь не отстать и не сбить дыхание, шел впервые вставший на лыжню в эту зиму ромей Анастасий. Ошую бесшумно скользил десятник Торгейр, тщедушный мужичонка с перебитым носом, слывший задирой и непревзойденным кулачным бойцом. Все воины были прекрасно вооружены: под плащами блестели доспехи, да не местной, а дамасской или франкской работы. И поблескивало в лучах восходящего солнца навершие знаменитого меча воеводы, именуемого Даром Пламени.

Вдруг среди ровных рядов островерхих шлемов Войнег заметил знакомый шишак с золоченой маковкой и узорчатой стрелкой. И доспех под плащом блестел тот самый, князем Всеволодом дареный. Долго сотник его потом под тонкую девичью кость подгонял. Войнега! Она-то что здесь забыла? Бежит себе среди лыжников, отворотила голову и даже на отца не глядит, будто не замечает. Только нет-нет, да синим глазом сверкнет. Ну, ничего! Дома поговорим! Одно дело на княжьем дворе с оружием баловать да зверя в дубраве гонять, а другое — охотиться в чащобе кромешной на лихих разбойников. Здесь ведь и убить могут, и тело белое ранить! Вон как давеча убивалась над отцовой рукой. Аж побелела вся.

И как она сюда пробралась? И, главное, зачем? Ратьши-то, княжича, среди людей Лютобора точно нет! Ратьши, может, и нет, зато есть один из воеводиных отроков, мальчишка урман, Инвар, Войнегин ровесник. Все лето возле нее отирался, проходу не давал. Он и сейчас едет с ней рядом, красуясь долгим урманским ходом. Светлые бровки насупил, глазенки горят, а на щеках, покрытых первым пухом, точно заморский плод персик, румянец вовсю играет, то ли от мороза, то ли от смущения. Тоже еще жених выискался! Понять не может, что Войнега с ним просто играет, свое тщеславие тешит. Интересно, а ведает об их проделке воевода?

Ромей Анастасий, как не старавшийся, а все же потерявший одну из лыж на подъеме в горку, теперь лихо нагонял отряд:

— Я что-то не пойму, — поинтересовался он, поравнявшись с вождем, — ты, что ли, еще одного отрока в учение взял?

— Это не отрок, а отроковица, точнее, девица, — стараясь не глядеть в сторону Войнега, отозвался тот. — Инвар умудрил притащить, а я только у леса приметил.

— Так надо было отправить ее восвояси! — возмутился ромей.

— Пусть ее, — равнодушно отмахнулся Лютобор. — Если все пойдет, как я задумал, мечей нам обнажать не придется. А если нет…

Он недовольно нахмурился, не желая даже предположить такую возможность.

— Нешто пятьдесят мужиков не сумеют одну девчонку защитить?

— Совсем в возраст вошел наш малыш, — умильно проворковал один из киян, одинаково широкий в поясе и в плечах огненно-рыжий здоровяк, прозывавшийся Радонегом.

— Я ему покажу возраст! — на мгновение дал волю своему гневу вождь. — Всю следующую неделю будет всей вашей сотне коней и оружие чистить!

— Да ладно тебе, Хельгисон! — заступился за отрока десятник Торгейр. — Мальчишка впервые меч в руки взял в ту пору, когда другие не умели и деревянный выстругивать. А в Хандаке-Ираклионе, когда тебя ранили, они же вдвоем с Нежданом почти полдня на угловой башне продержались, пока мы на подмогу подошли!

Войнег хотя в разговор намеренно не вступал (а то воевода не ведал, чья это дочь проникла к нему в отряд), слушал внимательно и, услышав, как уважительно руссы говорят о сопляке Инваре и о бродяге Неждане, почувствовал, как в груди разливается непрошенное тепло.

— Слышь, воевода! — окликнул Лютобора Радонег. — А правду бают, что Соловей-разбойник — это наш Незнамов и есть?

Воевода кивнул, и лицо его помрачнело.

— Да где ты в этом краю трусливом другого такого удальца сыщешь? — пояснил товарищу кривоносый Торгейр.

— И что же с ним теперь станется? — рыжий Радонег сокрушенно всплеснул руками. — Ведь никто другой из этого племени нашему воинству так не докучал.

— А теперь он еще и своего князя прогневил, — добавил один из новгородцев, белобровый и белоголовый парень с обрубком вместо правой руки.

— Судьба Неждана Незнамова находится в его собственных руках, — веско проговорил вождь. — Наше дело — ему помощь предложить. Его — принять ее, или не принять.

***

Недавно выпавший, рассыпчатый от мороза снег укутывал лес и поляны безбрежной сметанной кипенью, легкой и пушистой, как яблоневый цвет. В поле и березняке сверкавший на солнце обращенными в адаманты слезами спящей зачарованным сном Несмеяны царевны, в бору он потускнел, играя пятнами теней, словно шкура серого в яблоках жеребца. Воевода Хельги уверенно шел вперед, ведомый свежей лыжней, оплетенной цепью звериных следов.

След этот давно уж занимал Войнега. Вроде бы, по размеру и по форме отпечатки лап напоминали волчьи, и их обладатель шел по лесу так же уверенно, как серогривый, в прыжке преодолевая сугробы, перемахивая через поваленные стволы и рытвины. Переходя же на шаг, он почему-то начинал ступать, как рысь, разворачивая носки и ставя лапку за лапку. Да и петли, которые он выделывал вокруг лыжни, выдавали осторожную кошачью повадку. Нет, это определенно не волк! Да и Неждан, если предположить, что лыжню проложил он, а не кто-то другой, не потащил бы с собой своего серого товарища. Бедный Кум еще кутенком несмышленым по княжьему двору бегал, когда псы поднимали тревогу на весь Корьдно.

При приближении Лютобора дворовые пустолайки и борзые кобели обычно тоже поднимали шум, хотя зверь, сопровождавший русса, к волчьей породе отношения не имел. Царственный пардус, лучше любой гончей настигавший зайцев и косуль, умел не только рычать, но и мурлыкать. Да вот и он сам, легок на помине. Золотистой тенью петляет между деревьев, точно твой кот, разве что несется на своих длиннющих ногах быстрее любого волка.

Пока Малик, так звали пардуса, получал от хозяина причитавшуюся ему порцию ласки, с горушки на лыжах лихо спустился ладный парнишка. Тороп, сын охотника с порубежья земли вятичей, все лето просидевший с воеводой на одном весле, знал досконально как здешние края, так и увертки местных жителей, и, похоже, сам вызвался на вороп. Его возвращение могло означать либо то, что Неждан его все же перехитрил, либо что парень имеет новости, не терпящие отлагательства.

— Ну что там? — окликнул его воевода.

— Не нравится мне все это, — ломким мальчишечьим баском отозвался Тороп.

— Что именно?

— Да ведет себя этот «птенчик» слишком уж беспечно. Идет себе, не особо таясь, будто не предполагает и возможности, чтобы за ним проследили.

— А что тут удивительного? — подал голос длинный и тощий гридень, единственный из новгородцев выглядевший на лыжах (да и без них) смешно и несуразно. — Возвращаясь с любовного свидания, всяко нетрудно и голову потерять, точно тетереву на току.

— Это ты из своего опыта, Твердята, говоришь? — поинтересовался его ближайший спутник, невысокий и черноволосый парень, а вернее, молодой муж, прозывавшийся Тальцом и нянчивший недавно рожденного первенца.

Гридни заулыбались: все ведали, что Твердята, несмотря на все старания, особого успеха у девок не имел.

Хельги остался серьезен. Он прищурил чуть приподнятые к вискам глаза, глядя из-под руки в морозную даль, провел рукой по шраму на щеке.

— Не таится, говоришь?

Отрок кивнул.

— Продолжай следовать за ним на том же расстоянии, — приказал вождь. — В самое пекло не суйся. Заметишь что неладное — дай знать. Разговоры отставить! — строго глянул он на гридьбу. — Держать ухо востро, луки приготовить, но без моей команды не стрелять!

Отрок вслед за пардусом лихо одолел подъем и исчез. Гридни немного подождали, переводя дух, а затем последовали за ним.

***

Зимний дремотный лес, словно приобщенный тайн иного мира вещий кудесник, безо всякого бубна колдовал и ворожил. Морочил голову обманчивостью стылой неподвижности, дразнил тишиной, оглушающей и властной, словно рев пожара или грохот битвы, где каждый шорох, шепот и шелест, попав в капкан злого насмешника-эха, возвращался обратно искаженным и вывернутым, а хруст случайно задетой ветки бил в ухо не хуже кулачного бойца.

Тропа, шедшая краем Смердячьего болота, петляла и путалась, точно речь человека, врать не умеющего, но делать это почему-то принужденного. Она то зарывалась в непролазную чащобу, то продиралась по бурелому, то прыгала по кочкам, которые никакой мороз не мог отучить от скверной привычки плясать под ногами трепака. Ибо там, внизу, в смрадном гнилом чреве, временами вырываясь на поверхность, полыхал негасимый огонь, а даль, несмотря на мороз, застилала какая-то зыбкая и волглая мгла.

Эти дикие, глухие места, хоть и изобиловали ягодами и дичью, пользовались славой дурных и гибельных для людей. Да что тут говорить! Болото — прямой лаз в потаенный исподний мир, откуда выползает на поверхность алчущая живой крови нечисть и нежить. Войнег хоть и не мог никого заприметить или уловить движение в беспорядочном переплетении сломленных буранами, укутанных туманом ветвей, уже давно ощущал взгляды, следящие за ним. Ой, щур меня, щур! Прочь, Мара, прочь, навья отринутая!!!

Впрочем, по здравом размышлении, следовало бы нынче подумать не о навьях, а о вполне осязаемых существах, в жилах которых, как давеча рек Анастасий, текла все та же руда-кровь. Люди Соловья оберегали свои владения.

— Похоже, они нас заметили! — на родном наречии произнес ромей, тревожно втягивая чуткими ноздрями сырой болотный воздух.

— И уже давно, — на том же языке невозмутимо отозвался Лютобор. — А на что ты рассчитывал? Они такие же воины, как и мы.

— Но их в два или три раза больше, — шевельнув черными усами, поправил лук новгородец Талец.

— И если они захотят, положат нас всех на этом месте, не потеряв ни единого человека! — улыбнулся щербатым ртом десятник Торгейр.

— Это вряд ли, — покачал головой воевода. — Если бы они этого хотели, то давно бы уже сделали. Они чего-то ждут, и мне кажется, я знаю, чего.

— А как же Тороп? — с тревогой спросил Анастасий.

Хуже прочих разбиравший грамоту следов, ромей, тем не менее, увидел, что лыжня, верой и правдой служившая им, попетляв немного между кривых сосен, взяла да и оборвалась, сменившись неровной цепочкой следов. Причем, оставивший их был явно выше и тяжелее юного отрока, и Войнег уже видел отпечатки этих ног в овраге возле тел похитителей Всеславы и нынче на княжьем дворе.

Но воевода остался спокоен:

— Тороп не настолько прост, чтобы дать себя в обиду. Наверняка он где-то здесь, только не имеет возможности подать нам какой-то знак.

Словно в подтверждении этих слов из самой гущи бурелома, протиснувшись между корягами, выбрался пардус. Подошел к воеводе, потерся возле ног. Войнег приметил, что к ошейнику зверя привязана маленькая бронзовая утица, мерянский оберег, который носил отрок.

— Дальше я пойду один, — все тем же спокойным тоном сообщил товарищам Лютобор.

— Я тебя не оставлю! — порывисто шагнул вперед Анастасий. — Я сестре обещал!

— А мы — своей боярышне! — поддержали его новгородцы.

— А я никому и ничего не обещал, но хоть сидел с Нежданом два года вместе у весла, а одного тебя в его логово не пущу, — решительно заявил Радонег.

— Да не обижай ты ребят, Хельгисон! — подытожил Торгейр. — Половине из нас до смерти охота повидать старого боевого товарища, а остальные умрут от разочарования, если не познакомятся ближе с таким прославленным человеком, как Соловей!

На том и порешили.