Помни обо мне

Глава 21

— Ненавижу!

Эльга зло пнула тяжелую дверь, которая, как и предыдущие две, оказалась заперта. Темнота пустынного коридора давила на плечи, и ее королевское высочество Эльга Лоретта вынуждена была признать очевидное: она заблудилась. Бежала не разбирая дороги пока не начала гореть грудь, и лишь тогда остановилась. Отдышалась. Вытерла словно засыпанные мелким песком глаза — они наверняка покраснели и придется объясняться с сестрой Марией-Луизой. А та всегда говорила, что истинно благородная дама не позволяет себе повышать голос. И говорить некоторые слова, которых Эльга все же не сказала, но собиралась же… И Дарьен! От мысли о брате вновь заныло в груди, а глаза обожгли высохшие было слезы.

Эльга всхлипнула, но дверь осталась предательски равнодушна к страданиям особы королевской крови. Возможно, стоило быть внимательнее и запомнить дорогу от комнаты Дарьена до своих покоев?

Глупости!

Эльга топнула, пытаясь заглушить неприятную мысль. И голос, такой отвратительно рассудительный, что иногда возникал в голове и давал совершенно глупые советы: подумать, не спешить, не давать воли гневу, усерднее относиться к занятиям, не отвечать на письмо виконта, таращившегося на нее всю утреннюю службу…

Глупости!

Эльга — принцесса Арморетты и будет делать так, как посчитает нужным! А вот запоминать расположение: комнат ли, провинций или даже целых стран, заканчивать письма или вышивки, носить свечи, как и веера, молитвенники, шкатулки и другие совершенно необходимые особе королевской крови вещи, — работа для прислуги и приближенных дам.

Эльга обернулась, но ни преданной, как собачонка, простушки Гавизы, ни старой няньки Берхед, ни одной из многочисленных воспитательниц, сменявшихся слишком быстро, чтобы возникла нужда запоминать их имена, ни горничных, безропотно сносивших капризы госпожи, рядом не оказалось. Даже Алана, чье присутствие и манера держаться раздражали Эльгу неимоверно, осталась где-то там. Рядом с Дарьеном.

Предатель!

В последний раз пнув непоколебимую, как стены Цитадели, дверь, Эльга развернулась и куда пристальнее осмотрела по-прежнему безжизненный коридор. Грязь, пыль и, кажется, кто-то из слуг не так давно позволил себе помочиться на старые камни. Пакость! Ее не должно быть в этом отвратительном месте. Да еще и в этом отвратительном, похожем на тряпку платье. Эльга — принцесса и всегда (всегда!) должна выглядеть безупречно. Как… Ее Величество!

Никогда она не называла королеву-регента иначе. Даже в мыслях.

Эльга почесала зудящее запястье, но тут же отдернула руку, задрала простую шерсть — какое унижение — хабита и тонкий лен нижней рубахи. Поднесла к глазам белеющею в темноте руку, но хвала Интруне, ни пятен, ни красноты, какая не пристала особам благородным. Да и кожа лица, несмотря на тяготы дороги, по-прежнему нежная, а волосы, пусть лишенные всяческих украшений и стянутые в простую почти крестьянскую косу, — густые и длинные. Золотые, как у отца. И глаза синие, как и подобает дочери дома Хлодиона. Вот только наряд… Даже подумать страшно, что сказала бы Ее Величество, увидь она ее, свою единственную дочь, принцессу крови, в… этом.

Как мог Хильдерик не прислать за ней кортеж? Как мог Дарьен заставить ее путешествовать, как какую-то простолюдинку, да еще и навязать компанию этой… жонглерки? А Ленард…

От взгляда, которым кузен смотрел на играющую Алану, хотелось шарахнуть о пол бокал из редкого цветного стекла. И лютню эту дурацкую заодно.

А ведь она никто! Ни имени, ни рода, ни титула!

И все же — мелькнула в голове предательская мысль — играла она виртуозно.

Глупости!

Кому интересно бренчание на лютне, если можно пригласить трувера! Решено! Когда Эльга вернется домой, она устроит собственный Праздник изящной любви. Или Пир вдохновенной поэзии? Над названием она подумает позже. По ее приглашению в Цитадель съедутся талантливейшие труверы Арморетты, а она будет судить их, облаченная в… Уж точно не в этой ужас!

Эльга с ненавистью дернула рукав хабита.

В столице к ее услугам, как и раньше, будут лучшие портные. Ювелиры. Куаферы и парфюмеры. И тогда никакая… жонглерка не посмеет держать себя так, словно она ровня, ее королевскому высочеству Эльге Лоретте.

Ободренная картиной будущего триумфа, шагнула в сторону, с которой, похоже, прибежала, и тут заметила в конце коридора мужской силуэт.

— Эй, — крикнула она, а когда неизвестный, покачнувшись замер, добавила, высокомерно задирая подбородок, — немедленно поди сюда и проводи меня в мои покои!

Медленно, вопиюще, непочтительно медленно мужчина пошел к Эльге. И когда он, наконец, приблизился Эльга поняла, что приняла за слугу, хозяина этого замка.

— Ну-ну-ну, — пьяно хохотнул барон Мален, беря ее за руку, — до чего неожиданная встреча.

Приготовившись получить установленный этикетом поцелуй, Эльга не сразу осознала что происходит. Почему он тянет ее? Толкает в нишу, на холод каменной кладки, моментально просочившийся сквозь тонкую шерсть и лен нижней рубашки. Откуда эта тяжесть. И запах. Прикосновения — никто не позволял себя так грубо прикасаться к Эльге. И лишь когда лицо обожгла вонь, а губы ощутили какое-то отвратительное влажное давление, она поняла, И задохнулась от гнева.

Пощечина вышла звонкой.

— Да как вы смеете?!

Похоже, ее не узнали. Более того — приняли за служанку! Это, конечно, невозможно, но этот мужчина пьян. И барон всего лишь во втором поколении — Ленард сказал, отец его был прокурором. Такой и вправду может перепутать.

Сейчас он поймет. Падет на колени…

Но вместо мольбы о прощении барон моргнул, нахмурился, поднял руку, и Эльга почувствовала, как щека взрывается болью.

— Руки она распускает, дрянь.

Злые пальцы вцепились в волосы, а к губам, отчего-то соленым, вновь прижались другие мерзкие губы. Эльга дернулась, забилась, пытаясь оттолкнуть удушающе тяжелое тело. Чужие губы и осклизлый, словно сытая пиявка, язык мешали дышать, и Эльга с ужасом поняла: скоро она потеряет сознание. И тогда случится то, что, волей Всеотца, иногда случается с женщинами, но с другими — женщинами низкого рождения или достоинства. Не с ней!

Нужно сказать! Назвать себя. Никто не посмеет оскорбить принцессу!

Она затихла, осененная этим очевидным решением, и мужчина, словно повинуясь указанию свыше, отстранился.

— Я…

— Ты, — его пальцы надавили на полыхнувшие болью губы. — Все вы труверские подстилки корчите из себя благородных.

Он, что, принял ее за жонглерку?! Ее?!

— Я принцесса…

Ее полный штормовой ярости голос заглушил пьяный мужской смех.

Да как он смеет! Да как он…

И только когда рука, грубая, жадная, потянула вверх подол ненавистного хабита, Эльга поняла — он не остановится.

— Дарье…

— Не думай, — сказал барон Мален закрывая ей рот и вдавливая вздрагивающее тело в стену, — что твой хахаль рискнет тявкнуть против друга самого маркиза Ривеллен. Не плачь, красотка, — он ущипнул высокую грудь, подмеченную еще там, на дороге. — Вот увидишь, тебе понравится.

Придумает тоже, принцесса!

Боль, яркая, нестерпимая, стала для барона Мален, неожиданностью. Как и толчок, от которого нога подвернулась, а каменный пол, слишком твердый после опьяняющей мягкости женского тела, стал непозволительно близким. Падая, барон различил тень невысокой фигуры и белизну монашеского покрова. Свет на острие ножа.

Эта шлюха не посмеет!

Мысль дернулась и затихла под прижатым к шее клинком. И твердыми как железные гвозди пальцами. Сознание он потерял почти сразу.

Меня подвел хабит. Хотя не уверена, что даже в привычной одежде, я одолела молодчиков, что перехватили меня на лестнице, за какие-то полсотни шагов до комнаты Дарьена. Их было четверо, а нож мой так и остался в бедре барона Мален, я все же решила не дать этой мрази умереть от потери крови. Не из человеколюбия, святой Ив свидетель, я с превеликим удовольствием оскопила бы ублюдка, но смерть благородного от моей руки сулила только одно — виселицу.

Кто ж знал, что тварь найдут так быстро?

Я подтянула колени к груди, сплюнула кровавую слюну, радуясь, что кровь эта от разбитой губы. Хвала Интруне, ребро, хоть и, похоже, сломанное, не повредило легкие. И пусть каждый вдох отдавался болью, я была жива. Зубы и пальцы — целы, а до обещанного детиной, чей кулак и сапог — слишком нарядный для простого слуги — не остановили даже покров послушницы, наказания оставалось достаточно времени. Его милость, чтоб ему сдохнуть от кровавого поноса, займутся мной на рассвете. Оставалось только ждать, когда аббатиса, не дождавшись моего возвращения вместе с Дарьеном, поднимет тревогу.

Святая Интруна, направь руку сестры Марии-Луизы и сохрани меня, смиренную дочь твою, здесь от слабостей телесных. И вшей.

Тюфяк, да и вся эта камера: тесная со струпьями гнилой соломы и износившейся, а оттого скрипучей, как старческие суставы, решеткой воняли. Гнусно, нестерпимо и я порадовалась, что вывернула изысканный ужин на те самые треклятые сапоги — валяться в луже собственной блевотины все же унизительно. Дернувший горло спазм разрешился глухим, болезненным кашлем. Дыша аккуратно, словно каждый вдох стоил не меньше чем исмаэльский рысак, я представила, как мои подвижные, спасибо святая Интруна, пальцы, сжимают крепкую тисовую дубинку, которая после стремительного замаха опускается прямиком на мужественность барона Мален.

Вот только лицо у нарисованной моим воображением фигуры оказалось укрыто черной полумаской, а волосы — русыми. Вьющимися, точно руно. Длинные, ухоженные пряди падали на влажный лоб, скрывая напудренный нос, по-женски пухлые губы с подведенной точкой родинки и пахли… Жасмином?

Я дернулась, задыхаясь не от боли, нет, от ядовитого аромата, что пропитал все: солому, грязную шерсть моего одеяния, даже мертвый камень.

А потом меня все же вырвало.

Хорошо.

Лучше уж кислая желчь, чем жасмин.

Когда ухо мое различило за мерным кап-кап, шорохом крысиных лапок чьи-то уверенные шаги, я успела сесть, болью отгоняя демонов моей памяти, и облокотиться на сырую, холодную и отрезвляюще твердую стену. Один человек, но ритм странный. Три такта. И первый звонкий, точно металл ударяет о камень.

Догадка осенила меня за мгновение до того, как трость маркиз Ривеллен остановился по ту сторону тюремной решетки.

— Говорят вы покушались на жизнь барона Мален?

В этом забытом Всеотцом и поломойками месте маркиз с его белоснежной рубашкой, шитым серебром камзолом и свободно лежащими на плечах светлыми, но не вьющимися, хвала Интруне, волосами казался столь же уместным, как чирей на лбу придворной красавицы. Но маркиз не пах жасмином и уже это делало его гостем почти желанным.

— Кто говорит? — переспросила я, радуясь, что пламени одинокой свечи не одолеть темноту моей камеры.

И после паузы, которую собеседник не спешил заполнять, повторила, но уже с подобающим:

— Кто говорит, ваше сиятельство?

— Барон Мален, — незамедлительно ответил маркиз. — Мой друг крайне огорчен вашим поступком.

— Ваш друг, — я покатала на языке это слово, понимая, что померещившаяся мне свобода, оказалась всего лишь золотом фейри, — жив, а на мне обеты ордена. И святая Интруна свидетель, я не покушалась на жизнь барона Мален. Равно как и на его честь и достоинство.

Я не лгала. Убивать барона я и правда не собиралась, а остальное… Трудно покуситься на то, чего нет.

— А вы занятное создание, Алана.

И улыбка его, почти предвкушающая, мне совершенно не понравилась. Как и то, что он не добавил полагающееся моему статусу обращение “сестра”, но поправлять маркиза в такой ситуации было столь же разумно, как тыкать прутиком в сонную гадюку.

— Благодарю, ваше сиятельство, — я сглотнула кислую слюну и возблагодарила судьбу за такую своевременно подвернувшуюся стену. — И все же, чем обязана вашему визиту?

— Я хочу помочь вам, Алана.

Сказал волк, увлекая ягненка в лес.

— Вы так великодушны, ваше сиятельство.

Кажется, тон мой оказался недостаточно почтительным, а улыбка — немного нервной. Маркиз шагнул вперед и замер в угрожающей для светло-голубого шелка близости от грязной решетки.

— Всего лишь способен разглядеть драгоценность. Даже если она временно помещена в столь неподобающую, — он постучал по прутьям, — оправу. Однако…

— Да?

Святая Интруна, пусть говорит, за чем пришел и убирается.

— Однако, как говорит мудрейший архиепископ Кериниса, невозможно спасти того, кто спасенным быть не желает.

— И как же, — дыхание перехватило, но, сморгнув выступившие слезы и пожелав Верховному прелату скорейшей встречи со Всеотцом, я все же закончила, — как же спасаемый должен выразить это желание?

— О, — улыбка маркиза была точь-в-точь отравленное пирожное.

Голоса. Слева, на лестнице.

— Это очень просто.

Вскрик. Стон. И быстрые шаги

— Спасаемому нужно всего лишь…

Знакомые шаги, которых я, оказывается, ждала. До радостно забившегося — какая глупость, Алана, ты ведь давно не веришь балладам — сердца и увлажнившихся глаз.

— Ленард? — Дарьен резко остановился, едва не сбив не менее удивленного маркиза. — Какого… Что ты тут делаешь?

— Беседую, — ответил тот.

Небрежно, словно мы находились в одном из столичных салонов.

— Беседуешь? — недоуменно переспросил Дарьен. — С кем?

Он повернул голову, следуя за взглядом маркиза. И замер.

Не поверил. Нахмурился, даже схватил держащую свечу руку и толкнул вперед, в ячейку решетки.

— Кузен?

Оказывается, его сиятельство умеет рычать, а Дарьен ругаться на совершенно незнакомом мне языке.

— Кузен.

Судя по недовольному лицу маркиза, тюремная грязь запятнала манжет из валансонского кружева.

— Молчи, Ленард, — ярость голосе Дарьена бальзамом легла на мои ноющие ребра.

Он рванул решетку, заставляя его сиятельство отступить, а потом, спохватившись, поднес к свету зажатое в кулаке кольцо с тяжелыми ключами.

Я откинула голову, закрыла глаза, и приказывая себе перестать разводить сентиментальную сырость, слушала, как железо скребет о железо. Скрипят петли. Шаги? Нет шагов, только шорох по грязным плитам, за ним так близко тихое:

— Алана? Вы…

Я собиралась соврать, сказать, что в порядке. В конце концов что такое пара синяков? Бывало ведь хуже.

— Какого… — его пальцы замерли в волоске от моей опухшей щеки.

И я едва удержалась от движения навстречу.

Дыхание Дарьена было горячим и пахло бурей, а руки нежными, и все же, когда он поднял меня, стон сдержать не удалось.

— Вы ранены?

И от тревоги, звучащей в этом вопросе, мне захотелось зарыться лицом в его куртку и совершенно по-детски разреветься.

Святая Интруна, когда я успела так размякнуть?

— Ребра, — предатель голос слушался плохо, — не смертельно.

А Дарьен опять выругался непонятно, к себе прижал и понес. И подумалось не к месту, что давно меня на руках не носили. Глупо ведь? Да?

Свеча. Где-то рядом, я чувствовала ее жалящий свет на сомкнутых веках. И в голосе его сиятельства, еще недавно, обманчиво мягком, почти насмешливом, звучал лед. И сталь.

— Что происходит?

Я все же повернула голову, открыла глаза и успела разглядеть удивление во взгляде маркиза.

— Значит, не знаешь.

Скорее утверждение, чем вопрос. И я почувствовала, как расслабились твердые, точно литая пластина, мышцы груди. И вновь напряглись, когда Дарьен, не сдерживая клокочущего в голосе гнева ответил:

— Барон напал на Эльгу.

— Напал? — маркиз нахмурился, словно пытался разгадать шараду.

А ярость, миг спустя вспыхнувшая во взгляде, лучше любой клятвы подтвердила: его дорогой друг предпочел умолчать о деталях покушения на его никчемную жизнь.

— Что с кузиной?

Вздох, и я готова поклясться, Дарьен чувствовал себя виноватым.

Когда принцесса вылетела переполошенным зайцем, а я заглянула в комнату за свечой — бегать по темным незнакомым коридорам не лучшая идея — он был зол. Смотрел в окно, молчал, только мышцы бурунами перекатывались под мокрой рубашкой. И лишь кивнул в ответ на мое: «Я прослежу за ней».

Не уследила.

— Спит. Крестная говорит, напугана. Синяки. И губа разбита.

Она сидела под стеной, уткнувшись лицом в колени, а растрепанные, разом потускневшие волосы мертвой водой текли сквозь дрожащие пальцы. До отведенных аббатисе покоев Эльга шла медленно, точно во сне или, скорее, в бреду. И только увидев сестру Марию-Луизу наконец-то очнулась. Заплакала. И плакала, когда я готовила сонную настойку, объясняла аббатисе, что произошло и просила никуда не выходить, пока я не приведу Дарьена. Не успела. Опять.

Губы маркиза, еще недавно улыбавшиеся, превратилось в жесткую линию.

— Это, — он посмотрел на меня и взгляд, который обещал барону медленную и бесславную смерть, неожиданно смягчился, — многое объясняет.

Я молчала. Отвечать что-либо их сиятельству не было ни желания, ни сил.

— Я отнесу Алану крестной, — собранно и почти спокойно сказал Дарьен, — но у меня слишком мало людей. Я могу рассчитывать на тебя, Ленард?

И мне показалось, вопрос этот таил в себе нечто большее.

— Разумеется, кузен, — ответил маркиз немедля. — И как я уже говорил, моя карета к вашим услугам.

— Благодарю.

— Ах, пустяки. И позволь, я пойду первым. Свеча у меня, а здесь отвратительно скользкие ступени.