Помни обо мне

Глава 31

Моя дорогая Магин.

Идеально очиненное перо шло легко, оставляя на плотной, отменного качества, бумаге тонкую вязь обыденных фраз.

…Что здоровье мое пребывает в полнейшем благополучии.

Молитвам сестры Марии-Луизы ребра уже не давали о себе знать и мы обе сходились во мнении, что повязку можно будет снять в ближайшие дни.

…И дела мои идут хорошо.

Камеристке Ее Высочества полагалось спать в одной из общих комнат с пятью, а то и десятью другими прислуживающими в замке незамужними женщинами. Замужние жили в городе и являлись в Цитадель засветло, принося с собой уличную грязь и свежие сплетни. Правила обязывали меня носить платье из простой саржи и белый чепец, а единственными моими украшениями должны были стать знак Всеотца и кроткая улыбка. Мне полагалось скользить по коридорам безмолвной тенью и, случись встретиться с яркими, словно цветки, адельфи и порой даже более яркими адельфосами, замирать у стены в почтительнейшем из поклонов.

В общей комнате я не спала — Эльга, пусть реже, но все еще просыпалась по ночам. И хотя она показательно дулась на меня почти весь первый день, вечером, когда я собралась покинуть ее спальню, меня схватили за руку и очень тихо попросили не уходить. Чепец я носила в кармане того самого, пошитого в Тонвале, синего платья. И надевала, когда ведомая исключительно жаждой познания, исследовала планировку замка — визиты дам, жаждущих засвидетельствовать свое почтение Ее Высочеству, давали для этого достаточно времени, а в коридорах мало кто обращает внимания на прислугу. Наверное, поэтому, а еще потому, что, несмотря на настояния Дарьена, я не спешила пользоваться ни его именем, ни средствами, отношения наши не стали достоянием света. В отличие от его отношений с адельфи Оннет, вдовствующей баронессой Руан.

Я тихо выругалась и взялась за скребок — почистить смазанную точку.

Адельфи Оннет любила драгоценности. И кайсанский шелк небесного оттенка, подчеркивавший ее выразительные глаза. И судя по тому, как ее милость держала себя в салонах, — всерьез рассчитывала стать ее светлостью.

Ревновала ли я? Нет. Дарьен был моим, и глупо, имея три обещанных святому Гермию и еще не вышитых покрова, тратить душевные силы на ревность. Но еще более глупо оставлять без присмотра женщину, которая, похоже, не собиралась так легко расстаться с мечтой о герцогской короне. Благо, прислуга в Цитадели брала взятки с не меньшей охотой, чем в провинции.

Нужно будет попросить Стрейджена перевести мэтру Ардо часть моих денег. И драгоценности. А вот платья придется заказать новые, мои за прошедшие два года, безнадежно вышли из моды.

Я написала Магин, что адельфи К., у которой я якобы служила после трагической гибели адельфи А. решила перебраться в столицу. И оставила адрес мэтра Ардо, ведь найти приличную квартиру в Керинисе так непросто, а мне не хотелось бы, чтобы письма Магин затерялись. Королевский гонец уже должен быть на полпути из Арля, а значит в следующем мне расскажут о пожалованной брату стипендии. Жаль лица Жовена, в момент, когда он увидит на гербовой бумаге, рядом с личной печатью короля и его резкой, стремительной подписью свое имя, я не увижу. Впрочем, уверена, Магин распишет мне все очень подробно. И наверняка решит поехать в Нэнт. Кого я знаю из тамошних нотариусов? Никого. Когда буду отдавать письмо, спрошу у мэтра Ардо рекомендации — приличное жилье непросто подыскать не только в столице.

Шаги я услышала. И даже успела перевернуть лист, похоронив его под ворохом безуспешных попыток Эльги сочинить кансону. Опустить перо в золотую чернильницу, встать из-за стола и встретиться с насмешливым взглядом его сиятельства маркиза Ривеллен.

— Признайтесь, вы это нарочно.

Он улыбался. И атласный наряд цвета бычьей крови с богатой вышивкой сидел на его сиятельстве безупречно. Золотой набалдашник трости, брошь с крупным кабошоном в белой пене шейного платка, темно-синий футляр в руках. Бархатный и если присмотреться, можно различить завитушку известной монограммы.

— Не понимаю о чем вы, ваше сиятельство, — сказала я, поднимаясь из реверанса.

Конечно, прислуге надлежало приветствовать титулованных обитателей Цитадели скромными книксенами, но… Нет.

— Ваше платье, Алана, — маркиз покачал головой, как мне показалось, неодобрительно. — Ваше прискорбно синее и безнадежно скучное платье. Впрочем, эта безделица пусть немного, но поправит ситуацию, а после я подарю вам новое.

Не опираясь на трость, он преодолел разделяющее нас пространство и протянул мне футляр.

Я не шелохнулась.

— Благодарю, ваше сиятельство, но я не могу это принять.

Все это время маркиз, хвала Интруне, не проявлял ко мне и тени былого интереса. Он прибыл из Шасселя вместе с Эльгой и сестрой Марией-Луизой. Присутствовал за королевским столом во время ужинов, блистал в салонах, где проигрывал, но чаще все же выигрывал немалые суммы. Эльга восхищалась кузеном, а потому о достоинствах его сиятельства мне доносили ежедневно. И каждый раз, слушая о том как Ленард остроумен, как безупречен его вкус и куртуазны манеры я молча, но очень искренне радовалась, что Святая Церковь запрещает браки между родичами столь близкими. А еще, что мой статус не позволяет сопровождать Эльгу в места, столь густо усыпанные цветом столичного общества, а в покои ее маркиз не заглядывал. До этого дня.

— Вы уверены? — спросил он, поддевая отполированными ногтями бархатную крышку.

Серьги. Исмаэльские топазы и бриллианты в белом золоте. Работа энна Шаберье. Уникальная, если вспомнить, как не любит мастер повторяться. Стрейджен перепродавал такие побрякушки, часто полученные от Толстого Йенсора, заезжим перекупщикам — за украшения с клеймом энна Шаберье всегда давали хорошую цену.

Красивые. Настолько, что я заплатила бы мастеру полную цену. Но…

— Уверена, ваше сиятельство, — я подняла взгляд, и выражение лица маркиза почти неуловимо изменилось. Похоже, от меня ждали большего восторга. — И платьем своим я вполне довольна.

И, кажется, готова пообещать святой Интрнуне вышить еще один покров, лишь бы его сиятельство оставил меня в покое. Но, кажется, отпущенный мне в этом году запас чудес, я уже исчерпала.

Протокол запрещал мне возвращаться к прерванному занятию, поэтому я стояла. Молчала. Ждала, когда маркизу надоест играть со мной в гляделки, и старалась не думать о том, что в глазах его иногда мелькает нечто чрезвычайно странное.

Невозможное.

Глупости, Алана, это просто азарт охотника, от которого ускользает добыча.

— Чего вы хотите?

С громким хлопком маркиз закрыл футляр и бросил его на столик.

— Я не понимаю…

— Все просто, Алана, — он поймай мой взгляд. — Я хочу вас. Вопрос, чего хотите вы?

Чтобы вы провалились к екаям, кем бы они ни были!

— Ничего, ваше сиятельство, — спокойно ответила я.

Нет, он не Бернарт. И то что желанная им женщина любит другого, он не примет. Или что хуже, примет как вызов.

— Подумайте, — с почти неподдельным участием сказал маркиз, — что с вами будете, когда моя очаровательная кузина уедет в Касталию? Вы останетесь, поверьте, ваше упрямство в этом вопросе достаточно ее огорчает… Но кем вы останетесь, Алана? Жонглеркой? Монахиней? Или женщиной, у которой появятся, — он шагнул вперед. — Возможности.

Я подалась назад, проклиная письменный стол, не дававший мне возможность убежать.

— Женщиной, чья постель не продается.

Мой голос вибрировал от уже не сдерживаемого гнева.

— Совсем? — он наклонился, обжигая меня взглядом.

Я чувствовала его дыхание на моем лице. Анис, тепло сандала и тонкую горечь лимонника. Близко. Слишком близко. И все же он не прикоснулся. Только смотрел так, словно я действительно была для него чем-то важным.

Оттолкнуть его я не рискнула, боясь, что движение мое будет истолковано неверно.

— Совсем.

Он улыбнулся. И вдруг отступил на три спасительных шага. Окинул внимательным взглядом покои и меня, что смотрелась в них элементом, несомненно чуждым, и сказал:

— Что ж, подождем…

Маркиз явно хотел, чтобы я спросила, чего же именно, но я молчала.

— Мне нравится ваше упрямство, Алана, — продолжил он тоном подозрительно довольным. — И все же вы ошибаетесь. В этом мире продается все. Вопрос лишь в цене. И… Вы улыбаетесь?

Улыбаюсь.

Ведь истина эта и — даже больше — собственная цена, мне известны.

— Право, улыбка делает терпимым даже это ваше ужасное платье… Ужасное, — его ответная улыбка была задорной, почти мальчишеской, — и вы это знаете. Надеюсь, моя маленькая кузина позаботится, чтобы оно не запятнало своей прискорбной синевой совершенство ее музыкального вечера…

Уже позаботилась. И новое платье, идеально дополняющее наряд Эльги, обещали закончить со дня на день. В конце концов мне предстояло аккомпанировать Ее Высочеству перед обществом самым изысканным, и нужно быть сестрой Марией-Луизой, чтобы общество это закрыло глаза на простую синюю шерсть.

— Эльга сказала, доктор не рекомендовал вам петь?

Проигнорировать прямой вопрос было бы вызовом, поэтому я ответила.

— Да.

— Как долго? — спрашивая, он был серьезен.

— Месяц, возможно, больше.

Не стоило привлекать к себе лишнее внимание.

— Жаль… А впрочем, — маркиз задумчиво посмотрел на дверь, что вела в примыкающую к гостиной спальню, — знаете, не так давно я приобрел одну весьма интересную лютню… Последнюю, которой владел Бернарт из Ведантона. И я хочу, чтобы однажды вы сыграли на ней, Алана. Для меня.

Его взгляд и улыбка делали это невинное предложение откровенно двусмысленным, и я не выдержала.

— Это невозможно, ваше сиятельство.

И, кажется, моя уверенность его разозлила.

— Не стоит…

— Последняя лютня Бернарта похоронена вместе с его дамой, — мой голос был тверже скал Бру-Калун. — Кто бы ни продал вам инструмент, солгал.

— Или лжет сочинивший эту красивую, не спорю, историю.

— Я сама положила ее туда.

Этого маркиз не ожидал.

— Вы?

Сомнение, мелькнувшее в синих глазах, показалось мне забавным.

— Да. И готова поклясться в этом, если вам будет угодно.

Маркиз рассматривал меня несколько очень долгих мгновений, после чего перевел взгляд на полированное золото набалдашника, поджал на мгновенье губы, и чутье подсказало: тот, кто продал маркизу подделку крупно об этом пожалеет.

— Не нужно клятв, — наконечник трости утонул в узоре ковра, — мне достаточно вашего слова.

Определенно, пожалеет. Хорошо.

— Благодарю, ваше сиятельство, — я склонила голову. — А может ли быть так, что и моего нет, вам окажется достаточно?

Он засмеялся так, словно я сказала нечто в высшей степени забавное.

И серьги, уходя, забрать отказался, сопроводив свой отказ небрежным: «Они ваши, делайте с ними что пожелаете».

Я пожелала оставить их на столе, где их и нашла обрадовавшаяся подарку Эльга.

Как назло, в день концерта у меня разболелась голова, а с ней и низ живота, суля скорое приближение регул. И надо ли говорить, что капризное волнение Эльги не добавляло мне доброты, и к торжественному моменту переоблачения, терпение мое дрожало, словно натянутая тетива. Прическа, обманчиво простая, на которую я потратила битый час и остатки своего человеколюбия. Высокомерное пренебрежение фрейлин, которые, пока я наспех переодевалась, собирала волосы в строгий узел и закрепляла его парой кайсанских шпилек, подавали Эльге тончайшую сорочку и шелковые чулки. Крепили подвязки и нижние юбки, затягивали шнуровку нового платья. Молочно-белый атлас и совсем немного золота, чтобы не отвлекать глаз от совершенства королевских сапфиров — Эльга все-таки выпросила парюру Хильдегард Милосердной и сейчас крутилась перед огромным зеркалом. Касалась жемчужных капель ожерелья, поправляла браслеты и брошь, покачивала головой, любуясь, как танцует пламя в безупречных камнях сережек, и бросала тоскливые взгляды на покоящуюся в ларце диадему.

Вот она потянулась к сапфировому чуду, но строгое — которое за день? — замечание сестры Марии-Луизы заставило Эльгу отпрянуть.

Незамужние адельфи диадем не носят.

Судя по лицу Эльги, добавь Его Величество парюру в приданое сестры — и Ее несговорчивое Высочество вприпрыжку побежит под венец. Возможно, именно этого и добивалась сестра Мария-Луиза, которая последние две недели слишком уж часто вспоминала то о пышном визите короля Родриго, то о хваленом изяществе кастальского двора. В покоях появились романы об отважном рыцаре Амадисе и кантинги Масиаса Влюбленного. Сладкие вина, миндаль, финики, роскошные ткани, веера и парные гребни — подарки посла Касталии дона Генцо. А Дарьен в присутствии Эльги то и дело заводил разговор о магнолиях… Вот уж не замечала за ним столь сильной любви к цветам. Но хитроумный план работал: с каждым днем Ее непокорное Высочество слушала все внимательнее, что, несомненно, увеличивало шансы принца Рамиро на благосклонный прием. Это и возможность в будущем примерить не просто диадему — корону.

Хотя о самой свадьбе Эльга слышать не желала. Несмотря на то что свадьба эта должна была состояться в Керинисе. Нарушение традиций, но третью сорвавшуюся помолвку сочтут знаком недовольства святой Юнонии, которую в Касталии чтут, так же сильно, как здесь святую Интруну. А без законного наследника шансы принца Рамиро получить и удержать корону, такие же, как у перемазанной в золе служанки станцевать на королевском балу. Ради этого брака Касталия прекратила войну, отказалась от репараций и согласилась отсрочить выплату приданого на несколько лет… Эльга же не желала говорить даже о подвенечном платье. Эльга. О платье.

Нет, с парюрой королевскому дому Арморетты определенно придется расстаться.

Я потерла висок, обвела взглядом роскошные покои и заметила мнущуюся в дверях служанку, которая, разумеется, не смела отвлечь благородных дам от туалета Ее Высочество. Девица была новенькой, но мое платье, слишком дорогое для прислуги, а главное, властный тон, сделали свое дело, и в мою ладонь опустился квадрат письма, с оттиском коронованной розы. Вдовствующая королева Гизельда, что так своевременно предпочла светскую суету двора душеспасительному уединению Девичьей Башни изволила написать дочери. Опять.

— Ступай, — кивнула я, запоминая лицо служанки.

Интересно, откуда у ее величества деньги на взятки. Не драгоценностями же своими она платит, в конце концов.

Собственно, это было второй причиной моего практически неотлучного пребывания в покоях Эльги — все записки вдовствующей королевы передавались Его Величеству. Мной или фрейлинами, в отличие от слуг, те не рисковали положением своих семей ради мелкой монеты. А сестра Мария-Луиза, согласившаяся задержаться в столице, присматривала за Эльгой там, где статус не позволял появляться мне.

Эльга же… Эльга была счастлива. Возвращению в столицу, новым покоям, они, насколько я могла судить были куда больше и роскошнее ее старой комнаты в Девичьей башне, целой комнате нарядов, прогулкам в парке, торжественным королевским ужинам, тому, что Дарьен учил ее стрелять из арбалета. И письмам, которые почерком вдовствующей королевы писала я. Точнее, переписывала — история о том, как мы проучили виконта Эрьвью, подала королю идею. Черновики, которые отдавали мне, скорее походили на распоряжения, чем на послания матери, но когда я заикнулась об этом Дарьену, он лишь поморщился и сказал, что так надо. Иначе Эльга заподозрит неладное. А она читала. Перечитывала даже. И улыбалась.

— Алана!

Оклик Эльги перехватил меня на полпути от моего рабочего платья — письмо было спрятано в потайном кармане — к столику и чашке с наверняка остывшим травяным отваром. Будь мы одни, я сперва выпила бы лекарство. Но в покоях, помимо меня и сестры Марии-Луизы, находились еще адельфи Анна, дочь королевского постельничего, и адельфи Атанаис, наследница серебряных копей Ларредо, а потому я развернулась, подошла к зеркалу и сделала книксен.

— Ваше Высочество?

— Вот, — Эльга поспешно протянула мне колье.

Серебро и крупные с ноготь бусины соколиного глаза.

— Что Ваше Высочество желает сделать с этим?

— Мое высочество, — сказала Эльга явно довольная собственным остроумием, — желает, чтобы ты это надела. И… Твои волосы. Сделай с ними что-то более… торжественное.

— Благодарю вас.

Я с поклоном приняла ожерелье и поспешила исполнить пожелание ее требовательного высочества прежде, чем она расскажет, как именно должно выглядеть на моей голове это что-то более торжественное. Не все прически сочетались с кайсанскими шпильками.

И уже ступив вслед за дамами в сияющий, многоцветный, шумный зал, который, ко всему прочему еще и благоухал, словно парфюмерная лавка, я вспомнила об отваре. Том самом, от головной боли, так и оставшемся на столике в покоях принцессы.

Святая Интруна, дай мне сил пережить этот вечер.

И никого при этом не убить.