Помни обо мне

Глава 26

Эльга смотрела на платье и понимала, что оно ей совершенно не нравится. Растерянно она провела рукой по серебряным цветам на травянистой зелени верхней юбки, пересчитала драгоценные камни на корсаже, погладила оторочку из горностая на рукавах. А ведь это было ее лучшее платье — его шили для бала в честь двадцать первого дня рождения Хильдерика — самое роскошное, почти такое же, как у Ее Величества, только вместо королевской лазури и золота — зеленый и серебро. До того как за Эльгой захлопнулись ненавистные ворота монастыря, она надевала платье лишь единожды. И именно его забрала из аббатства, воспользовавшись разрешением сестры Марии-Луизы взять в дорогу один светский наряд.

Больше года ее сокровище пролежало в сундуке. Среди десятка других шедевров из парчи, бархата, драгоценного кайсанского шелка и узорчатого дамаста. Пересмотрев прибывший вместе с Эльгой гардероб, сестра Мария-Луиза отобрала два самых скромных наряда, с которых приказала снять всю оторочку, жемчуга и серебряный позумент. Разумеется, Эльга отказалась надевать получившееся убожество! И в результате два дня просидела келье. Одна. Со «Словом Всеотца» и кувшином воды. В монастыре не оказалось служанок, которые за обещание награды таскали бы с кухни свежайшие булочки, а сестра Юстиния отказалась признать в стонах Эльги признаки близкой кончины, и на третий день Эльга сдалась. Но прежде чем она, кусая от злости губы, позволила Гавизе облачить себя в пусть и шелковый, но лишенный каких-либо украшений наряд, Эльга поклялась: это ужасное место она покинет в лучшем своем платье.

И вот оно лежало на кровати. И хотя ткани, вышивка и драгоценные камни были по-прежнему яркими, а мех мягким, сейчас платье казалось Эльге каким-то… неправильным.

— Оно совершенно вышло из моды! — сказала Эльга, привычно скрывая за злостью горечь разочарования. — Вы же слышали Ленарда, такое сейчас никто не носит!

Губы сестры Марии-Луизы тронула едва заметная улыбка.

— Платье неплохо, — спокойно сказала она, — для женщины лет на двадцать старше, которая изо всех сил стремится продемонстрировать собственную значимость.

Эльга почувствовала, как против воли начинают дрожать губы, а очертания комнаты и лица напротив плывут от непрошенной влаги.

— Но… Как же тогда? Что же де…

— Тише, тише, дитя, — сестра Мария-Луиза прижала к себе уже всхлипывающую Эльгу, — Думаю, этому горю мы, милостью святой Интруны, помочь сможем.

— К-к-как? У нас всего три дня. Мы не успе…

Окончание фразы утонуло в слезах. А ведь она обещала себе не плакать. Быть сильной. До кончиков ногтей, до последней нитки кружев, принцессой. Чтобы больше никто и никогда не посмел…

— Да, пошить новое платье не успеют, — голос сестры Марии-Луизы был мягким, как горностаевый мех. — Но, Эльга, посмотри на меня, мы можем исправить это, — она аккуратно отерла мокрые щеки Эльги и развернула ее к кровати. — Смотри, переделать рукава, убрать часть позумента. Избавиться от оторочки и оборок. Платье должно подчеркивать твою красоту, а не затмевать ее.

Эльга сморгнула остатки слез. Прищурилась, оценивая замысел, и пробормотала задумчиво:

— И декольте…

— Прикрыть вставками из белого шелка.

— Но я хотела наоборот.

— Исключено.

— Но Ленард говорил!

— Ленарду стоит иногда говорить поменьше.

— Но вы же видели, у Лизетты и Жоржетты за завтраком даже плечи были открыты!

— Что заставляет усомниться в здравомыслии их матери.

— Что? — Эльга посмотрела на сестру Марию-Луизу округлившимися глазами.

Та приподняла бровь, расправила на груди чуть примявшийся белый покров и синюю ткань велона.

— Если виконтесса рассчитывает, что сомнительные прелести ее дочерей способны пленить Ленарда, она еще глупее, чем кажется.

От неожиданности — никогда сестра Мария-Луиза не была столь ядовито-откровенна — Эльга приоткрыла рот.

— Запомни, дитя, — в зеленых глазах блеснули лукавые искорки, — скромность платья не только демонстрирует обществу добродетельность женщины, но и подстегивает мужской интерес.

Мысль казалось здравой, но Эльга, не желая уступать, упрямо поджала губы.

— Но Ленард похвалил их наряды!

И прически, обстановку столовой и, вообще, дома, и мастерство поваров, впрочем, последнее, надо признать, заслуженно.

Поначалу, услышав, что они остановятся не на одном из этих ужасных постоялых дворов, а в особняке виконта Валлон, Эльга обрадовалась. Обрадовалась роскошной комнате, высоким прозрачным окнам, светлым обоям, узорчатым коврам и изящной мебели. Возможности посидеть перед прелестнейшим туалетным столиком и вытянуться, наконец, не на соломенном тюфяке, а на мягчайшей, нежнейшей перине.

Эльга так устала, что, хоть и собиралась прилечь всего на минутку, уснула, едва голова коснулась надушенной подушки. И пропустила ужин, отложив тем самым знакомство с хозяевами до завтрака. Впрочем, не одна она. Алана также осталась вечером в комнате, а утром, как и Эльга, стала мишенью для взглядов разряженных, точно на королевский бал, дам Валлон. И благо бы только смотрели. Нет же, надо было Жоржетте заявить с отвратительно самодовольным видом, что посвятить себя ордену — лучшее решение для девушек скромного сословия.

Глупая кукла!

— Конечно, Ленард похвалил их наряды, — слова сестры Марии-Луизы были остры, как новенькие булавки, — он всегда был галантным мальчиком. И раз уж мы заговорили об этом, меня радует искренность, с которой ты отстаивала орден. И аргументы были подобраны удачно.

И пусть некоторые имена достойнейших из адельфи нашептала Алана, Эльга с готовностью приняла эту похвала. Она ведь знала их, знала — сестра Трефина изводила ее уроками истории Арморетты, то и дело отвлекаясь на историю ордена святой Интруны, — просто немного забыла.

— Однако в будущем, все же постарайся не демонстрировать свое негодование так явно.

Да эта выскочка Жоржетта даже не извинилась!

— Но вы сами говорили, — Эльга вздернула подбородок, — мы должны проявлять заботу о тех, кто не может позаботиться о себе сам!

Сестра Мария-Луиза смерила ее загадочным взглядом, подошла к козетке, обтянутой золотисто-розовым шелком, села и похлопала рядом с собой.

— И кого же ты защищала?

— Всех, — решительно сказала Эльга.

— Всех?

— Да! Сестру Юстинию, и сестру Агату, и сестру Жанну, и сестру Трефину, и… Всех.

— Мне отрадно это слышать, — сказала сестра Мария-Луиза, — я передам твои слова сестрам, когда вернусь в обитель. Уверена, это наполнит их сердца гордостью, — она взяла Эльгу за руки и улыбнулась так, как не улыбалась никогда. — Как и мое.

Эльга открыла рот, но от странного чувства, сдавившего горло, не смогла произнести ни слова. Сердце сжалось, а глазам опять — да что ж такое! — стало мокро.

— А вы, — она с трудом сглотнула горький и колючий, как порыв зимнего ветра, комок и, отчаянно пытаясь сдержать слезы, пробормотала: — вы не могли бы остаться? В Керинисе ведь тоже есть… монастырь ордена. Вы могли бы жить там. Или в Цитадели. Могли бы, да?

Сестра Мария-Луиза отвела взгляд и долго, пристально изучала узор на ковре.

— Я не могу остаться с тобой, — сказала она наконец. И Эльге показалось, или всегда такой уверенный голос дрогнул, — хотя, Интруна свидетель, отпускать тебя тяжелее, чем я могла себе представить. Но у каждой из нас свой путь, дитя. Мое место в Карнальской обидели, а твое — при дворе. Я понимаю, — сестра Мария-Луиза накрыла ладонями побелевшие пальцы Эльги, — тебе одиноко. Но в Керинисе тебе ждет Хильдерик. И Дарьен будет с тобой. И я пришлю тебе Гавизу.

— Я не хочу! — Эльга выдернула руки, сжала кулаки и ударила ими по коленям.

— Гавиза предана тебе, — строго сказала аббатиса.

— Да, но…

Эльга замялась, пытаясь понять, что ей делать с этим. Этим беспокойством, тревогой и осознанием, что мира, каким она его знала, мира, где жила та старая Эльга, которой нравилось лежащее на кровати платье, больше не существует. А в новом ей нужно что-то большее, чем немое обожание Гавизы. Ей нужен кто-то больший.

— Кстати, о преданности, ты придумала, как наградить Алану?

От вопроса сестры Марии-Луизы словно разом вспыхнули все свечи в люстрах тронной залы.

— Да! — порывисто кивнула Эльга, улыбаясь осенившей ее идее. — Я сделаю ее своей фрейлиной.

Теперь, когда Хильдерик совсем-совсем король, он ведь разрешит ей иметь больше одной приближенной дамы? А если не разрешит то Гавизу можно выдать замуж: в последнее время у той только и разговоров что о вареньях и младенчиках. Наверняка при дворе найдется кто-то, кому нужна именно такая жена.

— Фрейлиной? — голос сестры Марии-Луизы перекрыл звон свадебных колоколов. — Алану? Ты уверена?

Этот вопрос, Эльга уже знала, звучал всегда, когда она говорила что-то не так.

— Алана меня спасла, — Эльга отвлеклась от размышлений, какое приданое стоит выделить Гавизе.

— Если ты помнишь, именно для этого она и путешествует с нами.

— Но вы сами говорили, что нужно замечать благие деяния. И согласились, когда я сказала о награде!

Спорить с сестрой Марией-Луизой было так же трудно, как играть с Хильдериком в шахматы. Вечно они все запутывали.

— Алана заслуживает награды. Но, Эльга, делать фрейлиной женщину третьего сословия…

— Хильдерик сделал энна Берколя суперинтендантом финансов, а тот сын мелкого лавочника! Алана много знает. И умеет. И да, ее имени нет в Метрике. И что? Вот Лизетта и Жоржетта там есть, а они…

Строгий взгляд зеленых глаз заставил Эльгу проглотить вертевшиеся на языке колкости.

— Они принимают нас в своем доме.

— Да, сестра Мария-Луиза, — выдохнула Эльга. — Но их бы я себе в фрейлины не хотела.

Но она непременно пришлет девицам Валлон и их матушке приглашения на какой-нибудь дворцовый праздник. Хильдерик ведь не будет против, бала, скажем, на день ее восемнадцатилетия…

— Всеотец сохрани нас от такого счастья, — многозначительно улыбнулась сестра Мария-Луиза. — А что касается энна Берколя, да Его Величество назначил его суперинтендантом. Подожди, — она подняла руку, — дай мне закончить. Возможно, однажды энн Берколь, сын купца, хоть и небогатого, получит титул и право внести свое имя в «Метрику». Таков мир мужчин, Эльга, но даже там есть незримые законы, которые переступать не стоит. Вспомни, что случилось, когда Хартвейг, Всеотец прими его душу, в завещании признал Дарьена принцем крови?

Слезы. Эльга много плакала и, кажется, заболела. И женщина в черном голосом Ее Величества что-то спрашивала у сестры Галены, а потом ушла, так и не приблизившись к кровати. Эльга ждала отца, и не понимала, как он, отправляясь на охоту, мог оказаться далеко-далеко. За радужным мостом и золотыми вратами, которые суждено миновать только истинно добродетельным. Она ждала, засыпая и просыпаясь под молитвы сестры Галены и тяжелые всхлипы старой Берхед, но отец не приходил. И Дарьен почему-то тоже, а потом пришел Хильдерик и сказал, что Дарьену пришлось уехать. Далеко, пусть и не так далеко, как отцу.

— Дарьен — мой брат!

Она поначалу и правда верила, что он отправился собирать для нее сказки со всего мира. И это было секретом, о котором нельзя было говорить ни с кем, кроме Хильдерика. Вот только брат после коронации навещал ее куда реже, а придя — молчал. Даже больше, чем раньше.

— Да, Эльга, Дарьен твой брат, — лицо сестры Марии-Луизы было грустным, — а я видела, как он родился и, святая Интруна не даст солгать, люблю этого мальчика, как сына. И ваш отец… Хартвейг не делал различия между своими детьми и думал, его слова будет достаточно, чтобы остальные поступали так же. Это было благородно, но, увы, недальновидно. Хроника говорит, завещание отменили под предлогом, что оно создает опасный прецедент. Глупости! Просто все они, все, не смогли проглотить то, что Дарьен в глазах закона станет даже не ровней, а выше их… Послушай меня, дитя, я одобряю твое решение приблизить Алану, но девушка, чьего имени нет в «Метрике», фрейлиной быть не может. Этого не простят. Ни ей. Ни тебе. Поэтому спрошу еще раз. Ты уверена?

Слушая, Эльга молча кусала губы. Слова сестры Марии-Луизы входили под кожу терновыми колючками, а перед глазами отчетливо вставали одно за другим лица придворных дам и, наконец, презрительно поджатые губы Ее Величества. А ее глаза… Нет, лучше не думать. Нащупав дрожащими пальцами сапфировую розу, подаренную отцом на пятый день рождения, Эльга подняла взгляд и сказала она с уверенностью, которой, увы, не чувствовала:

— Я могу сделать ее камеристкой.

Кивок головы, покрытой синим велоном, мигом растопил холодный ком в горле, а чуть приподнятые уголки все еще ярких губ дали понять — Эльга решила правильно.

— И декольте, — начала она, воодушевленная молчаливой похвалой, в тот же миг лицо сестры Марии-Луизы стало суровым, точно лик святой Юнонии.

— Нет.

— Но если не шелк, а исмаэльский газ…

Эльга посмотрела с мольбой, а сестра Мария-Луиза вздохнула протяжно.

И согласилась!

А дальше все шло просто чудесно. У модистки виконтессы нашелся не только отрез премилого зеленого атласа и серебристый шелк, которые решено было пустить на рукава и нижнюю юбку, но и тот самый исмаэльский газ, за который судя по лицу сестры Марии-Луизы почтенная вдова заломила совершенно непомерную цену. И пока дородная женщина в платье желтого дамаста с черными бархатными вставками на рукавах и лифе и жестком от крахмала чепце подобострастно улыбалась монахине в простом синем хабите, портнихи снимали мерки. Они серыми тенями вились вокруг Эльги, восхищались ее волосами, статной фигурой, изящными кистями и ступнями, кожей нежной, точно цветочные лепестки. Совсем как раньше. И принимая эту похвалу, Эльга чувствовала себя прежней. Сильной. Значимой. Почти счастливой.

Она улыбалась своему отражению в маленьком, всего-то локоть высотой зеркале. Да, в монастыре ей разрешалось куда меньшее, но сейчас, в новой нательной рубашке из тончайшего белого льна, чьи ворот и рукава были отделаны лучшим лугарнским кружевом, в голубых шелковых чулках, расшитых вверху крохотными, с ноготь подснежниками, Эльга мыслями была уже дома. В своей гардеробной. У обожаемого, в человеческий рост, зеркала. Скоро. Уже совсем скоро! Она увидит море, опоясывающее Цитадель. Парк, который, как ни старалась Ее Величество, так и не удалось до конца превратить в идеально симметричный. Алые колонны и зеленых драконов беседки, подаренной королеве Хельтруде, императором побежденного Кайсана. Розарий Хильдегард и любимую лавочку, где Эльга готова была просиживать часами, если бы солнце и летящий дневной бриз не были беспощадны к ее белой коже. Но если взять шляпу, как те, что надевают для работы в полях крестьянки, не из соломы, конечно, а из чего-то более подходящего. И ленты. Перья. Возможно, брошь…

Эльга оглянулась на козетку, погребенную под отрезами разномастного полотна. И тут же, словно булавка, укололо чувство — она забыла. О чем-то, что собиралась сделать. И это точно было связано с отрезом вот того серо-голубого сатина. Эльга вздохнула. Обвела глазами комнату, стараясь подтолкнуть непослушную память. Модистка и портнихи окружили кровать и внимали указаниям сестры Марии-Луизы, а у окна…

— Алана, — позвала Эльга.

Алана, которая, оказывается, успела вернуться, подняла голову от книги.

— Подойди. Нет, стой, сначала возьми там, — она указала в сторону козетки, — серо-голубой сатин. Тот, поверх желтого атласа.

Вставала Алана медленно. Она положила книгу на стул, подошла к развалам ткани, подхватила атлас и с так раздражавшим еще несколько дней назад спокойствием направилась к Эльге. Гавиза всегда бросалась на зов стремительно, словно под нее внезапно вспыхивал костер.

— Не можете определиться с цветом подвязок? — спросила она, протягивая ткань.

И тон этот, безупречно вежливый, не придерешься, Эльгу тоже злил. И даже не тон, а то, что за ним, точно шип под листьями розы, пряталась насмешка. Однако с недавних пор Эльга начала находить странное удовольствие, когда на подобные замечания ей удавалось придумать остроумный ответ. Она моргнула, наморщила нос, но внутренний голос, к которому Эльга теперь все чаще прислушивалась, ничего такого не предложил. Только заметил, что о подвязках она и впрямь позабыла.

— Нет, — она оттолкнула протянутые к ней руки, — это для тебя.

Алана прищурилась и Эльге показалось, что во взгляде, устремленном на переливающуюся, точно морская раковина, ткань сверкнула досада. Но голос Аланы был по-прежнему спокоен.

— Для меня? Зачем?

— Потому что моей камеристке нужно красивое платье.

— Вашей… камеристке? — Алана изогнула темную бровь. — Не думаю, что устав ордена позволяет подобные вольности.

Вот опять она дразнит. И смотрит, странно, почти рассеянно, словно пытается разглядеть на совершенно гладкой ткани невидимый чужому глазу узор.

— Но мы ведь скоро приедем, — нетерпеливо бросила Эльга.

Алана подняла взгляд И вдруг положив сатин на лакированное дерево туалетного столика, принялась снимать покров.

— Да, — сказала она, набрасывая поверх хабита выбранную Эльгой ткань, — мы скоро приедем. И мне определенно нужно платье.

Вот только сатин, премилый и так ей шедший, Алана отвергла. Она вернулась к козетке и принялась ворошить отрезы, пока не извлекла из этой пестрой кучи кусок шерсти. Синей! Всего на несколько тонов темнее, чем монашеских хабит.

— Только не эту! — прошептала Эльга.

Сестра Мария-Луиза, модистка и швеи стояли в каких-то десяти шагах, а устраивать сцену при посторонних…

— Именно эту.

Алана довольно разгладила отвратительно синюю ткань.

— Но ты будешь выглядеть как…

— Сирота, которая вынуждена была искать приют в монастыре? — поверх шерсти лег, белый, как покров послушницы, лен. — Хорошо. Очень хорошо.

Она отказалась от валика, который придал бы платью должную пышность, и юбку нижнюю захотела всего одну. Простые рукава на шнуровке и декольте прикрыть вставкой из белого… Шелка, тут Эльге все же удалось настоять на своем.

Она смотрела, как швея с усталым бледным лицом и узловатыми, точно старые ветки, пальцами записывает указания и мерки Аланы, и искренне недоумевала, зачем уродовать себя таким ужасно скучным платьем? Да, третьему сословию не положено носить парчу. Бархат, драгоценные камни и золотую нить, но есть ведь тот же сатин… Нет, обязательно нужно поговорить с Аланой, объяснить, что при дворе нельзя выглядеть так, словно ты собралась…

Эльга попыталась вспомнить, куда обычно ходят простые женщины. В храм. Больницу, которую она терпеть не могла, так ужасно там пахло. На рынок? Да! Так она Алане и скажет: «При дворе нельзя выглядеть так, словно ты собралась на рынок!”

Ушли портнихи, унесли с собой платье — напоследок Эльга на него даже не глянула, так задумалась — и ткани, ленты, тесьму и кружева. Модистка, жужжа, словно большой шелково-бархатный шмель, сделала последний круг и тоже покинула комнату. Алана же, дождавшись, когда закрылась дверь, быстро подошла к Эльге и опустилась перед ней в идеальном, Гавизе такой никогда не удавался, реверансе.

От неожиданности Эльга проглотила заготовленную речь.

— Вы оказываете мне честь, ваше королевское высочество, — тихо произнесла Алана и, выпрямившись, посмотрела Эльге прямо в глаза. — Однако сейчас я связана контрактом и принять это щедрое предложение не могу…

Она говорила еще что-то, но Эльга уже не слушала. Задохнувшись от непонятной и почти детской обиды, она развернулась на каблуках и чуть ли не бегом бросилась к туалетному столику.

Да как она может?

Эльга попыталась поправить выбившуюся прядь, но только еще больше растрепала прическу. Отвратительно! Она выглядит отвратительно неряшливо. Злые непослушные пальцы рванули шпильку. И сразу за ней вторую…

Как она может отказать принцессе?

Схватив гребень, Эльга вогнала его в мягкую золотистую волну, дернула и тут же заморгала, стряхивая с ресниц предательскую влагу.

Как она может оставить ее одну?!

— Вы не дослушали, — раздался над ухом спокойный голос, и смуглые пальцы сжались на спинке гребня.

— Я и так все поняла, — процедила сквозь стиснутые зубы Эльга.

Она цеплялась за украшенное перламутром дерево так, словно именно оно запирало клокочущие в горле слезы.

— Я не сказала нет, Ваше Высочество, — Алана в зеркале улыбнулась. — Давайте, мы доставим вас в Шассель, а когда я закрою контракт, поговорим?

Контракт? Какой контракт?

Ах да, у нее ведь этот глупый контракт!

— Ты ведь знаешь, что я могу приказать, — строго, пока голос не дрогнул, начала Эльга, отпуская гребень. — Или, — она подпрыгнула на бархатной подушке, — попрошу Хильдерика приказать!

Эльга выдержала паузу, но Алана продолжала спокойно разбирать и расчесывать золотистые пряди.

— Хильдерик — мой брат, — добавила она важно. — Король.

— Я знаю, — лицо Аланы осталось раздражающе невозмутимым. — И, да, вы можете это сделать. Приказать. Это быстрый путь. И ошибочный, если хотите, чтобы рядом были люди по-настоящему преданные.

— Глупости! Ай!

— Не вертитесь и больно не будет.

— Я принцесса, я должна повелевать!

— А может, попробуете просто сказать? Как это делает ваш брат. Вы заметили, его светлость почти никогда не приказывает.

— Ты делаешь, как говорит Дарьен, потому что он брат короля, — упрямо, не соглашаться же вот так, сразу, сказала Эльга.

Рука с гребнем замерла.

— Это он вам сказал? — помедлив, спросила Алана.

Она хмурилась, и было не разобрать слова или волосы Эльги тому причиной.

Короткое «да» застыло на языке горькой каплей. С той ссоры они с Дарьеном разговаривали, мало, но его забота и теплое внимание чувствовались, казалось, даже сквозь стены. Как в детстве. И сейчас, стыдясь своего гнева и брошенных в лицо брату злых слов, Эльга решила не лгать.

— Нет, — буркнула она едва слышно.

— Хорошо, — кивнула Алана, сплетая тонкую, словно золотой кант, косу, — потому что это неправда.

Она касалась волос Эльги аккуратно, почти заботливо, почти как Берхед, которую отослали. Один раз, один-единственный раз Эльга, не послушав Хильдерика, спросила у Ее Величества, когда вернется Дарьен, а утром вместо старой няни ее приветствовала адельфи Эдерна. За любовь к зеленому и привычку надувать от злости щеки, Эльга прозвала ее Жабой. Первой. Потому как когда Эльга нарочно испортила новое платье — подарок Ее Величества — как раз перед восьмым днем рождения, Жабу Первую сменила Вторая, а потом Третья. Четвертая… На Десятой Эльга перестала считать.

— Тогда почему?

— Держите, пожалуйста, голову ровно, Ваше Высочество. Еще ровнее, мне нужно уложить волосы на затылке.

— Ты не ответила на вопрос!

— Я следую указаниям вашего брата… Голову ровно или не получится ни ответа, ни прически. Благодарю, Ваше Высочество. Ваш брат… Его светлость умеет видеть в человеке человека.

— Это какая-то загадка? Я не люблю загадки, и если ты мне не скажешь правду, я сама спрошу у Дарьена!

Или у сестры Марии-Луизы. Да, определенно лучше у нее.

— Спрашивайте, — спокойно сказала Алана. — Только сперва дайте мне закончить.

Спорить дальше было глупо, потому Эльга промолчала. И молчала до тех пор, пока Алана, отложив гребень, протянула ей дорожное зеркало.

— О-о-о.

Эльга потрогала локон, уложенный на лбу полумесяцем. Развернулась и с помощью двух зеркал принялась рассматривать сложное плетение на висках и затылке.

Замечательно!

А может узнать у Дарьена, как работают эти самые контракты? Конечно, Эльга раньше ни одного не подписывала… Но не могут же ей запретить?

Принцесса она, в конце концов, или нет!