После развода. Зима в сердце

Глава 7

Ах так…

— Боня, взять! — даю команду собаке, а Золотов так и смотрит на меня, словно ничего не происходит. Ни один мускул не дрогнул на его лице. — Боня, взять! Кому говорю!

Посмотрим, как он будет отсюда бежать, когда за ним погонится собака. Боня у меня молодая и резвая. Но бегут секунды, и ничего не происходит. Вот ничего.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на свою защитницу, а та довольно сидит на своей новенькой, мягкой лежанке, которую я ей присмотрела в магазине, и даже ухом не повела.

— Оставь уже бедную Боню в покое, — спокойно говорит Паша и жестом подзывает её к себе. И та, встав на лапы, действительно подходит. Правда, как-то медленно. — Она у тебя добрая, не обученная атаковать. Разве что лаять на чужих, что ходят за забором.

— Тебе откуда знать? — пока я злюсь, Боня даёт себя погладить, чем Золотов, конечно, пользуется.

Меня бесит, что теперь я лишилась последнего козыря, пусть изначально он и был блефом. Боня, правда, добрая девочка. Но блин, ему-то этого знать точно было нельзя! Она же так хорошо отыграла роль злой собаки.

— Оттуда, — отзывается он и снова переводит на меня тёмный, внимательный взгляд. — Я много лет работал со служебными собаками. У тебя обыкновенная домашняя овчарка, — его голос вдруг меняется, словно он о чём-то задумался.

Золотов отходит от меня и присаживается на корточки перед Боней.

— У неё что-то не так с лапой, — говорит он, а меня бросает в жар.

— Как? — присаживаюсь рядом. — Что ты имеешь в виду? — опускаю взгляд и вижу, что одну лапу она держит над полом. — Этого ещё не было днём. Может, она поранилась недавно?

— Судя по следу крови на лежанке, — Паша указывает мне на пятнышко, ровно на том месте, куда обычно Боня и складывает лапы, — да, рана свежая. Принеси аптечку, — огорошивает меня бывший муж.

Перевожу на него удивлённый взгляд.

— Аптечку?

— Да. Самую обыкновенную, ту, что для людей, — острит он и снова переводит взгляд на Боню обеспокоенный взгляд.

Пока мне достаются колкости, к собаке он, кажется, относится самым искренним образом.

— Хорошо, я мигом, — возвращаюсь в дом, быстро проверяю спящую Снежану и, подхватив из кухонного ящика аптечку, возвращаюсь в прихожую. — Держи.

Но он не может принять у меня ничего, потому что бережно, но крепко держит больную лапу. Я чувствую укол совести, потому что, если бы мне удалось его прогнать, про травму собаки я бы узнала, дай бог, завтра утром.

— Подай бинт, — просит Золотов, и я выполняю, касаясь его горячей ладони ледяными пальцами. — И перекись.

Сначала он аккуратно смазывает рану антисептиком, а потом осторожно обматывает бинтом. Всё время он ласково общается с Боней, а она терпит, лишь пару раз на меня оборачиваясь.

— Вот и всё, красавица, — тихо говорит он и опускает лапу на пол.

Видно, что Боне непривычно, но она не сопротивляется и не пытается снять повязку. Немного походив по прихожей и обнюхав Пашу, она возвращается на свою лежанку, чтобы отдыхать.

— Спасибо, — сипло говорю я и выпрямляюсь. Золотов следом. — Тебе бы не мешало свои руки тоже обработать и перебинтовать. Я видела твои ссадины, на них смотреть больно. У тебя суставы, кажется, распухли…

Он накидывает свои руки не то чтобы даже взглядом, а так, безразличным мазком.

— Мне всё равно, — пожимает он широкими плечами, отчего ткань натягивается, подчеркивая мышцы. Я только сейчас замечаю на его рубашке маленькие капли крови, больше похожие на брызги. — Но если ты хочешь пригласить меня к себе, чтобы залатать мои раны… — и снова на его жёстких губах появляется кривая, почти мальчишеская ухмылка. — То я буду только рад.

— Нет, — отрезаю я, и его спрятанная в уголках рта улыбка гаснет. — Я оставлю тебе аптечку. Обработаешь раны и уйдёшь. Боню не выпускай, мне сначала нужно будет проверить двор — мало ли чем она могла порезаться. Ты меня понял?

— Понял, — подмигивает он, а в глазах арктические льды. — Не надо так нервничать, Таня.

— Я не нервничаю!

— Я заметил. Иди отдыхай, — он кивает на дверь. — Обещаю, что не зайду.

Я покидаю прихожую не спеша, чтобы он не напридумывал себе несуществующего влияния на мою персону. Но когда оказываюсь в спальне, где тихонько сопит Снежана, понимаю, как сильно меня выбило из колеи его присутствие.

Это же надо было додуматься — прийти к своей бывшей, к ребёнку, который тебе был не нужен?

Меня трясёт, кожа стала чувствительной и, кажется, вот-вот воспламенится. Я даже подхожу к окну, чтобы лбом прислониться к холодному стеклу.

Но как оно может помочь остыть, когда у меня внутри вспыхнул пожар из воспоминаний, которые я целый год усилием воли хоронила.

Ведь мне показалось, что получилось… Я даже научилась в Снежане не видеть черт Паши.

А ведь она папина дочка — я помню снимки маленького Золотова, она его копия.

Ловлю себя на том, что прислушиваюсь ко всем звукам, и жду, когда мой бывший муж пересечёт двор, сядет в свою непозволительно дорогую для этих мест машину и уберётся навсегда.

Но проходит пять, десять, пятнадцать минут — а он так никуда и не уехал. У меня щёки краснеют от гнева, я чувствую, как румянец их покусывает.

Он-то мне пообещал, что не войдёт. Только таким поведением он, вероятно, хочет добиться, чтобы вышла я.

Разворачиваюсь на пятках, настраивая себя на скандал, но не успеваю выйти из спальни, как просыпается Снежана и начинает плакать.

Делает она это от души. Что-что, а вот тихой назвать её нельзя.

Даже когда мы с ней в роддоме лежали, если начинала плакать Снежана — то эту моду подхватывали все детки вокруг неё. Такая вот она у меня голосистая.

— Певица ты моя, — поднимаю её из кроватки и беру на руки. — Маленькая, — целую её в макушку. — Сладенькая…

Медленно расхаживая по спальне, я укачиваю дочь. Иногда это хорошо помогает, и она буквально сразу же засыпает. Но не в этот раз. С каждой секундой она только сильнее расстраивается, и я уже начинаю внутренне паниковать.

Вдруг она простудилась? Прикладываю губы к её лбу — ничего. Хотя это, конечно, не показатель, и мне нужен градусник…

Который сейчас в аптечке, в прихожей, где до сих пор возится Золотов.

Подхожу к окну в надежде, что его внедорожник испарился. Но нет. Он остаётся припаркованным и покрывается толстой шапкой снега, который падает, не переставая.

В дверь нашей спальни стучат.

Я замираю и быстро дышу, как кролик, которого вот-вот проглотит удав.

— Можно? — спрашивает бывший муж.

Клянусь, лучше бы это был домовой. Или сам чёрт. Но только не он!

— Нельзя! — отвечаю настолько громко, насколько могу, учитывая, что малышка по-прежнему разрывается плачем у меня на руках. — Ты обещал, что не войдёшь! — посылаю ему упрёк.

— Снежана так плачет, что я подумал, что-то случилось. У вас всё нормально?

— Дети плачут, Золотов, представь себе. И очень часто делают это по ночам, отчего их матери не высыпаются. Ты сам, как вчера родился, ей-богу, таких элементарных вещей не знаешь. У нас всё не просто нормально, а отлично! Так что уходи…

Дверь распахивается, и Паша медленно заходит на нашу со Снежаной территорию. Здесь всё максимально розовое, потому что у нас одна спальня на двоих. Внутри дом отделан намного лучше, чем снаружи, и, кажется, Золотов этого не ожидал.

В его голове наверняка было что-то вроде пола из коричневых досок, стен со старыми обоями и пожелтевшего от времени потолка. А у нас тут красиво. Я сама шпаклевала и красила, ещё будучи беременной.

Комната в бело-розовых тонах со всей необходимой мебелью. Есть даже кресло-качалка, сидя в котором я иногда укачиваю дочь.

— Ты не можешь её успокоить? — прямо, но мягко спрашивает он, а я почему-то сразу же обижаюсь, словно он таким завуалированным способом назвал меня плохой матерью. — Не надо так на меня смотреть, Тань, — он медленно подходит к нам. — Я не со зла это спрашиваю, просто… — он опускает взгляд на малышку. — Давай я возьму её на руки и постараюсь успокоить? И кстати, почему ты решила дать ей такое необычное имя, как Снежана?

— Не твоё дело.

Рядом с ним я становлюсь грубиянкой и сама себя не узнаю. Он единственный человек на всём свете, которому я столько нагрубила за такой короткий промежуток времени!

И вроде бы он этого заслуживает на все сто процентов… Только вот я себя от этого чувствую противно.

— Как не моё, когда она — моя? — тихо говорит он, и я вижу, чувствую, как его тянет к Снежане магнитом.

— Год назад не твоя, а сегодня твоя? Так не бывает, — я отворачиваюсь от него к окну. — Паш, хватит… хватит ломать комедию. Ты сам-то веришь в свои слова? — бросаю на него быстрый взгляд через плечо. — Я допускаю, что мы со Снежаной для тебя этакая диковинка, — сердце сжимается, когда я это говорю, — но ты нам не нужен ни как спонсор, ни как папа. Сколько раз я должна говорить тебе одно и то же… Паша?..

Произнося свою пламенную речь, я настолько увлеклась, что не услышала его шагов. А он подошёл так близко, что его грудь коснулась моей спины. Сильные руки нырнули под мои, и вот он уже помогает мне держать на руках дочь.

Мы делаем это вместе. Он слегка меняет ритм, которым я укачиваю Снежану, делая его другим… своим.

И дочь прислушивается к этим переменам. Плач постепенно утихает. Своими большими глазами она смотрит вверх — на нас с Пашей.

— Вот так, — я не вижу его лица, но прекрасно слышу в его голосе горделивую улыбку. — Ты говорила: уйди, уйди… — уже эти слова предназначаются мне. — А как я могу уйти, когда у меня не получается, Тань?..