Пшеничная вдова

Глава 20. Плач вереницы

Теллостос сильно отличался от Глаэкора. Здесь росли похожие ели, похожие дубы, липы, вязы, тополя и ясени. Даже холодолюбивые черные ивы, листья которых распускались только когда шел снег и мерзли уши, они знали жизнь только от заморозков до заморозков и давно смирились с теплых здешних земель, но Реборну не хватало холода. Говорили, в Теллостосе суровые зимы – он здесь никогда не бывал прежде, поэтому не знал так ли это, а знал только, что когда падает снег, то сразу тает. Глаз вожделел лед. Каждый северянин знал, как выглядят ледяные тучи, когда намечается град, но в Теллостосе он не достигал земли, превращаясь в теплый дождь. В лесах Глаэкора невозможно было потеряться, снег всегда выдавал обратный путь, а эхо находило тебя и по высоким горам. В Теллостосе не было гор, кроме одной – далекой, на горизонте, где никогда не таял вожделенный снег, и было много побережий, все, как один крутые и опасные, не имевших ничего общего с пологой галькой по-холодному спокойного и предсказуемого Глаэкора. Леса здесь наполнялись сочной листвой, кишащей жизнью, непонятно было, движется листок от ветра либо того, что может попить у тебя крови. Деревья росли слишком близко друг к другу, накидывая на себя мох, словно шерстяные вороты – плодородная земля давала за что зацепиться глазу.

Да, Реборн скучал по Глаэкору, но ему нравились местные запахи. Сочные, густые, резкие, наполненные остервенелым желанием жить. Глаэкор пестрел запахом дыма печных труб в селеньях и густым смоляным запахом, оставляющим после себя черные леса с черными, как ночь, стволами костяной осины. Но стоило отойти в сторону – хрустальная чистота родных земель оставляла после себя только тонкие запахи, необходимые ловить с вниманием, сравнимым разве что с вниманием охотника, загоняющего добычу. В Теллостосе добыча сама кидалась тебе в руки: здесь не было черной смолы, окрашивающей мир в темноту ночи, но был резкий аромат лиственного перегноя под ногами, животного пота дикой шерсти, нагретой солнцем хвои и дурманящий запах лесных грибов, стоит только их надломить. И еще краски, но не те, городские, что мозолили глаз и заставляли скучать по серым стенам Гористого замка – животные краски, подначивающие попробовать на язык густоту жизни. Особенно красный и рыжий – самые прекрасные оттенки.

Во вторую половину дня Исбэль сильно не здоровилось, она не смогла ехать на коне и попросилась в повозку. На мешки с пшеницей накидали соломенных матрасов и Исбэль проспала всю дорогу до очередной деревеньки.

– Меня беспокоит ваше здоровье. Предлагаю возвратиться в замок, пока вам не стало хуже, – Реборну пришлось остановить обоз, чтобы забраться к королеве под тент.

– Со мной все в порядке, это не болезнь, – пространно и уклончиво заверила его Исбэль.

Но Реборн настаивал на своем. Тогда королева раздражённо ответила, что у нее просто женское недомогание, это абсолютно нормально и попросила оставить ее в покое до вечера.

Озадаченный Реборн вышел, процессия продолжила свой путь. Признаться, знал он об этом мало. Как-то в детстве, когда ему ещё не исполнилось девять весен, к ним приезжали кузины на день рождения отца. Одна из них ходила то веселая, то плакала все время и походила на дурочку. Точь-в-точь как придворный шут, давно забывший, похоже, все свои шутки и издающий только звуки лесных животных. Мать как-то обмолвилась, что у той женское недомогание и попросила отнестись к этому с пониманием. Мальчишки вняли просьбе заботливой матушки: Реборн бегал за кузиной вместе с троюродниками и отпускал в ее сторону непристойные шутки. До этого, конечно же, лордики выведали подробности у прислуги, чтобы понимать, о чем сочинять курьезные вольности. Бедная кузина просидела остаток праздника в своих покоях и не выходила до самого отбытия. Ни одна деревянная половица не скрипнула под коренастыми женскими ногами в огромном, согреваемом многочисленными каминами замке. Попало тогда всем знатно, особенно – от матери.

Исбэль сильно отличалась от рослых, широколицых и ширококостных женщин севера, да и Реборн уже давно вырос. Отпускать шутки в отношении королевы было бы неуместно, и не совсем прилично. Поэтому предпочел просто дать ей отдохнуть.

– Говорят, полная луна к полноте событий, – в темноте можно было не заметить Исбэль, особенно, если стоишь спиной, но Реборн услышал тихий треск веток даже сквозь отдаленный говор стражи и шипение костров, – Эта луна достойно вместила в себя войну.

– Для войны она немного запоздала, – спокойно ответил Реборн, давно изучающий небо.

Разве ему оставили выбор? Исбэль выгнала его из шатра ещё с полчаса назад. Служанка входила и выходила с полными тазами воды, а Реборн думал, зачем женщинам недомогание, если с ним так много мороки.

– В прошлом месяце была похожая. Только без большого куска сбоку. Будто ее откусил кто-то.

– Откусил? Интересно, и кто же?

– Не знаю, – пожала плечами Исбэль, в этот момент где-то в лесу послышался громкий вой, – Может быть, волки?

На землю давно опустилась ночь. Лагерь казался вял, только изредка слышался смех абсолютно трезвой стражи. В воздухе витал аромат жареной на вертеле свинины, издалека были видны костры, что жгли между палатками и шатрами. Впереди раскинулся лес, черный и глухой, только лунное серебро пачкало верхушки высоких кленов. Реборн не видел лица Исбэль, когда та отвернулась от света костров, но чувствовал, что она улыбнулась.

– Вас волки уж точно не покусают. В лагере хорошая защита.

– Я не боюсь волков. Меня больше пугают люди.

Несколько дюжин хорошо вооруженных мужчин и один огромный повар с кухонным ножом, больше похожим на саблю, действительно пугали Исбэль. Наверное, потому что она никогда не видела таких поджарых поваров. Накинь на него латы – и выйдет славный воин, ежедневная борьба с редиской и рыбой из местных рек явно шла ему на пользу. Но к своему сожалению, по-настоящему Исбэль боялась совсем не их.

– Страх достигает самого сердца и убивает его. Нет в нем никакой пользы, – вспомнил Реборн хмельные слова Исбэль, – Так что же поменялось?

– Невозможно совсем ничего не бояться, – тихо ответила Исбэль и опустила голову.

– Хватает бояться самого главного.

В лесу снова завыли.

– Скажите, почему? – спросил Реборн, тщетно пытаясь разглядеть лицо Исбэль. Она на была намного ниже его и взгляд его изучал только пышные кудри ее макушки, – Там, в деревне. Вы могли просто промолчать.

– Тогда умер бы человек.

– Вам есть дело до какого-то убогого, безродного пьяницы?

– У меня есть долг перед страной. Его смерть сделала бы мой выбор напрасным, – ответила она, – Хотела я этого или нет, я дала клятву. И перед взором Богов вы все еще мой муж.

Значит, облегченно подумал Реборн, тогда, у алтаря, это были не молитвы за его упокой.

Волчий вой неожиданно прервался. На какое-то время стало тише, только вдали слышались разрозненные человеческие возгласы и треск огня.

– Слышите? – вслед за умолкшим волчьим воем послышался странный стрекот.

– Да, – ответил Реборн, – Странно. Не встречал раньше ничего подобного.

– Вереница. Опасный хищник.

– На юге столько всего, что хочет тебя убить, что я уже сбился со счету.

– Можете вычеркнуть меня из этого списка.

– Я не веду список, – спокойно ответил Реборн, – Да если бы и был… Туда бы вы точно не попали. Гораздо опасней проглотить трескучую устрицу.

– Трусливая королева, которая полагается на проклятье да на волю Богов, – грустно улыбнулась Ибэль, – Смех, да и только. Скорее вереница доберется до вашего нутра.

Там, в тронном зале, она была смелей. Но сейчас… Клятвы сковали ее по рукам и ногам. Она знала, что ей уже не выбраться из них.

– Как она выглядит-то хоть?

– Кто?

– Эта ваша вереница.

– Я видела ее лишь однажды, – пожала плечами Исбэль, – Когда была совсем маленькая. В столицу заезжали бродячие циркачи, которые все время таскали огромную клетку, накрытую золотым шелком. Я еще не видела, что там, внутри… но ужасный стрекот заставлял дрожать даже сердце, – Исбэль поежилась, – А потом шелк скользнул так бесшумно… – Исбэль смутилась, – Если честно… я плохо помню, что было дальше… На меня полетела пасть… настолько огромная, что могла проглотить целиком. Няня говорила, даже вместе с туфельками. Зубы у нее были как наточенные ножи, серая плотная кожа на морде, панцирь и длинный хвост, похожий на хлыст. Она ударилась в клетку разинутой пастью, длинный язык почти задел мой нос.

Маленькая девочка тогда не побежала, а зажмурилась. Стражники оттащили ее от клетки, циркачей выгнали из дворца. Король Дорвуд орал, что нечего таскать в замок всякую непотребную живность, он был очень зол, хотел даже казнить парочку незадачливых циркачей, но Абиэль уговорила его не делать этого. Исбэль умолчала, что описалась тогда от страха. Все-таки какая же она трусиха…

– За любопытство надо платить, – Реборн правильно предположил, что увидеть вереницу, скорее всего, было желанием одной очень капризной принцессы.

– Я стойко выдержала испытание, – покраснев, соврала Исбэль. Как же хорошо, что вокруг царила темнота… – Они всегда стрекочут, когда выходят на охоту и всегда стараются брать добычу покрупнее. В легенде говорится, что вереница – это обиженные охотники с перемен Красного Моря. Их корили за малую добычу и с тех пор они всегда выбирают крупных жертв, не менее чем в два раза от себя… Хотя в балладах поется совсем другое.

– Видимо, легенды врут. Она позарилась на маленькую девочку, – усмехнулся Реборн, – Но нет смысла винить хищника за желание догнать легкую добычу, – вдалеке кто-то громко захохотал, а потом послышались обрывки непристойных ругательств. Реборн нахмурился: в лагере королева, а стража позволяет себе вести себя так же, как и всегда. Кого-то ждет повторный инструктаж. – И что же поется в балладах?

– О несчастной любви, – ответила Исбэль, – Один бард меня убеждал, что вереница – охотник, не спасший возлюбленную от разъяренного кабана.

– Не слышал такой баллады. Хотя, в Глаэкоре не особо жалуют трубадуров. Отцу больше по душе шуты. А по мне и они редкостная кислятина.

– А я люблю шутов, и люблю песни, – отдалённые отблески костров сливались с сиянием луны, и на волосах Исбэль развернулась жестокая битва льда и пламени, – Я спросила того трубадура, почему он поет о любви, когда в книгах написано совсем другое, а он ответил, что его баллады – рассказы времени. Он лишь записывает, что передается из уст в уста. А ещё он сказал, что книги тоже пишут люди, и некоторые из них ничем не отличаются от тех, кто разносит слухи по деревням. И что и тем, и другим доверять можно мало.

– Найдите этого барда. Я запишу его в королевские советники.

– Барды всегда поют о любви, так что лучше я поверю книгам, – нахмурилась Исбэль, настроение ее резко испортилось. Реборн стоял на земле твердо, как обычно, расставив ноги на ширине плеч, а руки сцепив за спиной. Блэквуды врастают в землю, пуская корни, думала Исбэль, их уже не выкорчевать из Теллостоса, – Часто любовь смешивается с нестерпимой горечью. Будто судьба берет оплату вперед за счастье, которое обещает в будущем. Но за те годы, что я езжу по деревням, поняла, что она не очень-то любит отдавать долги.

– И что с того? Вы выбрали не лучший способ спрашивать с судьбы. Обиды на судьбу – глупые обиды, за ними тянется множество ошибок. Останься вы на троне одна, из вас бы вышла отвратительная королева.

– Я знаю.

– Действительно? – удивленно приподнял брови Реборн.

– Отец говорил, что есть кнут, а есть пряник, и что эти блюда никогда не подают вместе. Мне нравилось быть пряником, для кнута были все остальные. У меня было столько братьев, что ни о чем таком не нужно было и думать… – Исбэль подняла голову и посмотрела на темный силуэт четкого профиля, – А сейчас есть вы. Уверена, в кнутах ни Теллостос, ни его соседи не будут нуждаться.

– Не сомневайтесь.

Исбэль помялась.

– Помните, я спросила вас тогда, у лорда Лонгривера… действительно ли вы приехали ради пшеницы, но вы так и не ответили, – Исбэль не выдержала и отвернулась. Уж лучше бы она снова зажмурилась… – Скажите, вы использовали их расположение ко мне?

– Странно, что за такое долгое общение с леди Алисией вы не растеряли весь свой разум. Сдается мне, голова ей нужна только для того, чтобы держать кудри.

– Значит, это правда… Вы просто хотели без боя войти в дома неугодных лордов.

Луна, казалось, увеличилась в размерах и стала еще тяжелей. На фоне серебряно-желтого блюдца юркнула стая неизвестных птиц, на мгновение отпечатав темные силуэты.

– Благодарю за правду, – тихо сказала Исбэль.

– Не все уши предназначены для правды, даже ваши. Моя честность – признательность за вашу поддержку.

Становилось холодно, Исбэль стала кутаться в черный плащ Реборна, пропадая в темноте ночи. Если бы не огненный поток волос, вырвавшийся на свободу из тисков жемчужной сети, то она бы и вовсе исчезла.

– Но мы не сможем посетить всех, кто выступил за моего отца. Что вы намерены делать дальше?

– Не обязательно объезжать всех. Молва расходится быстро, – уверенно кивнул Реборн, будто что-то для себя решив, – Каждый примет решение еще до того, как я призову всех к престолу.

– Вы осаждаете замки под маской добродетели.

– Но ведь не пролито ни капли крови, – спокойно ответил Реборн, – В войне важна не только сила, когда на счету каждый солдат, приходится продумывать стратегию.

Исбэль до боли сжала полы запахнутого плаща:

– Можно было поступить проще, – сказала она, – Просто не приходить на чужие земли.

– Как это сделал ваш отец?

Словно ошпаренная, Исбэль резко развернулась и пошла прочь. Привыкшие к темноте глаза не сразу заметили два черных силуэта на фоне далеких костров – в нескольких метрах от них стояли стражники. Их высокие копья протыкали темноту. Странно, Исбэль даже не услышала, как они подошли. Когда она искала Реборна, никто и не думал идти за ней. Неужели они все слышали? Король не мог не знать, что они рядом… Исбэль ускорила шаг.

Лунный свет почти не пробирался в шатер, подсвечивая грубую ткань снаружи, отчего походил на большое глянцевое блюдо. Под натиском лунного серебра черная ткань превращалась в текучую сталь. Ворвавшись внутрь, словно вихрь, Исбэль чуть не налетела на широкий стол, стоящий по центру. На нем тихо горели свечи, выплясывая оранжевым на темноте бутылочного стекла. Реборн не взял в поход ни одной бутылки вина – только напитки покрепче, те, что, по его мнению, не должны были привлечь интерес более нежных созданий. Таких, как королева.

Исбэль знала, что он уже рядом. Поэтому бегло оглядела вокруг: куда же можно спрятаться? Она не хотела этого разговора, а бежать было некуда. Реборн вошел, когда она села на кровать и попыталась накинуть на себя большое, толстое пуховое одеяло, чтобы утонуть в нем с головой. Весенние ночи были все еще холодны, порой, утренняя прохлада пробиралась и под толщу ткани.

– Не бегите! Сделайте, как всегда – просто зажмурьтесь, если вам так будет легче. Но выслушать меня вам все равно придется, – сказал Реборн, оттаскивая от нее одеяло, за которое она упорно хваталась.

– Не вижу смысла в прятках, прошлое не вернёшь, а будущее настанет само, хочешь ты этого или нет, – говорила она самоотверженно, полностью опровергая свои слова действием.

– Тогда что вы сейчас делаете?

– Боюсь.

– Чего? Правды?

– Что моя правда не так крепка, – не добившись своего, Исбэль сложила ручки на коленях. Реборн таки отобрал у нее одеяло, отбросив его на огромный походный сундук в дальнем углу шатра. Серебряная ткань колыхнулась, стряхивая с себя сонное серебро. Послышалось тихое шуршание.

– Правда действительно придает сил, она – броня, но только если на твоей стороне, – голос Реборна был холоден, словно промерзшая на морозе сталь, – Вы этим не можете похвастаться. Ваш отец – кровавый убийца. После всего Блэквуды бы не оставили это просто так, никто бы не оставил это просто так. Мы на вашей земле теперь навсегда. Смиритесь с этим.

Там, в ее идеальном мире, все должно быть совсем не так. В ее идеальном мире Блэквуды – захватчики, не заслуживающие не уважения, ни чести. Что лежало по другую сторону было покрыто пеленой тумана, в который она упорно не хотела входить. Исбэль действительно зажмурилась. Она раньше никогда не сталкивалась с войной. Ее пшеница видела и болезни, и смерти, но это происходило так тихо, естественно, будто само колесо времени забирало свое, когда приходил час. В этом не было безумного ужаса, только печаль и слезы. Война же высушивала любые слезы, она замораживала сердце и лишала воли. Она хуже страха, от нее можно только убежать, а тому, кому это не удалось, предстояло погибнуть.

– Я никогда не слышала, чтобы отец повышал голос. Он любил персики и часто смеялся, а на пирах хохотал над шутами так, что кололо в боку, он сам говорил, – не поднимая головы, произнесла Исбэль, – Да, он не любил короля Бернада, но ведь эта нелюбовь была взаимна. Злой человек никогда бы не отдал столько пшеницы за семь лет, что я колесю по Теллостосу. Отец был добрым человеком.

– Не удивлюсь, что добр он был только к вам.

– Неправда.

– Ваш отец был жаден, – отчеканил Реборн, – Жадность – порок, который даже очень добрых людей превращал в сущих монстров. В случае короля Дорвуда она окончательно его ослепила, кинув в глаза золотые монеты. Они так и остались там, но уже поверх век. Об этом я позаботился, – Реборн оставил сжавшуюся Исбэль и подошел к крепкому столу, еще ни разу не испытавшему его гнев. Если бы здесь был король Бернад, он давно бы уже треснул, – Войны развязываются и из-за меньших причин, чем три корабля, случайно зашедших не в те воды. Но причиной послужили все-таки золотые прииски, обнаруженные в Глаэкоре близ границ вашего моря.

– В Глаэкоре нашли золото? – Исбэль на миг растеряла свою робость, удивленно тряхнув рыжими кудрями, – Когда?

– Достаточно давно, чтобы это узнали те, кто захотел его присвоить. Просто ваш отец оказался быстрее остальных, – Реборн схватил одну из бутылок, щедро плеснув содержимое в стакан, – Король Дорвуд вам не сказал, видимо, чтобы под ногами не мешались. Разумный выбор.

Золото! Исбэль не могла поверить своим ушам. Ее отец развязал войну из-за золота… Нет, она бы не мешалась под ногами, она бы точно смогла уговорить отца не совершать этот безумный поступок. Может, она даже завела бы с дюжину котят и ходила за ним по пятам, тогда он точно бы передумал.

– Блэквуды не отдают своего, – Реборн залпом осушил стакан, – Король Дорвуд это знал. Оторвать от нас кусок можно если только срубить голову с плеч, поэтому он и нанял инаркхов.

– Лорд Антрантес говорил про них, – Исбэль робко встала, – Но ведь многие берут наемников, чтобы вести войны. Что тут такого?

Прозрачная жидкость зависла на полпути ко рту. Пара капель выскочила из стакана и попала на черный хлопок:

– Разве вы о них не слышали?

– Рассказывали, что они очень свирепы, – Исбэль не решилась подойти ближе, но и сесть было не совсем уместно, поэтому просто осталась стоять на месте, – Но меня больше занимает пшеница и торговля, а не махание мечами. Какой в этом прок? Я никогда не интересовалась армией.

– А следовало бы, – Реборн повернулся, – Тогда вы бы знали, каких ублюдков нанял ваш отец и что они творили на чужих землях. Безумово отродье.

Реборн наблюдал, как Исбэль хотела зажмуриться, но вместо этого до боли сжала полы черного плаща, и поджала губы. А потом разлепила их:

– Что же они сделали? Убивали? Насиловали? Сжигали дома? С этим прекрасно справлялась и ваша армия. Чем же она отличается от инаркхов?

– Во-первых, она не так дешева, – усмехнулся Реборн, в его глазах сверкнула ледяная сталь, – Уверен, дешевизна инаркхов и привлекла вашего отца. А знаете, почему они берут за свои услуги так мало? – спросил Реборн и тут же продолжил, – Потому что их Бога опасаются нанимать даже очень отчаянные правители. Добывают свое они в кровавом бою – уносят все, что видят, включая чужие жизни. Для них это не просто убийство – это ритуал, жертвоприношение. Целые деревни вырезаются подчистую, женщины, дети, спящие в своих постелях. Даже один инаркх может натворить много беды. Они не чувствуют боли, их разум затуманен, а ваш отец нанял две тысячи. Две! – Реборн распалялся, стакан в его руках затрещал от напряжения, – Для них нет понятия чести. Злость моих солдат не стоит и сотой доли безумия инаркхов. Моя армия не насилует женщин со сталью в груди, пока они еще теплые, не вынимает детей из животов и не развешивает их маленькие кишки по деревьям, словно гирлянды. Вы же любите детей, так? У них тоже была своя любовь, только она вам совсем не понравится. Что они делали с маленькими красивыми девочками, вам лучше вовсе не знать, – Исбэль дрожала и часто хлопала глазами, будто пыталась сморгнуть слезу, но глаза ее были все еще сухи. Очевидно, ненадолго, – Оставил бы я в живых короля Дорвуда, зная, что его земля окажется такой ядовитой? Что эта проклятая жара будет плавить сталь? Что мне придется жениться на его дочери, не переставая его ненавидеть? – Реборн залпом выпил огненную жидкость. Он опустил стакан на твердое дерево стола так сильно, что послышался глухой удар, а потом треск лопнувшего стекла, – Нет. Я убил бы его еще раз.

Слезы брызнули из глаз Исбэль. Сделав глубокий вдох, будто задыхаясь, она выбежала из шатра, а Реборн не стал ее останавливать. Она бежала и бежала, и слезы застилали ее глаза, вокруг плясала темнота и липли волосы к мокрым щекам. А потом послышался лязг.

– Простите Ваше Величество, не положено, – услышала она голоса стражников после того, как они скрестили перед ее носом оружие. Дальше простирался только темный лес, вокруг лагеря стояло глухое оцепление.

– Пропустить, – послышался еле слышный голос Реборна позади.

Она дошла только до ближайшего дерева, и силы ее покинули. Исбэль сползла по шершавому стволу, опустившись на мокрую траву и обхватила колени руками. Слезам не о чем было разговаривать с темнотой, они просили только выслушать их. Рядом встали молчаливые рыцари, словно призраки, пришедшие судить ее душу. Исбэль знала всех, кто носил темные и светлые латы – даже враг, долго идущий по пятам, рано или поздно становятся другом. Но сейчас она была благодарна темноте за то, что скрывала их лица. В ту ночь она много думала.

Реборн перестал пить, как только почувствовал хмельную голову – он не любил, когда сильно туманится сознание. Уперев ладони о край стола, он согнулся, и черные кудри его полоскали воздух. Теллостос быстро привыкал к весне и уже требовал лето – под ногами возвышалась нежная трава, ее еще не успели основательно вытоптать. Воздух наполнялся свежестью раненой зелени, где-то в шатре начал свой рассказ говорливый сверчок.

Реборн, что же ты делаешь? Ее очарование лишает тебя разума. Ты делаешь безумные вещи. Хотел прикоснуться к огню шелковых волос, а вместо этого довел ее до слез. Умение держать в руках сталь и слушать молчание шлюх в темноте ночи не учит тебя обращаться к благородными леди. И все же… что, если… Исбэль слишком благородна, чтобы унизить его, когда он попытается приблизиться к ней… И он сможет прикоснуться к ее красоте, не боясь быть осмеянным. За долгие годы он достаточно повидал взглядов, в которых безошибочно угадывал и презрение, и любопытство, и жалость. А ведь все они даже не знали правды, имея лишь догадки, и не должны были ненавидеть его только за само существование. Исбэль знала все, но во взгляде ее не было и толики презрения, и ни капли язвительности. Лишь глухая боль, смешанная с ненавистью и грустью. Вряд ли по благородству своему она даже мыслью касалась этой темы. Любая другая на ее месте использовала бы это, чтобы унизить его. Но Исбэль выбрала верность клятвам вопреки собственной ненависти. Может, сделать шаг навстречу? Но что она подумает о нем? Реборн не знал, а, может, обманывал себя тем, что не может этого знать. В любом случае, он предстанет перед ней немощным и это приводило его в ужас. Страх глубоко проникал в сердце, сковывал тело, не давал пошевелиться душе. Предстать слабым перед раскаленным пламенем ее волос он просто не мог себе позволить. Все пустое. Он никогда не переступит черту. Реборн разогнулся, уперев мысли в глухую стену ненависти, долга и собственной мужской немощи. А дальше – пустота. Вложив в размашистое движение всю свою боль и злость, он смел бутылки со стола.

– Что это там? Ты видишь? – сказал долговязый сир Каппелин, отряхивая кровь со своего клинка.

– Снова синие деревья, – ответил Курт Лодрок, дородный лорд на огромной пегом тяжеловозе. Хозяин был под стать своему коню – оба они врастали толстыми ногами в землю, словно деревья стволами, – Они опять это сделали, клянусь, я прирежу их Бога собственными руками!

– Тебе не дотянуться до звезд, Курт, – ответил ему Реборн, отирая кровавую рану на лбу, – Туда не долетят даже стрелы. Но если Великий Воин откроет нам врата, чтобы добраться до его горла, я пойду первым.

Курт не успел ничего возразить, как его пронзила стрела – прямо в глаз. Вошла она мягко, словно в снег, а выросла с другой стороны уже окрашенной в багровый.

– Безумово отродье! – только и успел воскликнуть сир Каппелин, как в воздухе замелькали блики острых наконечников. Они были похожи на осколки влажного стекла, сияющего в лучах северного солнца. Армия подняла щиты.

Реборн знал, что это сон. Лица растворялись в тумане забытья и появлялись вновь, паутина образов ткалась обрывисто и была наполнена кровью.

– Турнепсовый блеск, – сказал Капеллин, как только его лицо снова соткалось из сонного марева, – Эта гадость везде, иногда мне кажется, она прилипла даже к моей заднице. Я дал обет оттереть морду каждого инаркха, напомаженную этим блеском.

– И как же ты собираешься это сделать? – спросил Реборн, растирая белесый порошок между пальцев, сиявший ярче бриллианта.

– Смертью, мой принц.

Реборн поднял голову, в глаза упали образы развешенных на деревьях кишок. Они были намотаными синими тряпками, кровь давно оставила их.

– Воин придает огню, Отверженный – земле, а Безумный оставляет гнить на солнце, – ответил ему Реборн, – Их блеск сойдет вместе с гниением вонючих тел. Ты сделал хороший выбор, Капеллин.

Они гнали инаркхов через перевал уже семь лун. Инаркхи уходили далеко в горы, но, отступая, оставляли после себя курганы трупов. Под синими деревьями лежали мужчины, женщины и дети с ритуальными лицами – одна половина их была выкрашена в блеск, другая содрана заживо. На большее у инаркхов не оставалось времени. Реборн видел большее там, позади, когда бои еще только начинались, поэтому гнал их день и ночь, чтобы украсть у них последние крупицы времени.

Из пелены тумана выскочил яркий блеск, посреди него распахнулся желтый оскал. Сталь лязгнула о сталь, Реборн отразил удар. Горы эхом повторяли звуки боя. Реборн рубил его уже третий раз – три смертельных раны зияли в его груди, животе и бедрах, но окровавленные шкуры наравне с блеском не чувствовали ни боли, ни слабости. Нужно было выпустить из инаркха половину его крови, чтобы он не смог поднять меч.

– Сзади! – послышался сквозь туман голос разъяренного Капеллина, – Осторожней, мой король!

«Если Великий Воин откроет мне врата, я доберусь до Безумного, клянусь. Только пусть покажет, куда идти».

– Мой король! – послышался голос сквозь пелену сна.

Король? Реборн открыл глаза. Над ним склонилось заплаканное женское лицо. Глаза Исбэль раскраснелись, нос распух и налился, словно слива. Она была красива в предрассветном влажном холодке.

– Я задремал, – Реборн не намеревался оставлять Исбэль за пределами шатра, но хмельная голова потребовала сна, – Сколько прошло времени? Уже рассвет.

– Не знаю, но до восхода еще далеко, – ответила она, и голос ее показался сиплым, – Сир Родерик вернул меня в шатер, он бывает груб в своей вежливости.

– Он все делает правильно, – ответил Реборн, садясь на кровать.

Волшебство серебра растаяло, потухли огни факелов. Догорали свечи. В воздухе чувствовался запах гари от тлеющих головешек в кострах. Лагерь был вял и почти весь спал.

– Простите, что разбудила вас, – прошептала Исбэль.

– Это не страшно.

Присев на край кровати, она ненадолго затихла и отвела взгляд. В холодном, ленивом утре послышалось:

– Скажите… им не было больно?

– Я знаю, как резать, чтобы человек почти не мучился.

Ответ прозвучал не сразу:

– Спасибо.

Он пытался разглядеть ее лицо, но Исбэль отвернулась. Растрепанные волосы густой копной возвышались над ее головой, закрывая лицо, покрывая плечи, ниспадая до самого пояса. Они потухли так же, как и весь огонь в лагере этим утром.

– Как погиб Касс, мой брат? – спросила она.

– Я не встречал его… живым, – ответил Реборн, – Его корабль потопили. Тело сожгли вместе с остальными рыцарями.

Она тихо кивнула.

Маленькая ладонь находилась так рядом, Исбэль оперлась о синеву простыней и не заметила, как Реборн покрыл ее своей ладонью. Мерзлая кожа тут же почувствовала горячее прикосновение. Неужели люди могут быть такими жаркими?

– Семь вздохов, – послышался голос Исбэль.

– Я слышал эти истории. Это всего лишь сплетни.

– Я не позволяла прикасаться дольше даже своему отцу, – ответила Исбэль, – Никогда не брала мальчиков на руки, разъезжая по деревням, не принимала помощи, когда случайно оступлюсь. Вернон давал указания, но занимались мной только сестры, я брала холодящую мазь из рук вашего лекаря за два вздоха и делала все сама, – встряхнув рыжие кудри, Исбэль повернула голову и взглянула на Реборна, – Не помогали даже перчатки. Некоторым доводилось держать меня за руку. Все, кто это делал – мертвы.

Реборн ничего не ответил, только мягко поднял ладонь Исбэль, полностью заключив ее в свою. Она не стала ее высвобождать. Стало еще жарче. Так странно, подумала Исбэль, и необычно. Грубость кожи, закаленной вызовами жизни, казалось приятной. Он же не умрет, правда? Еще совсем недавно она мечтала о его смерти, а теперь совсем не была уверена в своих желаниях.

– Могу я вас попросить?

– Говорите.

– Когда путь наш окончится, и обоз повернет к столице, возможно ли посетить еще одну деревню? – Исбэль использовала всю надежду заплаканного взгляда, – Она не лежит по намеченному маршруту и близка к морю.

– Мы заедем туда, куда вы захотите.

– Благодарю.

Стоило ей положить голову на подушку, как она тут же заснула. Реборн укрыл ее одеялом, завидуя этому удивительному дару. Расправил мокрые полы платья, которое она не успела переодеть, только отбросила ботинки, которые пришлись впору бы ребенку. Исбэль подогнула ножки, сопротивляясь мокрому холоду, а он ляг рядом, освободил травинку из рыжих пут и отбросил ее, и на этот раз набрался смелости обнять – так будет теплее, хорек не проснется до обеда и даже не заметит, что кто-то грел его все утро. И не поздоровится тому, кто посмеет потревожить его сон.