Пшеничная вдова

Глава 29. Холодные вечера

В такие вечера сердце всегда просило грозы. Чтобы молнии, сверкая, призвали с собой ураганный дождь, холод накинулся на замок, заставляя затягивать резные ставни между спальней и лоджией. А потом еще одни – чтобы наглухо, прямо как зимой, и почувствовать себя котом. Холодные вечера под натиском бриза в Аоэстреде не редкость, но Исбэль любила те, что заставляют сверкать звезды холодным блеском заморозков.

Травяной чай лился в чашку тонкой струйкой – теплый, ароматный, чайник меняли два раза в день, он никогда не остывал – глаэкорские камни, привезенные совсем недавно, долго хранили тепло, а один из них сейчас грел блестящее стальное дно. В последнее время Исбэль окончательно сменила разбавленное вино на горячий настой – Вернон сошелся-таки в мнении с сиром Хардроком на медицину: кипяток убивал духов зла, заселявших сырую воду. Настои и отвары трав не угрожали здоровью, а приносили исключительную пользу.

Опять он здесь… Реборн много времени проводил с Исбэль, она понимала, о чем они говорили, но совсем не понимала, о чем молчали и это ее беспокоило. Фарфоровая чашка наполнялась медленно, ведь закончи Исбэль свое дело, ей придется поднять глаза и, быть может, заговорить, а этого она совсем не хотела. Реборн снова пришел к ночи в спалью и смотрел на нее совсем неуютно. Ее пугал этот взгляд. Тяжелый, сосредоточенный и было не понятно, что кроется за ним. Две весны. Всего две весны… Он сам сказал это своим молчанием. Между другими речами, строгими и важными, но не имевшими для нее теперь никакого значения. Это было единственное его молчание, которое она поняла. Удивительно, как воодушевление может быстро сдаться страху. Уйти за горизонт от болезни или в бою не так болезненно, думала Исбэль, ведь это случается неожиданно, но жить, зная… Наверное, в этом и заключается самый большой страх. Так можно сойти с ума или совсем никогда не налить чай. Что, если он размышляет именно об этом?

– Ходит легенда, что в сердце глаэкорского булыжника лежит слеза дракона, – сорвал чайную броню Реборн до того, как упала последняя капля, – Поэтому они так жадно берут тепло и отдают совсем неохотно.

«Так совсем нечестно, это против правил!» – в отчаянии подумала Исбэль, все еще крепко сжимая стальную ручку кружевной захваткой.

На нее напала душевная вялость, она все больше чувствовала себя маленькой девочкой. За глупостью этой Исбэль находила утешение. Ей нужны были стены, за которые она могла спрятаться. Не видеть, не слышать, не понимать. Радостно, когда самый большой страх – всего лишь встретиться с призраком под кроватью, ведь стоило только дождаться восхода солнца. А коты и вовсе их не боялись.

Исбэль сделала большой глоток. Теплый чай согрел горло, освобождая от ответа. Хорошо, что она научилась переодеваться ко сну до того, как Реборн приходил в покои. Иначе бы сгорела от стыда. На ее ночном одеянии было слишком много оборок и кружев, чтобы почувствовать бесстыдство.

– …но я много раз разрубал эти булыжники. Внутри них нет ничего, кроме камня, – Исбэль даже показалось, что у Реборна игривое настроение, но этого просто не могло быть, просто не могло… К тому же, он совсем не улыбался. Даже если бы он и попытался, улыбка бы утонула в густой черной бороде.

– В Теллостосе то же самое говорят о теолитах. Они блестят внутри, как солнце на снегу… и больше всего походят на слезы дракона. Вот только к теплу они совсем равнодушны, – ответил в Исбэль страх, но она убедила себя, что вежливость. С каждым днем душу натягивали тугие струны паники, и она боялась, что однажды они лопнут. А пока они скрипели каждый раз, когда Реборн дотрагивался до них своими разговорами.

– Откуда вы знаете, как выглядят слезы дракона?

– Не знаю, – пожала плечами Исбэль, – Драконов никто никогда не видел. А их слезы тем более… Но, если бы они и вправду когда-то существовали, их слезами были бы алмазы.

– Почему алмазы? – Реборн отцепил опал с плеча, звякнув им о фарфоровое блюдце на столе и начал раздеваться. Черный шелковый плащ, подбитый золотом, заструился в его руках, а потом начал стекать по спинке стула. Исбэль отвела взгляд. За все эти ночи он раздевался только до рубахи и потом устраивался на кушетке в прохладе лоджии или диванчике у стены. Но они совсем не подходили для сна, поэтому она гадала, где Реборн спит и спит ли вообще. Хотела даже проследить за ним, но почему-то всегда засыпала первой.

– Просто мне так кажется… О драконах говорят, что они большие, сильные, с огромными хвостами и крыльями. Они дышат огнем. Кто знает, что еще они умеют? Люди верят, что один из них лежит под горой Перемен и когда-нибудь вновь проснется. И я верю. Четыреста весен назад он покинул гору, чтобы поползти по дну моря. С тех пор находят алмазы. Что, если он оплакивал то, что разрушил?

– Вряд ли драконы печалились о человеческих смертях, – покачал головой Реборн, – Если бы существовали, конечно же.

– Но если их нет, кто тогда согревает дно моря? – Исбэль всегда защищала драконов, ведь они просто не могли не существовать. Когда у нее пытались отобрать сказку, кошка внутри нее выпускала когти, – Глаэкор граничит с Теллостосом, но у вас море холодное и везде снег, а у нас такое долгое лето… Кто согревает нас, если не хвост дракона? – Она показала пальцем на камень под чайником, – Как этот камень согревают его слезы. Алмазы рождаются от великого жара. Большего, чем требуется песку, чтобы превратиться в стекло. Так написано в книгах. Такой жар умеют выдыхать только драконы. Значит, это его слезы! – вынесла вердикт Исбэль, – Дракон разевает пасть и дышит через верхушку горы Перемен, потому-то она и начинает дымить. Наверняка, у него там логово. Интересно, как он выглядит? В летописях пишут, что его чешуя оранжево-красная и может прожечь камень, когда отлетает от его тела. Но как только дракон покидает вулкан, она затвердевает и становится черной. А его остывшее дыхание превращается в пепел.

– Вы можете верить во все, что угодно, но вряд ли обрадуетесь, если он выползет из своего логова во второй раз. Тогда дном моря может не обойтись. Боюсь, если дракон взмоет в небо, Теллостос этого не переживет.

Допив двумя глотками чай, Исбэль направилась к кровати, но по пути юркнула белыми пятками в раскрытые рты замшевых туфель. Она и сама не знала, почему это сделала. Отходя ко сну, по всем правилам должно их, напротив, снять. Но так поселилась призрачная уверенность, если ее внезапно разбудят, она уже будет готова бежать. Ведь она не дракон, и у нее нет крыльев – улететь по небу она не сможет.

– Вы ляжете в постель в обуви? – тут же пристыдило зоркое око Реборна.

– Если бы у меня был ручной дракон, он бы защитил меня своим пламенем. Но у меня его нет, есть только эти замшевые туфли, – Исбэль похлопала друг о друга туфельками, выбивая мягкий, словно шорох мыши, звук, – Ночью может быть опасно.

Уж лучше спать по четыре часа, чем знать, что в голове у этой женщины, подумал Реборн, а потом подумал, что не знать гораздо хуже.

– Нападать ночью удел женщин и трусов, – посерьёзнев, сказал Реборн, – Все, что может навредить, имеет клыки, когти и руки – помните? С таким противником я уж точно справлюсь.

Да, но руки есть и у вас, подумала Исбэль, но мысли опять разошлись в мнении с языком:

– А как же рога? Я очень боюсь коров.

– А не пора ли вам спать?

Такая глупость. Туфли ее точно не защитят.

– Наверное, вы правы.

Туфли упали, став похожи на лощеные прогулочные лодки. Тот же блеск, тот же жемчужный белый. И даже носы были похожи, точь-в-точь. Только лодки бы сразу завалились на бок, выброси их на берег, а туфли удивительно встали, предательски шагая в сторону двери.

«Даже они хотят меня покинуть, – с обидой подумала Исбэль и в горле образовался тягучий ком, – Ну уж нет!» – вскочила она с кровати, почувствовав невесть откуда взявшуюся решительность. Когда ноги снова ощутили мягкую кожу, она тут же растаяла. Исбэль грустно проволочилась обратно.

«Пусть защищают, хотят они этого или нет», – думала Исбэль, готовая согласиться даже на щит из крыльев мотылька, если бы он мог заслонить ее от страха.

Одеяло сомкнулось над головой, туша свет свечей. Исбэль знала, что ночью опять его сбросит – так бывало всегда, когда ее одолевала тревога. Ей казалось, что она борется с кошмарами, но на самом деле боролась только с одеялом.

Ей снилось, что она падает.

Исбэль отчаянно не хотела достичь земли. Знала, что если достигнет, то умрет. Ведь когда падают, то разбиваются насмерть. А она падала очень долго… Наверняка, на высоту нескольких скал Отречения, а то и больше. Сначала была просто темнота, но потом все вокруг вспыхнуло. Загорелось ее платье, волосы… Кажется, огонь пошел именно от волос. Переполз на плечи и талию, схватив в жаркие тиски. Языки пламени так нежно лизали кожу, что хотелось плакать от этой нежности. Эта теплота все, что у нее осталось. Она никому ее не отдаст!

Падение резко прекратилось. Тьма расступилась, обнажая страхи. И вот, она уже в тронном зале, а вокруг сидят грифоны. С лысыми шеями, кольчатыми перьевыми воротниками и ожидающими падали глазами. Но они не приблизятся… Не приблизятся… Пока вокруг горит жаркое пламя. Черные сильные крылья раскрыли круглые тушки, нагоняя перьями ледяной воздух. Они хотели загасить пламя. Крючковатые клювы раскрывались, напевая голодным гоготом. Как холодно…

Остановите ветер! О, нет! Она потеряла туфли! Пламя, не гасни… У меня осталось только ты.

Кожу проткнул пристальный взгляд. Мертвец на троне молчаливо взирал на падальщиков в кружащем вихре собственных крыльев. Размашистый, словно ветер, красно-белый мраморный трон облепил всю стену над головой и выше. Мертвец врезался в него, словно малая жемчужина в створку бескрайней раковины. Корона на костяном черепе свалилась на бок и проржавела. В глазницах зияла та же темнота, в которую Исбэль свалилась, засыпая. Мертвец встал, плоть давно его оставила. Даже гниль его оставила – скелет глухо позвякивал о металл проржавевших доспехов. В костлявых пальцах мертвец сжимал меч.

Не подходи!

Цонк. Доспехи болтались на костях и трещали, словно сломанные колокола. Гогот усилился. Грифоны стали тревожны. Вокруг летали перья и песни смерти.

Ржавый металл на груди мертвеца стал ещё краснее. Но не ржавчина была тому виной – он раскалялся. С каждым шагом пустые кости жгло под толщей потерянной доблести. Как холодно… Пламя, прошу, не гасни!

Вокруг только пляска безумия и пир страха. Крылья, перья, крики и ледяной голод.

Мертвец приблизился, посмотрел пустыми глазницами и занес над ее головой меч. Исбэль зажмурилась. Послышался истошный вопль падальщиков, гогот провалился в испуганные глотки, стянув их тугим жгутом смерти. На мраморный пол попадали головы с удивительно круглыми глазами, они уже были затянуты трупной пеленой, словно жемчуг молочным перламутром.

– Я сохраню твое пламя, – сказал мертвец.

Ржавый доспех стремительно раскалялся, с пекла струился пар.

«Когда мертвец сядет на трон, пламя раскалит сталь докрасна, время обратится вспять и мертвые восстанут, пойдут за своим королем и обратятся в живых».

Мы лишь пешки в играх Богов.

Исбэль вытряхнуло из сна.

Над головой все так же возвышалось теплое одеяло, на этот раз закрывая от прохладного утра. Исбэль встала.

– Ох! – изумилась девушка, посмотрев на свои ноги. На них всё ещё держались туфли, удивительно, но за целую ночь она их не сбросила, а одеяло никуда не сползло.

От внезапной радости она основательно потянулось, и лучи полуденного солнца играли с ее пальчиками. Душа больше не просила грозы – она жаждала тепла.

– Ну же, Бертранс, не обязательно втыкать столько заколок! Волосы у меня такие же, что и вчера, – Исбэль заставила страдать сразу трех служанок, и на этот раз оказалась не права – волосы сегодня у нее были совсем иными: непослушными, сбегающими из-под пальцев целыми локонами.

– Все растрепано, Ваше Величество, придется немного потерпеть, – не удержалась от наставления полноватая Бертранс, всегда напоминавшая Исбэль покойную тетушку, – Опять во сне ворочались? Без хорошего расчесывания не обойтись.

– А вот и нет, – лучезарно улыбнувшись, возразила Исбэль. Сегодня она была на удивление весела, – Я проснулась в одеяле и с туфлями. Ну и что с того, что на голове неразбериха? Волос на то и много, чтобы путаться. Ой!

Бертранс досадливо покачала головой, вынула заколку из огненных кудрей и отбросила ее, словно провинившуюся пчелу. Исбэль притихла, и она продолжила расчесывать.

Прохладно-приветливое утро захотело продолжения. Сегодня Исбэль впитает не только теплоту внезапного одеяла и неожиданно послушных туфель. С этого дня она станет копить свои мотыльки, и их крылышек станет так много, что она сможет выстроить из них целую стену. Живую, трепещущую стену, которая защитит ее от всех невзгод. Умелый торговец всегда найдет, как заработать на убытках – говорил отец. Убытков стало так много, что прибыль должна быть невообразимо огромной, была уверена Исбэль.

С утра на ней было самое прекрасное из ее повседневных платьев, темно-зеленое с тонкой золотистой вышивкой, высоким воротником, слегка открывающим плечи и двумя толстыми лентами, вшитыми по центру до самого пола длинной юбки. Сзади стягивались завязки корсета. Волосы были усыпаны блестящими, белоснежными нарциссами с непрозрачными авантюринами по центру.

Первая монетка – утро, а вторая – ключник. Когда ушли служанки, королева танцевала, взяв в кавалеры подол собственного платья. Она кружила и кружила, пока не не стало двоиться в глазах. Только тогда остановилась, отчаянно желая похлопать в ладоши от восторга. Но не стала, потому и так уже ведет себя как ребенок, или вовсе как дурочка. Лихорадочное возбуждение не оставляло с самого утра. Сегодня должно было произойти что-то невообразимо важное, она это точно чувствовала. Исбэль юркнула в дверь навстречу хорошему настроению.

Ей нужны были эти слова. Пусть Пентри повторит все то, что сказал ей там, в темнице. Исбэль должна была знать, должна была почувствовать, что ничего не изменилось и народ готов отдать всю силу своей любви. Ведь она сильная, пока в нее верят… Люди – ее призрачные мотыльки, у которых тысячи крылышек. Прочней их нет на всем белом свете.

В этот замечательный полдень не раздражали и высокие стражники, ходившие за ней по пятам. Там, куда она направлялась, наверняка, они могли быть по-своему полезны. В конце концов, она уже давно привыкла к Ульрику. К тому же, после рассказов Марты потеряла интерес к нему как к чему-то угрожающему. Только оставалось любопытно, продолжает ли он мочиться мимо горшка по ночам. За неимением фрейлин Исбэль взяла с собой пару служанок, но, подумав, оставила их на выходе из дворца.

– По утрам ключник обходит нижние тоннели, светлейшая государыня, – тюремщик склонил голову в поклоне, но Исбэль показалось, что так он просто хочет получше ее рассмотреть.

Дородный детина имел большую щербину на лице, она проходила прямо от утонувшего в глубокой глазнице глаза под нависшем лбом и до самой верхней губы. Второй глаз его, напротив, выкатывался. Некоторые королевские шуты умели жонглировать глазами, но никогда не было, чтобы они ходили так все время. Непохоже, чтобы тюремщик любил шутить шутки – от его плотного жилета из вареной кожи пахло потом и мольбами узников. Под ним не было ничего, кроме мясистого тела и шерстистого волосяного покрова, отчего тот смахивал на вепря.

– Мне нужен ключник, – твердо ответила Исбэль, используя как щит крылышки утренних мотыльков, – Отведите меня к нему.

– Место это местами отвратное, – Дорк по прозвищу Зоркий не испытывал склонность к лишним движениям и словам, – Там сыро, холодно и жуткая вонь. Могут схватить и за подол… Космы тоже придется поберечь. Не подходит для королев, светлейшая государыня.

– Разве у нас так много узников? – удивилась Исбэль.

Дорк моргнул левым глазом, на правый не натягивалось веко. Лицо его ничего не выражало. Возможно, совсем никогда.

– Почти все воры, – холодно пояснил Дорк, – Время голодное и лихое. Оттого и длинноруки.

– Но что же они крадут?

– В основном еду. В основном на рынках.

– Как же так? – удивилась Исбэль, – Разве за это нужно сажать в тюрьму? За кусок хлеба или морковку следует уплатить малую цену или отработать так, как захочет купец. Если сажать всех, не хватит не тюрем, не людей. В Теллостосе так не принято!

– Я из Блэквуда, светлейшая государыня.

Исбэль опустила глаза.

– Я подожду здесь.

…северяне собрали все оттенки грубости. Исбэль положила в свою копилку еще одну. Она часто ловила себя на мысли, что совсем не разбирает истинную натуру северян от их неуважения. А потому вовсе не знала, как поступать. Но если бы даже и знала, решилась бы? Исбэль отогнала дурные мысли.

Зря, наверное, она сама сюда пришла, подумала она. Что, если об этом узнает Реборн? Он ведь узнает… сразу же, как только она покинет темницу, а, может, ему уже доложили. Исбэль приобрела гордую осанку: ну и что? Она – королева и имеет право передвигаться по своему королевству. Реборн приставил к ней стражу, а, значит, его распоряжения выполнены, он не говорил, что ей нельзя ходить по тюрьмам. Только ей становилось жутко: обиталище этого широкого кожаного мужчины не было похоже на кабинет. Скорее, на продолжение темницы, и здесь вполне можно было запереть ещё одного заключенного. Когда за Дорком захлопнулась дверь, Исбэль робко, почти гуськом просеменила к нескладной лавочке у стены и робко присела на край. Сюда не проникало солнце. Только у потолка белели несколько щелей, будто вырубленные топором. Скудный свет падал на стены, сложенные серым мокрым камнем. Кое-где на них выступила морская соль. Это чувствовалось по запаху.

За спиной лязгнула цепь. Исбэль вздрогнула. Холодный металл оков едва коснулся плеча, а уже пропустил поток мурашек по вспотевшей коже. В окружении стражников крылышки ее мотыльков тревожно трепетали под натиском неприятных воспоминаний.

Надеюсь, на них нет крови, подумала Исбэль. Но повернуться и разглядеть оковы всё-таки не решилась. Если бы не засаленный деревянный стол, ловивший сырым треснутым деревом скудные лучи солнца, она бы решила, что это пыточная.

Дверь внезапно отворилась, избавляя от тревожного ожидания. Небрежно оставленное ведро с глухим стуком повалилось на бок и покатилось, описывая аккуратный полукруг. Начальник выругался.

– Но это не Пентри! – обескураженно охнула Исбэль.

Молодой юноша, совсем ещё мальчишка, будто испугался этого возгласа. Молодой ключник встал как вкопанный и вылупил глаза, тут же позабыв, что перед ним королева, как только ее увидел. Красивых девушек, видимо, встречал он не так часто, но что и говорить, Исбэль сегодня была исключительно хороша. Дорк отвесил ему хороший подзатыльник. От мокрого шлепка светлые волосы тут же взлетели вверх. Наученный хорошим манерам, паренек за одно и поклонился.

– День Добрый, Ваше Величество… – сгорбился юноша, раздумывая, стоит ли поднимать голову.

– Это не Пентри… – словно сквозь забытье произнесла Исбэль.

– Нет, ваше высочество, не Пентри, – произнес Дорк.

– Но почему?

– Потому что это мой сын.

– Но где Пентри?!

– Не могу знать, светлейшая государыня… кто это такой… – Дорку удалось изобразить озадаченность.

– Тут был другой ключник, я помню! Невысокий мужчина. У него ещё волос было так м.… мало… – Исбэль подавила подступающие к горлу рыдания.

– Если вы о лысом… так… отпустили его, – ответил паренек с абсолютно нормальными глазами.

– Как… Отпустили… – Исбэль почувствовала слабость во всем своем теле, даже на кончиках волос.

– Приказ короля.

У всех мотыльков разом оторвали все крылышки.

«Смотри, вот это – звезда. Но не такая, как на небе. В море не бывает небесных огней, – Исбэль едва исполнилось пять, но она хорошо помнила свою старую няню и то, как они любили гулять по побережью, – Ты тоже звёздочка. Придет время, вырастешь и станешь такой яркой, что весь Теллостос будет греться возле тебя». Говорили, у босоногой нянюшки Конни был дар зреть будущее, но многие не понимали ее пророчеств. Зачастую они были такими запутанными и несуразным, что впору было считать Конни блаженной. Но мать Исбэль питала теплые чувства к старой выдумщице, да и дети любили ее рассказы о море и морских чудищах.

Но чудища Исбэль ходили по земле и имели острое оружие, а сказки остались далеко позади – в глубоком детстве. Мечтательница Конни ее обманула. Как может Теллостос греться вокруг нее? Он даже ей не принадлежит. Однажды отец смеялся, похлопывая себя по внушительному животу, что Конни-таки была права. Но только Теллостос не греется вокруг Исбэль, а клюет вокруг нее пшеницу. Крестьян он сравнивал с птицами. Кто прыгал вокруг зелёных юбок дочери лапками мелких воробьишек – это были пахари и сеятели и жители мелких деревенек, кто грузно переваливался с боку на бок, выпятив вперёд зоб точно голубь – это были приставучие горожане, а кто и вовсе норовили взлететь и сесть на руку, выклевывая пшеницу прямо с ладони – точь-в-точь как галки. Последних Дорвуд сравнивал с лордами, предпочитавших все вопросы с посевной решать через Исбэль.

Блэквудов Исбэль сравнивала с воронами, которые не смотрят на пшеницу и не переваливаются с боку на бок, а сразу выклевывают глаза. Как никогда сейчас Исбэль хотелось, чтобы пророчество Конни сбылось. Но тогда она бы не стала греть, а постаралась бы сжечь их дотла.