Пшеничная вдова

Глава 27. Неспящие

Исбэль сорвала голос и несколько лун Реборн наслаждался тишиной. Королева усиленно отпаивалась теплым молоком на отваре люмпина, и король всерьез опасался, что очень скоро она заговорит. А пока Исбэль только молчала и смотрела с пронзающей обидой – одним Богам было известно, сколько она могла её накопить за время своего невольного обета. Молчаливая обиженная женщина опасней, чем обиженная кричащая – это Реборн знал точно и таких всегда сторонился.

Море утонуло в предрассветном холодке. Проснувшись на рассвете, когда тот и сам ещё спал, Реборн почувствовал, что Исбэль нет рядом.

– Гав! – донеслось откуда-то со стороны моря.

После боя прошло несколько дней. Пришлось задержаться, чтобы отдохнуть и зализать раны. К вечеру у Реборна поднялся жар, и сир Хардрок дал ему какие-то шарики из плесени. Они были ужасно горькие, но жар сошел уже к утру. Реборн хотел отказаться от них, горечь во рту преследовала даже во сне. Но лекарь уверил, если он не проглотит горечь, его проглотит болезнь.

Чем ближе к Аоэстреду, тем чаще стали попадаться голые побережья. Мёрзлой коже северянина был приятен прохладный ночной бриз. Обратный путь пролегал по проселочной дороге, и скоро та перейдет на большую. До столицы оставалось полдня пути.

– Гав! Гав! Ууууу!

Реборн перевалился и сел. Вскинув голову вместе с черной шевелюрой, он разбудил свои мысли. Сегодня мужчина почти не спал, выискивая на поясе жены запасные кинжалы. Натянув сапоги, Реборн обернулся на постель. Будто убеждаясь в отсутствии Исбэль, почесал украдкой свое гузно и вытряхнулся из шатра.

Обрадованная внезапной ночной свободе, сука носилась по песку, несмотря на попытки Исбэль включиться в собачью игру. Тщетно она пыталась гладить лоснящиеся холку промеж острых ушей и лить сладкие, теплые речи. Герда упорно не хотела бежать рядом и отчаянно тянула поводок. Девушка упала лицом в песок тут же, как только она сорвалась с места. Лёгкий вскрик заглушил шорох волн. И все же, голос к ней вернулся, с досадой подумал Реборн.

– Почему не следишь? – недовольно спросил король Беккета, гадая, что он делает в гордом одиночестве.

– Я слежу, Ваше Величество, – сонно произнёс рыцарь, – Не велено вмешиваться.

Доблестный Беккет, четко выполняющий приказы монаршей особы. Верен, но недостаточно умен. Вернуть королеву в шатер он так и не догадался.

– Королева упала, – раздражённо ответил Реборн.

– Ее Величество не в первый раз так падает.

Воздух шумно покинул раздувшиеся ноздри Реборна:

– Почему один?

– Остальные хворают в кустах.

Маринованные в уксусе грузди хорошо пошли с жареными ростками бобов. Но жадные, смешливые взгляды товарищей так и не получили должного удовлетворения. Крепок был Глухое Ведро. Оскорбленные рыцари расхорохорились, наевшись турмалиновых груздей следом за ним. Разве животы их слабее? Беккет доедал за всеми, когда те уже принялись бегать по кустам. Прошло уже много дней, но кишечное неистовство посещало воинов, порой, в самое неугодное время.

– Ауф, – донеслось тихое снизу.

Лютый усилием воли разлепил глаза, убеждая хозяина, что бдит. Сир Хардрок перевязал его лапу и обработал мазью бока, но жаловался, что тот слишком много ест – набитое брюхо мешало врачеванию.

Махнув на них рукой, Реборн стал спускаться к морю. Отлив выгладил побережье до блеска. Редкие травинки торчали сквозь отяжелевший песок, кое где валялась большая глянцевая галька. На мокрых песчинках отпечатались следы собачьих лап и другие следы, не многим больше их.

– Зачем каждый раз делать одно и то же, если результат одинаково плачевный? – спросил Реборн, поднимая с песка Исбэль. Та встала и терпеливо ждала, пока ее отряхнут от мокрого песка, словно ребенка.

– Упорством бралась не одна крепость.

– Упорством, а не упрямством, – возразил Реборн голосом раздражительным и невыспавшимся, – Вы слишком легки, а собаки слишком ретивы. Без должного подхода любое упорство – глупость.

– Это же просто игра. В ней главное надежда, а не результат. Но если вдруг получится, я очень обрадуюсь.

– Я же сказал вам, что не получится, – морской бриз стал более промозглым. Лето только начиналось, и ещё не успело накалить земли. Исбэль поежилась, а Реборн расправил плечи, – Эти псы привыкли к четким приказам, а не просьбам, – Реборн звонко свистнул. Герда замерла, проткнув лапами глубокие ямы на песке. Мгновение раздумий и она ринулись к хозяину, – К ноге! Сидеть. Вот так, молодец… Нравится за ухом?

– Отца в детстве покусала молочная сука. Он хотел посмотреть ее щенков. С тех пор отец не любил собак, мне неоткуда знать, как с ними обращаться.

– Достаточно пока знать только одно, – Реборн ещё раз похлопал по холке остроухую Герду, снял с нее ошейник вместе с цепью, и пустил суку в галоп. Та поняла свободу как приказ и понеслась по тяжёлому песку, выбивая из него снопы мокрых искр. Реборн повернулся к Исбэль и протянул ей ошейник с цепью, – Не беритесь за поводок, если не уверены, что сможете его удержать.

Исбэль хотела протянуть руку и взять ошейник, но благоразумно ее одернула. Реборн одобрительно кивнул.

– Почему вы не спите?

– Отвар люмпина прогоняет сон.

– Видно, как и немоту.

– Я могла говорить ещё к вечеру. Но для вас тогда у меня не нашлось бы приятных слов.

Исбэль отправилась к морю. За утро она проявила благоразумие уже дважды, поэтому Реборн позволил себе следовать за ней. Огненные локоны не были уложены и согревали своим огнем утреннюю прохладу. Кучерявая пена волн почти касалась ее ног.

Накануне случился прощальный пир, уже в который раз с битвы. Не известно, сколько раз у северян было принято прощаться, но последние несколько лун они только и делали, что объедались и напивались. Исбэль казалось, что нет этому конца и края. Неутомимый повар согнал служанок и упирающихся пажей и заставил их собирать сладкий щавель, обнаруженный им на пролеске рядом с побережьем. Те не только собрали его весь, но еще и перемололи всю уцелевшую пшеницу, пока повар отсыпался. Пиры получились воистину размашистыми. Сочная конина из-под вражеских спин, вываренная так крепко, что таяла на языке, сладкие лепешки со щавелем, утонувшие в запахе дыма, жирная похлебка из припасов, конфискованных королем у Безумного и море вина из ангаров Веселки. Голодным не оставался никто. Под тяжестью полных животов лагерь заснул еще раз. Только изредка из шатров доносился тихий стон раненых. Но быстро стихал – дурман-трава унимала боль. Некоторые умирали с улыбкой на губах.

– Посмотрите на раненых, светлейший государь, – отвечал на возмущение Реборна Турун Хардрок, – Они заслужили радость после боя. Раны их исцелятся быстрее, я видел это. Безумие подчиняется Воину, если его оружие использовать с каплей мудрости.

Солдаты не отказывались от помощи дурман-травы. Только Пайк со злостью ударил руку Хардрока, когда тот пытался дать ему лекарство. Он все звал свою Дороти и успокоился только тогда, когда в объятьях его оказался меч. Будто тот выпил его боль, всю, до самой последней капли.

Исбэль не смогла откусить ни куска мяса, ни проглотить ни одной ложки супа. Печеный перепел, распластанный грудью на тарелке, зря отдал свою жизнь. Она смотрела на разрубленную птичку и понимала, что не сможет проглотить ни кусочка из того, к чему прикасался поварской топор. Еще недавно он рубил человеческую плоть, а сегодня уже пищу. Вполне возможно, именно этого перепела топор не касался, но ведь мог… Спрашивать о кончине пернатого Исбэль побоялась. В последнее время она боялась северян гораздо сильнее. Но их, видимо, не смущало ничего из того, что ей казалось таким диким – набег на припасы врага, поедание павших коней… Ее пугала ужасающая практичность северян, граничащая с варварской жестокостью. Племенных жеребцов инаркхов Реборн увел, а «вкусные», как выразился повар, пошли на похлебку. Как он отличал вкусных от невкусных, Исбэль не уточнила. Смягчили ее сердце только сладкие лепешки, которых она слишком сильно наелась и потом мучилась животом.

– Поднять луки! Готовься! – кричал сир Родерик, и слова застревали в его горле, – Залп!

Стояли даже раненые, опираясь на плечи товарищей. Павших провожали на плотах из осины, увы, не черной, как в Глаэкоре. Доспехи их лежали на земле. Они отправятся матерям и женам с мешком золота внутри. На запачканной кровью стали рдели красные глиняные отпечатки. Ладонь короля отметила высшую степень почтения. Герои отплыли, возведя лица к небу, бледные, молчаливые, заслужившие спокойный сон.

Стрелы взмыли в небо. На мгновение в предрассветной ночи родилось новое созвездие, сотканное из танца пламенных остриев. Видимо, стрелы снова подружились с ветром, раз скользили в небе с легкостью пера. Бриз был на удивительно молчалив и уступал в скорости даже волнам.

Льюис Индеверин лежал плечом к плечу с товарищами, далеко от берега – по ту сторону жизни. Стрелы вонзались в осиновое древо и мертвую плоть его друзей, но ни одна не коснулась тела Льюиса, словно дамы берегли своего любовника. На берегу плакала молоденькая служанка, отирая передником слезы. Ее сердце тоже украл златокудрый красавец с чудной улыбкой на губах. Первый среди равных. Его имя выбьют на каменной глыбе у ног самого Великого Воина, а его отец прольет слезы гордости. Одна из стрел воткнулась прямо у уха Льюиса, погасив пламя. Парень глядел в небо закрытыми веками и улыбался. Наверняка, она шептала ему что-то очень смешное. А, может, рассказывала о птицах и звездах, как всегда любила это делать. Он шел на ее голос. Она ждала – теперь-то они точно полетят в небо вместе, как он мечтал.

Плоты натерли соком огненного плюща и дерево вспыхнуло, словно сухая щепа. Воины ушли быстро.

Верных коней погребли еще на побережье. Их туши сожгли следом за Жрецами, обложив досками от шалашей, пропитанных огненным соком. Реборн прятал глаза, когда Чемпиона охватило пламя.

Исбэль задрала голову к созвездию двенадцати.

– Как вы? – спросила она, не оборачиваясь, – Рана не болит?

– Болит. Еще долго будет болеть. Так всегда бывает, – ответил Реборн, поравнявшись с ней, – У вас красные глаза – вы плакали?

– Я виновата в их смерти.

– Рано или поздно кто-нибудь все равно был бы виноват.

– Да, но это оказалась именно я.

– Непривычно? – улыбнулся уголком рта Реборн. Но до полноценной улыбки все равно не дотянул, – Наверное, когда привыкаешь спасать жизни, отнимать их особенно тяжело.

– Лучше бы я промолчала тогда.

– Обычно я двумя руками за женское молчание, – особенно ваше, хотел уточнить Реборн, но вовремя одумался. – Проблемы такого рода лучше решать сразу. Кто знает, что было бы через полвесны? Тогда малой бедой не обойтись.

– Вы хотите сказать, что адепты Безумного могли бы захватить Теллостос?

– Если дать им волю. Инаркхи свирепы, а при должном количестве перебьют даже сильную армию. Такое нужно гасить в зачатке. Однажды Отверженный ошибся, и с тех пор последствия приходится исправлять Воину.

– В чем же его ошибка? В том, что он спустился с небес к людям, чтобы помочь?

– Да.

– Но тогда не было бы ни городов, ни ремесел…

– Возможно, они были бы позже. И мы все так же стояли и разговаривали. Так какая разница?

Его не переубедить, поняла Исбэль, это бесполезно. Твердое, практичное сердце не видит смысла в милосердии. И должное течение вещей оно тоже не принимает. Исбэль посмотрела под ноги, пару раз пнув комочек мокрого песка.

– Говорят, он приходит в образе нищего, – тихо сказала она, лишь слегка громче шепота волн.

– Тогда зря вы смотрите на небо. Среди звёзд вашего Бога нет.

– Почему вы решили, что я чту Отверженного?

– Значит, ваше пугающее милосердие – удивительная случайность, – вглядываясь в заплаканную даль, задумчиво произнес Реборн, – Его мало кто чтит. Может, из-за того, что нет его на небесах, а люди не любят созерцать пустоту. Бог, которого нет. Однажды им сказали, что такой существовал, они поверили, но потом стали забывать.

– Отверженный подарил огонь, сточил первое лезвие. Человек впервые отведал жареное мясо из его рук. Разве это можно забыть?

– У людей короткая память. Но не стоит слишком сильно их корить. Боги не отвечают на их молитвы, так с чего бы людям быть благодарными?

– Но они ведь все равно продолжают молиться. Если бы боги не отвечали, люди бы перестали.

– Жизнь трудная штука. Они продолжают молиться только из-за потребности во что-то верить.

– Вы слишком жестко судите людей и слишком жестоки к богам.

Реборн промолчал.

– Посмотрите, – Исбэль указала пальцем на созвездие двенадцати, – Вы что-нибудь замечаете?

– Вороной конь посветлел и почти уже перепрыгнул горизонт.

– Звезда потухла, – упорно ткнула в небо Исбэль, – Та, что блестела в его глазах. Еще пару дней назад там полыхал зеленый огонь безумия, но теперь в глазницах пустота.

– Действительно, – задумчиво ответил Реборн. – У него потух взгляд.

– Мне бывает жалко этого коня, так часто ему приходится учиться заново скакать по небу. Воин снова заключил Безумного в темницу, и конь снова ослеп.

– Знаете, я не суеверен, – снисходительно ответил Реборн, – И предпочитаю не верить в богов. Это все всего лишь мифы и сказания, не более того. Но из всей дюжины я все же больше уважаю Отверженного. Он никак не выдает своего присутствия. Ни на небе, ни на земле. Хотя бы не скрывает, что его нет.

На небе сверкнула серебряная звезда Воина, венчавшая вздыбленное копыто. Совсем скоро оно скроется за горизонтом.

– Разум без сердца лишен мудрости, это всего лишь ум. А от большого ума до безумия один шаг, – Исбэль сделала вид, что не услышала последних слов Реборна, – На небесах есть и сила, и доблесть, и чистота, и праведный гнев. Даже хаос иногда покидает свою темницу. Все есть на небесах… кроме мудрости. Теперь она ходит среди смертных.

– Хм.... – Реборн не смотрел больше на горизонт. Нахмурившись, он разглядывал мокрый песок на шелко-огненных прядях, – Ну раз так, если вы когда-нибудь встретите Отверженного в своих походах, спросите, почему все получилось именно так.

– Если я встречу его на пути, лучше спрошу, как это исправить, – Исбэль стояла неподвижно, и даже ни разу не размяла замерзшие от ветра плечи. – А почему получилось то, что получилось, и так ясно. Мы платим чистой монетой за собственные ошибки.

– Какие же ошибки совершил ребенок, раз его прозвали пшеничной вдовой?

– Гав! Гав! Ррррр…

Герда нашла что-то в мокром песке и теперь отчаянно пыталась на это напасть. Ленивые волны сгоняли суку с места, но потом она снова возвращалась, пытаясь отрыть лапами испуганного краба. Ставшие уже белыми сумерки снова рассек свист.

– Герда! Ко мне!

Сука нехотя оторвалась от добычи, ненадолго задержавшись в нерешительности. Лапы ее были расставлены широко, будто собака сомневалась, остаться или рвануть с места. Требовательный голос хозяина заставил ее подчиниться, виновато обгоняя сам ветер. Исбэль отвечать не стала.

– Что вы сделаете с лордом Беррингтоном? – спросила она, желая сменить тему.

– Это я решу, когда мы вернемся в столицу.

– Теперь я понимаю, что за уступки отец сделал Беррингтонам за мою свадьбу. Он просто хотел сделать меня счастливой, – поежилась Исбэль. – А потом, видимо, заглаживал свою вину. Беррингтоны самые крупные феодалы в стране. Они управляют многими торговыми связями, их земля растит самое большое количество огненного плюща. Отец не хотел с ними ссориться.

– Вы знали, откуда идут поставки опиума и дурманящей травы? – нахмурился Реборн.

– Знала.

– Но не могли пойти против воли отца.

– Не могла, – ответила Исбэль, – Опиум закупался за счёт гавань. Жрецы не платили налоги и дурманили население.

– Не думайте, что после прекращения поставок в казне появятся лишние монеты для вашей пшеницы.

– Я и не надеялась. Если только немножко, – голос Исбэль едва был слышен сквозь жаркий разговор берега с морем, – Я хотела попросить… я… Даже когда меня не станет… Пусть на землю Теллостоса больше не ступит нога ни одного опиумного Жреца.

– Вам не нужно меня об этом просить.

Исбэль резко развернулась, унося с собой потухший пламень волос. Наверное, отвар люпина перестал действовать и королева, наконец, почувствовала способность ко сну. Она шла, пытаясь не разрыдаться. Все-таки это правда. Две весны, ей отмерено всего две весны… Но, может, больше? Какая глупая надежда. Проходя мимо Беккета, она ненадолго взглянула ему в глаза. Тот непонимающе моргнул и поклонился.

Ты доблестный рыцарь, Беккет, наверное, единственный, от которого я не испытываю испуг. Верный и храбрый, но иногда бываешь очень глуп. Почему ты не прогнал меня? Почему не затащил грубой вежливостью в шатер, как сир Родерик? Хорошо знать правду, но от нее бывает больно в груди. Исбэль не оборачивалась.

Реборн стоял у отливной кромки, которая отползла на два удара сердца. Герда прибежала и послушно присела рядом. Вот только король совсем не знал, что с ней дальше делать.