Пшеничная вдова

Глава 41. Семья

Огромный палец скалы Отречения навис над морем, прямиком указывая на далекий горизонт, опоясанный тонкой алой лентой заката. Ночь робко дала о себе знать, но еще немного и Жница окончательно отберет у дня солнце. Это место было выбрано не случайно: срединные скалы, отрезанные от двух армий, не давали возможности приблизиться ни одной из них – переговорщики полагались только на те силы, с которыми пришли.

– А, жив еще, старый хрыч? – Бросил Бернад лорду Торелли, как только взобрался на скалу в окружении красных шлемов. С ним была дюжина королевских стражников, держащих руки на рукоятях мечей.

– Как видите, мой король, – ответил лорд Торелли, поравнявшись с Реборном, – Но стар я не больше, чем вы, так что еще повоюю.

Реборн тоже пришел не один, дюжина на дюжину – на скале Отречения собрались равные силы, с ним был лорд Торелли, сир Родерик, Беккет с Хубертом и еще восемь хороших мечников, которые могли составить достойную конкуренцию охране короля.

– Ага, я, значит, все еще твой король?! – вспылил Бернад, – а не подлость ли – присягать двум королям одновременно?

– Я присягнул в верности вашему сыну, – лорд Торелли погладил синюю бороду, увенчанную тремя золотыми кольцами. На теле его не было лат, только панцирь из плотной вареной кожи, по коричневому, почти черному кожаному доспеху были выжжены изображения зубастых транталов. Меч лорда Торелли висел на бедре слева, на гарду он положил левую пятерню с пальцами в количестве, соответствующем здоровой руке, – Две присяги – удел трусов и обманщиков. Мне скрывать нечего, король Бернад, доблесть моя чиста.

– Доблесть престарелого скотовода, которому моча вдарила в голову, – усмехнулся Бернад, который в отличие от лорда Торелли был облачен в стальной доспех. Пластины доспеха были тонки, прочны и подвижны на руках, плечах и ногах. Монолитная грудная пластина украшалась тонкими золотыми линиями, рисуя на животе лезвие меча, гарда его приходилась аккурат на сердце. С плеч Бернада струился черный бархатный плащ, подбитый золотым, – Привести бы сюда твою жену, чтобы она указала тебе место, да та померла. С таким характером, она, скорее всего, жарится в пекле. Как тебе угораздило породниться с такой гадюкой? Видят Боги, за свое предательство ты попадешь туда же, к ней! Не надейся убежать с Идущим по Небу.

Вердан Торелли поджал губы, совсем не обрадовавшись такой перспективе.

– Здравствуй, отец, – нарушил молчание Реборн, которому надоело это препирательство.

– Я, вижу, у тебя прорезался голос, – не ответив на приветствие взаимностью, снисходительно ответил Бернад, – Ну давай, расскажи мне, почему ты решил предать собственного отца как подлая гиена.

– Это ты собрал армию и пошел на меня с войной.

– А до этого ты созвал знамена! Скажешь, не так, а? Или ты собирал таких же предателей чтобы почесать спину Безумного?!

– Тогда скажи, что не пошел бы на меня с войной, если бы я не начал укреплять город, – голос Реборна казался спокойным и ровным. Кровь на его рассеченном лбу за сутки запеклась, а вот доспех был все еще вывален в грязи – он пришел на переговоры прямо с поля боя.

Любая ложь сейчас выглядела бы глупо, поэтому король Бернад промолчал, он был слишком зол, чтобы позволить себе выглядеть глупцом. Вокруг стояла странная тишина, не было слышно криков чаек, не выл ветер. Удивительно – всегда воющий бриз, никогда не утихающий в скалах, превратился в полный штиль, будто остановилось время, и только алый закат напоминал о том, что время все еще идет и вскоре наступит ночь. Алые плащи красных шлемов свисали плотными тряпками, полы их намокли, когда стражники покинули лодку, двигаясь по морской пене к побережью.

– Я очень хорошо тебя знаю, – в голосе Реборна можно было уловить разочарование.

– А я тебя, как оказалось, нет, – не менее разочарованно отозвался Бернад, – у меня больше двадцати тысяч, сын. Только безумец пойдет против такой орды. Как еще твоя армия не разбежалась, защищать врага!

– Ты знаешь, Блэквуды не отдают своего.

– И с каких таких эта сука стало твоей? Когда раздвинула перед тобой ноги?! – лицо Бернада начало краснеть и Реборн понял, что он еще только начинает злиться, – Думаешь, она сделала это от великой любви? Ты убил ее отца и брата, помни об этом. Она лишь трясется за свою жизнь. Это пока, а потом захватит твой ум и волю, ты и очнуться не успеешь, как она уже правит страной из твоей же постели!

– Ты говоришь сейчас о моей жене и королеве, тебе следовало бы тоже помнить об этом, отец, – огрызнулся всегда спокойный Реборн. В этот момент он увидел в глазах отца столько разочарования, что в нем можно было утопить все армии континента.

– Значит, верно все говорили, – казалось, голос Бернада осел и стал хриплым, – А я ведь не верил, до конца не верил. Когда дошли вести о твоих похождениях, подумал, да куда там ему! Двадцать семь весен балбесу, полжизни провел немощным, а тут вдруг на девку залез и сразу дите заделал? Глупец я, дурак, что не верил слухам…Чтобы мой сын, родной сын… я приезжал, ты ненавидел, уезжал, ненавидел… Как все мы, как весь север! Неужели ты все забыл? Что сделал этот треклятый король на нашей земле? Я ведь верил, что наша правда сильнее женского коварства! Посмотри на себя, Реборн, ты вовсе потерял свой разум. Мужчины достаточно делали глупостей из-за женщин, я не желаю, чтобы мой сын пополнил ряды подъюбников как все эти глупцы. Ты меня разочаровал… не передать словами, как.

– Ты до сих пор ненавидишь Дорвуда и все, что с ним связано. Но Исбэль – не ее отец. Она не имеет никакого отношения к Безумному и чтит Отверженного.

– Не важно кого она чтит, она такая же! В ней течет Дорвудова кровь, а кровь – не вода, ее не выпить и не высушить, можно только выпустить из жил. Дорвудова кровь, да еще и баба! Думаешь они чем-то отличаются друг от друга? Все они коварные хитрые шлюхи! Сегодня раздвигают перед тобой ноги, а завтра вонзят кинжал тебе в шею. А ты баран, просто безмозглый баран, на которого накинули удавку! Она ведет тебя, куда ей требуется, а ты покорно за ней следуешь. Помяни мое слово, эта хитрая сука вывернет тебя наизнанку и очнуться не успеешь, как будет видно твои кишки! Ты хороший воин, умелый боец, но только этой шлюхе удалось победить тебя без меча, своей мокрой щелью, которой она и держит удавку! – Бернад все распалялся, а Реборн что есть мочи сжимал рукоять меча, всеми силами стараясь его не обнажить, – Что, из-за того, что у тебя поднялся член на эту южную суку все, и отец теперь не нужен, да?

– Отец? – ухмыльнулся Реборн, – Отец, которому важнее отпраздновать победу, чем жизнь собственного сына. Я всегда шел в пекло ради тебя, а ты хоть раз сказал мне, что гордишься мной? Король Бернад всегда воспринимал мои старания как данность только из-за того, что принял меня калекой. Разве ты не боялся, что однажды я уйду и не вернусь? Ты когда-нибудь вообще дорожил мной?

– Брось, сын, не начинай разводить сопли про родительскую любовь и прочую ерунду, – может быть, Бернад и хотел ответить как отец, но не мог – слишком неуступчивый, черствый у него был характер, – Ты слишком взрослый, чтобы думать о такой чуши. Долг! Тебя вел долг, мной ведет долг. Это все, что есть у меня и у тебя и это самое главное для северян. Если мы будем поддаваться слабостям, от нас ничего не останется. Пора уже давно это понять, я тебе не мамка и ты не у моей титьки.

Реборн взглянул на далекий горизонт, алевший за спиной отца. Солнце не слепило, странным образом оно сделалось мягким и всю силу свою отдало в цвет закатной крови. На фоне заката чернело множество смоляных кораблей – Глаэкорский флот, не тронутый огненными шарами баллист. Он начал приближаться к гавани в тот момент, когда король Бернад сошел на землю.

– Это правда, ты мне не мать. Ведь только она мной по-настоящему дорожила, – ответил Реборн, разорвав тягучую тишину.

– Мать, говоришь? – покачал головой Бернад, будто поняв что-то, – Так вот оно что, бабьей ласки захотелось? Даже если эта сука не укокошит тебя через пару весен, то родит тебе приплод и окончательно свяжет по рукам и ногам! У тебя еще есть шанс все исправить, сын. Отдай девку, и я все забуду.

– Нет, не забудешь. Просто я перестал ненавидеть. Ты никогда не простишь меня за это, – последующие слова Реборн процедил через силу, – Это моя семья, мой сын. Моя плоть и кровь. Ты не вправе лишать меня всего этого.

– Я твой отец и имею право на все, щенок! – вскричал Бернад, – С чего это ты решил, что будет сын? Думаешь, от твоего мертвого семени сможет родиться что-то путное? Только мертворожденные и девки, и ничего более. Помяни мое слово, Реборн, у тебя не родится ни одного сына, ни одного! Как чувствовал, что нужно было покончить с ней еще тогда. Теперь придется еще и вырезать этого выродка из ее живота.

Послышалось шуршание. Реборн обнажил меч. Мгновение спустя мечи красных шлемов уже ловили блики заката, стражники обступили короля Бернада. За спиной Реборна, словно отражение врага, показались лезвия клинков рыцарей и мечников. Только сир Родерик остался неподвижен, не обнажив клинка.

– Поднял меч на собственного отца? Ну, давай! – король Бернад дал знак охране отступить на шаг назад, отцепил меч с бедра, и, не вынимая из ножен, бросил его себе под ноги, – Если хочешь драться, то я умотаю тебя голыми руками, мне не нужно будет для этого даже оружия, потому что ты его не заслуживаешь! Но знай, умру я или нет – Аоэстред сгинет в руинах. Я дал полную свободу Велимиру Ордосскому, он вырежет каждого в этой чертовой столице. Нас двадцать тысяч, если ты не забыл, двадцать! И кораблей гораздо больше, чем спряталось у тебя за скалами. Слепец, глупец и предатель!

Но Реборн не стал атаковать, рука, сжимающая меч, так и не поднялась, только взор устремился куда-то вдаль, поверх плеч короля Бернада. Голос его был пугающе спокоен:

– Обернись, отец.

Бернад замер, сузив глаза.

– Что?!

– Мой король… – послышался за спиной голос начальника красных шлемов.

Бернад обернулся.

Закатное зарево стало толще, пуская алые корни в белизну морского горизонта. Желто-алая макушка солнца уже почти утонула в море, заставив дрожать сумеречный воздух. Черными семечками подсолнухов смоляные корабли усыпали королевскую гавань, среди них виднелись неспелые – деревянные карраки Отвесных Скал и гнилые – сожженные баллистами корабли, готовые вот-вот пойти на дно. Вдали слышались крики, короткие перебранки на побережье, но все они так или иначе поглощались сумеречной тишиной, словно огромным волшебным монстром, заглушающим все звуки. Только тихое шептание прилива напоминало о том, что глаз видит море, а не бескрайнюю стеклянную гладь, лишенную всякой жизни.

Там, на самой линии горизонта, где синее встречается с алым, десятками розовых парусов пестрели корабли Восточников. Алый закат, алые паруса, алые шлемы и алая кровь на песке – слишком много красного вобрал в себя этот удивительно спокойный вечер. Розовые паруса боевых галер, карраков и фрегатов, гордо отпечатав на ткани большую крынку молока сливались с кровавым горизонтом. Кораблей было так много, что от розового начинало рябить в глазах. Они замыкали гигантское кольцо, отсекая обратный путь флоту союзников.

Он так и глядел на них, пока в спину ему вонзались слова:

– Посмотри на гавань – твои корабли горят. Мы можем заряжать баллисты еще очень, очень долго, а стены Аоэстреда настолько крепки, что продержатся еще много лун. Вот только у тебя нет столько времени. Твои двадцать тысяч превратятся в пепел, – голос Реборна холодил раннюю осень, – Я скажу, что будет, отец. Развернется кровавая бойня, в которой не будет победителей. Даже если твоя армия согласится сойти со смоляных кораблей и пойти против своего же народа, от нее ничего не останется. Глаэкор останется без защиты и уже завтра на нашу землю высадятся твои же союзники. Одним Пригорком не обойдется. Ты отомстишь, но потеряешь страну.

Король Бернад повернулся к сыну.

– Сир Родерик, – позвал Реборн. Начальник походной стражи встал рядом, вытянув перед собой незажженный факел, смоченный смолой черной осины. Рядом с намотанным на древко тряпьем он держал пузырек с соком огненного плюща, – Как только факел вспыхнет, на стенах зажгутся кострища. Это будет знаком для Восточников к началу атаки. Ты давал мне шанс все исправить, теперь я даю его тебе. Может, я и разочаровал тебя, как сын, но у тебя есть возможность сохранить жизнь Кассу.

Бернад снова обернулся, глядя в напряженную даль. Велимир Оордосский медлил, не решаясь начать атаку. Восточники, словно притаившиеся звери, пасли своих овец, наведя на смоляные корабли стрелы, смоченные жидкостью пиромантов. Бернад был уверен, что это так – Теллостос был единственной страной, в которой произрастал огненный плющ, у Реборна точно хватило бы стрел, чтобы потопить все его корабли: смола осины вспыхивала при соприкосновении с соком плюща, словно сухая щепа. Велимир Ордосский это знал, а без смоляных кораблей его армию перебьют, словно слепых щенят. Он обоснованно боялся, не решаясь выступить первым.

В первый раз в жизни своей Бернад воспринял рассудительность сына не как нечто должное, а как нечто весомое настолько, что выиграло бы по тяжести наковальне на их фамильных штандартах. Отец смотрел на сына тяжело, тягуче и задумчиво, понимая, что скала Отречения стала для него помостом поражения.

– У меня есть для тебя подарок, – после долгой, очень долгой паузы отозвался король Бернад, не отводя взгляда от Реборна. Он дал знак начальнику красных шлемов: – Сир Торвальд.

Тот отделился от дюжины, подошел к краю скалы и громко свистнул. Взяв троих людей, он ненадолго удалился, вернувшись с кем-то под черным блэквудским плащом, накрытым с головой. Бернад сорвал плащ с пленника, обнажив его лицо.

– Юстас, – выдохнул Реборн.

– Простите, мой король, – виновато отозвался слуга, – Я дурак, поперся за рыбачкой. Не может она не солить, даже во время войны. Бабы дуры, что с них взять… Да и я не умней.

– А ты это хорошо сказал, – произнес король Бернад, – Сохранить жизнь оставшемуся сыну. Стало быть, понимаешь, что называться моим сыном больше не имеешь права. У меня остался только Касс.

Реборн перевел взгляд с виноватого Юстаса на отца:

– Ты отрекаешься от меня?

– Сними фамильную печать.

Под редкие крики чаек Реборн вернул меч в ножны, под плач чаек взялся за перстень. Он носил его, никогда не снимая, только во время боя перемещал с правой руки на левую, чтобы тот не отбил пальцы. Ненадолго задержав в руках, Реборн в последний раз взглянул на него: чистое серебро, на боку стройными буквами выбит девиз дома Блэквудов: «Бойся наших клыков», а венчал перстень непроглядный черный опал. Только у первенца, наследника, имелся черный опал, Кассу достался оникс. Глава дома – король – носил перстень с черным бриллиантом посередине.

– Теперь он снова твой, – сказал Реборн, бросив перстень к ногам отца. Сир Торвальд Стронхолд отделился от красной массы и поднял перстень. Вскоре тот оказался в руках Бернада, – Отпусти Юстаса.

– А вот это, думаю, невозможно, – ответил Бернад, – Иначе какой же это подарок? Сир Торвальд.

Красный шлем приставил острие клинка к животу Юстаса и тот беспомощно взглянул на своего воспитанника – Реборна, с которым он провел почти всю свою жизнь.

– Отпусти Юстаса, иначе я дам знак Восточникам.

– Если ты это сделаешь, то потеряешь все. Кажется, так ты мне сказал? Ну и куда делась твоя рассудительность, сын?

– Кажется, только что ты от меня отрекся.

– Это да, оговорился. Но я не уйду без крови. Если ты думаешь, что оставишь за собой последнее слово, то ты дурак.

Реборн повернул голову в сторону сира Родерика, излучавшего крайнюю твердость и воинственность, но почему-то все же затаившего дыхание. Воздух только вошел в легкие, как Реборн услышал голос Юстаса:

– Не надо, мой король, – сказал Юстас и лицо его озарила улыбка, – Мы не проживем дольше, чем нам отведено. Я был счастлив вести вас по жизни. Помните обо мне. Правьте достойно.

С этими словами Юстас подался вперед, напоровшись на острие клинка. Алое пятно крови выступило на его чреве, смочив и белую рубаху и расшитый зелеными лилиями молочный жилет. В мгновение вздоха подул промозглый бриз, начав хлестать по щекам. Он был настолько колким, что заставлял слезиться глаза. В глазницах небесного жеребца потухла звезда и Жница, что отбирает, приняла свою жертву на скале Отречения.

Реборн в пылу гнева обнажил свой меч и подался вперед. На его плечо вдруг легла тяжелая рука, одернув его назад:

– Он сделал свой выбор, мой король, – послышался голос Вердана Торелли над его ухом, – Не надо.

Повернул голову, Реборн взглянул на плечо. Правая рука десницы лежала на стали вороненых лат, одним-единственным пальцем сдерживая его ярость. В этот палец Вердан Торелли вложил все: силу, зоркость и верность. Выглядело это до одурения странно, Реборн на секунду растерялся, не решаясь преодолеть храбрость одинокого пальца.

– Не смей возвращаться в Глаэкор, – отрезал Бернад, переступая через бездыханное тело Юстаса, – Отныне это не твой дом, и я тебе не отец. Увижу тебя на моей земле – выпущу кишки.

Отец ушел. За ним последовали красные шлемы, увлекая за собой плащи, а потом протрубил горн. На пляжах началась суета, солдаты, моряки и рыцари всходили на корабли, что-то громко крича и переругиваясь между собой. Уносили раненых. Еще долго Реборн возвышался над телом Юстаса, пока черные корабли покидали гавань. Те неумолимо приближались к горизонту, смешавшись вскоре с розовыми парусами Восточников. Прежде чем окончательно поравняться с закатом, они прошли мимо них, словно нитка сквозь игольное ушко. Прошло лишь мгновение, и смоляные фрегаты окончательно исчезли за линией моря. К тому времени ночь покрыла землю и всю столицу вместе с Шахматным замком. На небо взошел вороной жеребец, выставив вперед свои серебряные копыта – без взгляда и без сердца, он вновь начал скакать по полотну ночи, увлекая за собой судьбы людей.

Возвращался Реборн с тяжелым сердцем. Отец так и не обнажил своего меча, но разрезал его душу до самых костей. Он знал, что рана эта будет сопровождать его до самой смерти.

Повсюду горели факелы. Столица оживала. Корабли Восточников заполняли гавани, приставая к причалам. Столица наводнилась гостями, и, не способная вместить всех, принимала их прямо на пляжах. Бронзовокожие воины купались в морской пене волн, удивляясь множеству мелких водорослей, горящих синим холодным огнем. Близилась зима и пляжи вспыхнули голубым светом, приливные волны горели изнутри, сквозь толщу воды. Гости разводили огромные костры, то тут, то там видневшиеся на пляжах, огромные быки, свиньи и всякая дичь крутились на вертелах, наполняя животы. Восточники отмечали победу так и не свершившегося боя.

Реборн зашел за стены замка уже глубокой ночью. Во дворе расположили раненых, их было много, в темноте Реборн даже не мог рассмотреть, насколько. Сир Хардрок мельтешил между рядами солдат вместе с Верноном. Пожилой клирик скептично относился к холодящей мази, сразу почувствовав конкуренцию своему методу врачевания. Он гневно запахивал полы своего широкого халата и покачивал головой, когда Хардрок давал солдатам жевать дурман-траву, а потом смазывал их кожу мазью. Сухие жилистые щеки Вернона нервно дергались, когда он гонял Сестер Храма, дабы те успевали смачивать повязки экстрактом дурман-травы, который он выделил из ее листьев еще несколько месяцев назад. Он считал, что наложение сока поверх раны несет гораздо меньше последствий для сонного разума воина, а Хардрок утверждал, что эти воины по обыкновению своему так много закладывают за воротник, что от одного применения травы во внутрь ровным счетом ничего не изменится. Реборн даже припоминал, что лекари подрались по этому поводу. Длилась эта схватка недолго, правда, обоим после нее пришлось подстричься.

– Живой! – услышал Реборн знакомый голос визжащей женщины, – Живой! Я знала!

Она кинулась к нему, выбежав во двор. Исбэль мчалась мимо пылающих факелов, мимо перепуганных Сестер, мимо серого камня и уставших от долгого дня лошадей. Когда она прыгнула, Реборн поймал ее прямо в воздухе. Руки ее сомкнулись на его шее, а огненные локоны окутали латные плечи и голову. В нос ударил знакомый запах лаванды и вербены. Исбэль прижалась к его щеке своей щекой и Реборн почувствовал, как ее соленые слезы щиплют мелкие раны на его коже. Эта приятная боль растворяла тяжесть в его груди. Она таяла, словно лед под полуденным весенним солнцем, ласковые лучи оставляли теплоту в сердце.

– Я боялась, я так боялась! – хватка оказалась настолько сильной, что никакой кошке за королевой было не угнаться. После долгих объятий Реборн насилу отцеплял птичьи пальчики, пытаясь успокоить дрожащую Исбэль.

– Чего же ты боялась?

– Снова остаться одной.

В больших малахитовых глазах было столько надежды, счастья и блестящих слез, что он понял: любит, всем сердцем любит. И плевать, что говорил отец, раскалывая его душу на тысячи ледяных осколков. Они растаяли сразу, как только коснулись ее теплоты.

– Посмотрите на него, во! – как только Вердан Торелли оказался за стенами замка, он тут же поднял правую ладонь с указательным пальцем и начал всем его показывать. Он тряс пальцем, протыкая воздух, а широкую грудь его распирала гордость, – Значит, не только в носу ковыряться годен! Посмотрите на него, этот палец спас тысячи жизней, целые страны!

К счастью, на этом моменте Вердан Торелли остановился, не став приписывать конечности более обширные заслуги.

– Кто это? Фредерик? – удивленно спросил Реборн, когда мимо него пронесли мертвого гонца, его тучное тело невозможно было не узнать даже при сумерках ночи.

– Да, это он, – ответила Исбэль, спрятав лицо на груди Реборна.

– Что с ним случилось?

Королева ответила не сразу. Отстранившись от черных вороненых лат, она твердо произнесла:

– Его убил восьмой вздох.