Пшеничная вдова

Глава 33. Око бури

Раздался громкий всплеск – Исбэль опять сползла в воду, та наполнила ноздри, заставив ее фыркнуть, словно лошадь. Утром она опять наелась пирожных и сон застал ее аккурат во время омовения. Солнце окончательно утвердилось на небе, прежде чем Исбэль вдоволь наспалась – запах благовоний всегда не в меру расслаблял ее. Впрочем, плавать могла она и до вечера, и даже сморщенные подушечки пальцев ее не останавливали. Сделав большой вдох, Исбэль нырнула золотой рыбкой в пахучий отвар из лаванды, цитрона и розмарина и вернулась на поверхность уже с улыбкой на лице. Вода каплями плескалась на деревянный пол, тут же впитываясь в рыхлую древесину. Свет широких окон, выходящих на сбитые от латных сабатонов лестницы, винтом извивавшихся к морю, играл с прядями рыжих локонов. Наверняка, они бы полыхали, как и всегда, если бы не были такими мокрыми. Отвары сделали волосы блестящими, словно начищенное медное блюдо. В бадью к тому же добавили добрую пинту отвара полыни – у Пентри обнаружились вши.

Громко хлопнув тяжёлой дубовой дверью, вошли две служанки – Марта и Бертранс. Они занесли ведра теплой воды, заполнив до краев бадью из крепкой осины. По поверхности воды прошла рябь – Исбэль не любила, когда дверь так сильно хлопает.

– Это все, – кивнула Исбэль, окончательно отпуская служанок, – Марта, дай знать, когда Ромул вынет дынный пирог из печи. Если я не успею ко времени, приди и вразуми меня.

Раньше это делал Вернон, доходчиво разъясняя, почему не следует проводить столько времени в воде и как опасно засыпать в такой большой бадье без присмотра. Исбэль ему верила – ее несложно было напугать. Только она не знала, удастся ли это Марте, она выгоняла ее из помывочной только раз. Марта кивнула рябым лицом и улыбнулась, раздвинув ртом пухлые щеки, затем поставила ведро рядом с увешанным пучками трав камином и неспешно удалилась. Когда настанет вечер, камин зажжется. Это время суток было самым любимым у Исбэль, она обожала смотреть на трескучее пламя и вдыхать терпкий запах гари – впрочем, сквозь аромат благовоний и сейчас различался терпкий запах блестящих черных головешек. Уходя, Бертранс подхватила подмышку старое платье, лежавшее на массивном столе с ножками, больше смахивающими на плохо рубленые поленья. Новое лежало там же, рядом с кружевной бордовой сорочкой, которую Исбэль всегда одевала после ванн.

Исбэль глубоко вдохнула, надув щеки, и решительно ушла под воду с головой. Голые пятки засверкали над водой, когда она, словно придворный акробат, сделала в воде умелый поворот и коснулась ладонью дна. Задерживать дыхание девушка училась ещё с детства – это была забава, заставлявшая изрядно нервничать ее отца. Служанки всегда были слишком болтливы, чтобы он не узнал об этом сразу же, как только она сделала это в первый раз. Иной раз они держали ее за ноги прямо в воде, как шкодливое дитя, чтобы она перестала переворачиваться. Это продолжалось вплоть до шестнадцати весен, пока отец окончательно не махнул на нее рукой.

Вода на дне колыхнулась. Исбэль почувствовала легкую дрожь и ее повело вместе с водой, поверхность ее защекотала икры – дубовая дверь опять хлопнула. Исбэль перевернулась вновь и вынырнула.

– Если хотите утопиться, для этого нужна бадья поглубже, – послышался спокойный голос короля.

Исбэль ушла под воду. Реборн настиг бадью и встал рядом, ожидая появления рыбки-утопленницы. Та появилась почти сразу, показавшись, однако, только до половины мокрых щек. Король подождал ещё немного, пока она выпускала на поверхность стаю быстрых пузырей – даже рыбкам нужно иногда дышать.

– Не вовремя вы заделались мышкой. Это нужно было делать гораздо раньше.

Девушка показала нос и сделала шумный вдох. Изумрудные глаза не упускали Реборна из виду, проделывая в точности тот же путь, что и он. Реборн перевел взгляд на воду, положил руку на край бадьи. Вода оказалась совсем непрозрачна, и ничего того, что должно предстать любопытному взору было не разглядеть.

– Что за мода делать такие густые отвары? Слышал, они вредны для кожи.

– Пентри оказался вшивый, – ответила Исбэль, подняв над водой рот.

– Это который ключник?

– Теперь он снова помощник повара.

Реборн не был в курсе карьерного роста ключника. Он убрал руку с бадьи, сцепил ладони за спиной. Его камзол холодил цветом мокрой стали, с которой уже успели смыть кровь. Жаркое лето Теллостоса заставило посветлеть даже черноту Блэквудов.

– Вы подходили так близко?

Исбэль скосила взгляд, стараясь спрятать его от требовательного взора короля. Взгляд упал на деревянное ведро у камина, перетянутое ржавым кольцом железа. Соленый влажный воздух быстро стачивал металл.

«Уж если Блэквуды так много меняют в Теллостосе, лучше бы они сменили ведра на жестяные», – спряталась за практичными мыслями Исбэль, пережидая непростое для нее время.

Молчание ее Реборн рассудил правильно – она опять лезла к черни с объятьями.

– Что ж, такова цена статуса народной королевы. Впредь будете осторожней.

– У меня не в первый раз вши.

Реборн кивнул, и непонятно было, одобрительно ли.

– Но ведь вам понравился подарок? – спросил он.

– Это было очень… неожиданно, – ответила Исбэль, – Мне должно поблагодарить вас, что вы вернули работу ключнику… не думайте, что я не благодарна, просто я…

– Боитесь меня, – ответил за нее Реборн, – Это разумно. Вряд ли на вашем месте нужно вести себя как-то иначе, – уж он-то точно не совершал бы некоторых абсурдных поступков, коими Исбэль щедро одарила его за их короткую супружескую жизнь, подумал Реборн, но оставил мысли свои при себе и продолжил точно так, как учил его Юстас: – Вы не должны меня бояться. Я не причиню вам вреда, не думайте, что за каждый неверный шаг я захочу снова отпереть башню. Что бы вы не сделали, знайте – этого не случится. Мне приятно, когда королева спокойна и улыбка сияет на ее лице, – точно, слово в слово, Реборн даже постарался повторить убаюкивающий тон, с рождения дарованный Юстасу богами, но не знал, получилось ли у него.

Конечно, со словами Юстаса он мог поспорить тысячу раз, и в душе своей давно уже это сделал, однако, тот убедил его, что королю важнее растопить сердце Исбэль и делать этого не стоит. А жизненно необходимо добавить ярких красок, ведь женщинам совсем не полезно знать правду. Что уши их, глаза и души живут, порой, вовсе раздельно друг от друга. И то, что входит в их уши обманывает глаза и убеждает тело в чем угодно. Реборн не понимал этого, он привык, что уши слышат то, что видят глаза и чувствует тело, в противном случае не верил не видимому, ни слышимому. Однако, Юстас оказался все же прав – Исбэль улыбнулась.

– Я отправляюсь в Глаэкор. Нужно уладить кое-какие дела со своим феодом, вряд ли мне удастся вернуться на родину в обозримом будущем. Меня не будет несколько недель, – Реборн улыбнулся, как ему и советовал Юстас, правда, только глазами. Исбэль кивнула, следовательно, ему и это удалось, – Вам поможет лорд Вердан Торелли. Как вы поняли, я думаю назначить его своей десницей. Можете полностью доверять ему – это человек, который не сможет подвести меня, даже если очень сильно этого захочет.

– Вердан Торелли охотно подмечает тонкие детали, вот только что делать с ними совсем не знает.

– Это так, – согласился Реборн, поразившись наблюдательности Исбэль, – Но он знает, как поступил бы я и будет делать именно так.

– Когда вы отплываете?

– Несколько сладких часов вашего сна назад, – ответил Реборн, повернувшись к Исбэль спиной. Он прошелся до стола с ее одеждой, зацепив пальцами бордовую сорочку, – Отплытие было запланировано на утро, я просто не поставил вас в известность. Зашел попрощаться, устал ждать, когда вы наплаваетесь.

Сорочка растянулась по краю бадьи, едва не коснувшись воды. Исбэль выбираться из бадьи не спешила. Заметив, что она медлит, Реборн отвернулся.

– У меня есть для вас небольшой подарок, – сказал он, не поворачивая головы.

Вода зашелестела.

– Ваш лучший подарок – доброе настроение, – ответила Исбэль, покидая спасительную мутноту воды.

Выбравшись из бадьи по мелкой деревянной лестнице и ощутив пятками пол, Исбэль спешно стала натягивать сорочку. Как назло, та слишком плотно стягивала тело и намокла так сильно, что пуговицы не хотели попадать в узкие петли. Королева поплатилась за излишнюю скромность, не решившись попросить полотенце, лежавшее на стуле и глядевшее на короля ровно так же, как и он на него. Густой отвар оказался более мокр, чем простая вода. Тело Исбэль облепила ткань, и если бы она взглянула на себя в зеркало, то, наверняка, посчитала бы лучшим решением оставаться голой. Но она выпрямила спину, сдержав идеальную осанку, гордо, как и положено королеве. Если бы Исбэль знала, что так делать не стоит, то сгорбилась бы, как высохшая старуха-трактирщица. Король холоден к женщинам, рассудила она, в пользу этого говорило все его поведение, значит, ей не стоит волноваться, вид ее не может смутить. Все, что от нее сейчас требовалось – отмести страх, сохранив достоинство.

Послышался щелчок. Король повернулся, взгляд Исбэль упал на черный бархат, а глаза ослепил голубой блеск на нем.

– Око бури – под стать хозяйке, – сказал Реборн, стараясь смотреть ей в глаза, и голос его казался задумчивым, – Вы сказали, что алмазы – это драконьи слезы, я подумал, вы захотите себе одну, – Юстас сказал, что начинать необходимо с простых вещей – они самые заметные, а что заметно, то достигает самого сердца. Женщинам просто необходимы эти странные пустяки.

Исбэль никогда не видела такого огромного бриллианта. Такого прекрасного бриллианта, он отразился в ее глазах и сверкнул в ее сердце. Граненая слеза дракона – это было нечто волшебное.

– Око бури, – прошептала она, когда на ее запястье смыкалась застежка тонкого браслета, состоящего из серебряных лепестков водяной лилии, – Наверняка, чешуя этого дракона была такой же голубой, как и его слезы. А пламя… я не хотела бы оказаться рядом, когда он изрыгает пламя. Интересно, что расстроило этого дракона, что он выплакал такую прекрасную слезу? Наверняка, это было что-то очень печальное. Может, он потерял дитя, или мать?

Ответа Реборна Исбэль не дождалась, потому как он ее не слушал, впрочем, как и не смотрел в глаза.

– Я буду носить на запястье эту печаль… Может, это неправильно, но как же он прекрасен, – улыбаясь, сказала Исбэль, а потом прошла мимо Реборна, неосмотрительно отбросив мокрые пряди на спину. Вонзив взгляд ей вслед, Реборн, словно привязанный, последовал за ней, – Моя невежливость была очень некрасива. На этот раз я буду очень благодарна.

Девушка нахмурились, проследив за его взглядом, вернула мокрые пряди на грудь и стала расчёсывать их расчёской из слоновьей кости с мелкими острыми зазубринами. Исбэль намеревалась сдобрить еще волосы лавандовым маслом, как только справится со спутавшимися кудрями. Она чувствовала себя ужасно неловко.

«Очень надеюсь на вашу благодарность», – так Реборн подумал, но вслух сказал:

– Мне довольно той благодарности, что у вас на лице сейчас, – Юстас выручал его не единожды, выручил и еще раз.

– Но моем на лице нет ничего, кроме улыбки и веснушек, – вдруг звонко рассмеялась Исбэль, совершив еще одну ошибку.

Что ж, довольно с Юстаса, довольно и с него. Он мог еще долго укрывать ее по ночам и дарить ей бриллианты, но не сделал бы и шага вперед. Реборн подошел вплотную и навис сверху. Он хотел наконец-то попробовать женщину.

– Нет. Мне недостаточно улыбок, – голос его охрип, – Я вас обманул.

Может быть, она ошиблась? Исбэль заметила, что взгляд его вспыхивал и гас, непонятно, что творилось там, в покрытой зимней коркой льда душе северянина. Но летом Теллостос был слишком жарок, лед не дождался бы зимы, чтобы упрочниться…

Дыхание Реборна стало шумным и глубоким. Когда Исбэль перевела взгляд, упорно цеплявшийся за открытую баночку с лавандовым маслом на Реборна, он уже держал в своих руках ошейник. Шипастый, черный, ровно такой, что она смыкала на его шее там, в звездочётной. Лавандовое дыхание замерло, на мгновение Исбэль перестала дышать… Реборн каменной глыбой возвышался над ней и даже не думал двинуться с места.

Если он оживет, не получив то, что хочет, я могу узнать, насколько в его словах мало правды, догадалась Исбэль. А к правде она сейчас была совсем не готова… Ей нравились ласковые слова, бриллиант на запястье, что сверкал ярче тысячи солнц, спокойное утро и ожидание дынного пирога, а печаль должна оставаться только в слезе дракона, другой печали ей совсем не хотелось. Пальчики потянулись к кожаному ошейнику, Реборн опустился вниз, и она сомкнула на его шее застежку, а потом крепко зажмурилась. Одумавшись, она тут же разомкнула веки, всего лишь моргнула, а король уже оказался наг. Как же так? Разве люди умеют так быстро раздеваться? Времени на нахождение ответа у нее не нашлось, Реборн развел полы ее сорочки и коснулся горячим дыханием того, к чему и сама Исбэль касаться стыдилась.

Мокрая ткань издала шершавый звук, будто мягкое тесто пирожного отрывали от жирного, сливочного крема и бедра Исбэль окончательно обнажились. Она сделала шаг назад, но тут же предательски уперлась о край стола. Она помнила только, как он встал, обвил рукой ее талию и уложил прямо на стол. Ещё мгновение – и она уже созерцает потолок, раскинув в стороны ноги, а Реборн впивается в ее плоть губами. Исбэль зажмурилась, будто ничего этого не происходит, но тут же поняла, насколько это глупо. Что толку в жмурках? Они не прервут постыдный поцелуй.

Странно все это. Будто нереально. Исбэль представляла свой первый поцелуй множество раз, с тысячи сторон. Она украдкой мечтала, как губы ее касаются губ любимого… сердечко ее трепетало. Сначала она мечтала робко, едва касаясь дыханием дыхания, но с годами дошла до последней стадии бесстыдства – страстного поцелуя. Исбэль прочла десятки романов и десятки баллад о любви. Доблестный рыцарь спасает прекрасную деву из башни дракона, и он дарит ей свое сердце… Она помнила, как однажды подошла к своему будущему мужу – молодому лорду Беррингтону с пылкой, трепетной речью: «О, благородный рыцарь, что для вас брак? Для меня это прежде всего верность и пламя в глазах, противостояние невзгодам и дыхание в унисон. Жизни наши отныне сплетаются вместе, ладонь к ладони, сердце к сердцу, если взор ваш не сливается с моим, то прошу, не терзайте душу мою и откажитесь от этого брака». Именно так сказала леди Патриция в ее любимом романе, да, она это точно помнила, и она сказала это вслух! Как и всегда мечтала… Как же билось ее сердечко, как пылали ее щеки, будто их ошпарило кипятком. Тогда ей было всего четырнадцать, какая она была глупенькая! Этот брак был давно оговорен и, конечно же, никто и не думал отказываться от него. Лорд Беррингтон посмотрел на нее тогда очень задумчиво и уместно промолчал. Наверняка, Реборн бы обязательно нашелся, что ответить, только вряд ли она захотела бы услышать этот ответ. Она была уверена, что король как всегда оказался бы прям и жесток в своей правде.

Что ж, она получила свой поцелуй. Такой, какой и представить себе не могла. И щеки ее горели и сердечко невозможно билось, и разум цеплялся за что угодно, лишь бы не думать об этом поцелуе. Исбэль рассматривала потолок. Жирная пчела, докучавшая ещё с тех пор, когда она мылась в бадье, прицепились и здесь. Исбэль почему-то была очень ей рада, она наблюдала, как та делает быстрые кульбиты в воздухе, стремительно куда-то улетая, а потом возвращаясь вновь. Вот, она уже села на руку, все ещё мокрую и стало щекотно. Поползла по белой коже, задевая лапками мелкие волоски. Пусть она ее укусит, и это все окажется сном… Опять стало щекотно, только на этот раз там, снизу, где густая борода касалась нежных створок. Исбэль поежилась. Реборн сжал ее бедра сильнее, чтобы она не ускользала.

«Странно, пчелы не любят, когда так сильно пахнет лавандой».

Свет из окон тепло падал на мокрый пол, заставляя влагу испаряться. Мокрые пряди волос распластались по древесине, сделав ее тоже влажной, ткань впилась в плоть, везде ощущалась бесстыжая мокрота. Воздух стал очень густым, только потолок по-прежнему оставался серым и сухим в этом гнезде разврата. Исбэль это тоже успела заметить.

«Интересно, ему не сильно горько? Полынь невозможно горчит… И ещё розмарин… После них до вечера питье будет казаться слишком терпким, даже если это просто вода».

Было как-то очень скользко и совсем не больно. Раньше Исбэль не задумывалась, насколько упруг на самом деле человеческий язык. Она ела пищу, а когда жевала, тут же глотала. Оказывается, он был очень сильным. Не удивительно, что язык никогда ее не подводил. Реборн стал дышать чаще. Иногда издавал рычащие звуки прямо туда, казалось, она даже ощущала движение его голоса.

«Зачем? Ведь лоно мое не ответит, оно совсем не умеет говорить. Но даже если бы и умело, то что бы сказало? А ну как я заражу его вшами?»

Исбэль закрыла рот ладошкой и засмеялась.

– Моя королева? – будто задыхаясь, спросил Реборн.

– Благовония щиплют нос.

Реборн плотно сжал ее бедра руками, уткнулся лицом в ее лоно, напрягся и не отрывался так несколько долгих минут. Потом отстранился и, тяжело дыша, встал. Исбэль села на край стола. Неловко запахнула полы сорочки, опустила голову и поспешно отвела взгляд. Уж лучше оглядеть помывочную, отчитав потом служанок за недостаточную чистоту… и закрытые летом окна.

Пчелка… Где же ты?

– Исбэль…

– Уходите… – тихо произнесла она, сцепив на коленях пальцы, щеки ее прожигал румянец смущения, – Пожалуйста… Возьмите свои вещи и уходите.

Реборн ещё несколько мгновений смотрел на нее, а потом молча кивнул. Снял ошейник и начал одеваться. Все это время она сидела на краю стола опустив голову и рассматривала свои пальцы. И все же взгляд ее на один единственный вздох уловил мужские признаки, тяжелые и налитые, и Исбэль изумилась. Она догадалась, что это именно то, что называют мужеской силой. Но если там, в звездочётной, плоть его была податлива и слаба, то неужели сейчас она стала, как у всех? Ходить все время с налитой плотью, огромной и увесистой? И зачем такая нужна? Наверняка, это очень неудобно. Не удивительно, что Ульрик промахивается мимо горшка.

Реборн подошёл к бадье и зачерпнул из нее густой отвар трав. Омыв несколько раз лицо, он выжал пальцами густую черную бороду и небрежно стряхнул с пальцев воду. Язык кусала терпкость розмарина и полыни. Перед тем как выйти, он внезапно остановился и, повернув голову, бросил из-за спины:

– Я тебя ему не отдам.

Он оставил ее, неловко теребившую подол сорочки. Исбэль сидела, свесив ножки с дубового стола и мелко дрожала. Неизвестно, сколько времени прошло, наверное, не так много, ведь солнце не ушло из окон. Исбэль спрыгнула.

– Ой! – схватилась она за край стола, поскользнувшись на чем-то мокром и липком. Пятка проехала по чему-то скользкому, напугав пролетавшую рядом пчелу. На мягкой теплой древесине белесым пятном растекалась большая липкая лужица. Точно такая же была на животе Реборна там, в счетоводной, только в этой совсем не было крови… Исбэль узнала ее по густому мужскому запаху. Догадливости Исбэль было не занимать, и она поняла, что это-то и есть мужское семя.

Исбэль опустилась на колени, закрыла лицо ладонями и заплакала. Как же она хотела получить свой первый поцелуй! А когда получила, испытала вовсе не радость и не трепет, а ужасный стыд. Так она и плакала, склонившись над мужским семенем, пока внезапное осознание не осушило ее слезы в одно мгновение.

«Я тебя ему не отдам», – сказал он.

Что если и вправду не отдаст? А ведь она ему действительно понравилась! Неужели такое возможно? Девушка вскочила на ноги и кинулась к бадье с отваром. Вцепившись в рыхлый край, она перевалилась через мокрое дерево и уставилась в глянцевую черноту воды, пошедшей рябью. Ей едва хватило терпения, чтобы дождаться, пока волнение успокоится. Исбэль глядела внимательно: рыжая, после похода веснушки высыпали на лицо, усыпав переносицу и щеки, бледная кожа, так и не загоревшая… Она всегда казалась себе ужасно некрасивой, ведь недаром ее выбрало проклятье… И мужчины обходили ее стороной, и даже высокий титул не смог их привлечь. Долгие годы Исбэль подтачивал червь сомнения, что это было вовсе не из-за проклятья, а из-за ее рыжей, ужасно посредственной внешности. И мать, и нянюшка и отец говорили ей, что она до невозможности прекрасна, лорды и леди, приветствуя ее, твердили то же самое, но разве они могли говорить иначе? Как жаль, что она не спросила лорда Беррингтона, считает ли он ее красивой. Обоих лордов Беррингтонов…

Мог ли король ею увлечься? Исбэль ответила бы, что нет, ни в коем случае – слишком большая ненависть холодела между ними. Но у нее на запястье висело око бури, она была сыта и на теле ее не было ни одного синяка, кроме того, что она получила, прячась от повара при похищении пирожных, и сама она сидела не в башне, а в расслабляющей ванне с благовониями. И тут Исбэль поняла, какая сила находится у нее в руках.

«Не в руках, а между ног», – поправлял ее голос разума, но Исбэль было слишком стыдно, чтобы признаться себе в этом.

Если она понравилась королю настолько, что плоть его забыла о мужеской немощи, а жесткий характер его простил чудовищное унижение, значит, сила его влечения невообразимо огромна. Реборн сохранил ей жизнь не потому что жалел, а потому что желал. Понимание этого заставило сердце биться чаще. История Теллостоса может пойти по иному пути, ее история. Она может сохранить свою жизнь, люди не узнают глаэкорской жестокости, пшеница продолжит колесить по деревням и селам. А если она родит ему наследника, от самого Реборна – его плоти и крови?

– Боги! – с трепетом выдохнула Исбэль, с головой погружаясь в воду. Она не имела права на ошибку.

«Не берись за поводок, если не уверена, что сможешь его удержать».

Какой пёс после прогулки забирает с собой поводок? Только тот, который на нем никогда не сидел. Исбэль точно знала, что в следующий раз не удержит его.

Касаться дна совсем расхотелось. Вода остыла настолько, что мурашки поползли по телу. Служанки накидали в бадью горячих камней, Исбэль погрузилась в свои мысли и отогнала Марту, приставшую со своими вразумлениями. Та покачала головой и принялась выгребать головешки из камина, готовя его к ночному розжигу. Скоро помывочную озарит свет жаркого огня, вытягивая тени. Они всегда делали предметы больше. Те шевелились, словно живые.