Пшеничная вдова

Глава 38. Прием и суслики

По обыкновению, Аоэстреду требовалось около четырнадцати лун для обсуждения всех важных новостей. Если новости отличались занимательностью, столица разносила сплетни за неделю. В этот раз потребовалось всего три луны. О том, как король порол королеву, рассказывали даже немые, заменяя слова жестами. Новости обрастали невероятными подробностями, удивившими бы даже самих виновников переполоха. Женщины гадали, что же послужило причиной крайней гневливости короля, ведь он погнался за пшеничной вдовой как есть – голым, совершенно без портков. И предполагали, что случилось это из-за выпитого ею глаэкорского вина, которое он припас для себя, или того хуже – вовсе без причины, по своему скверному характеру, как и многие мужчины, поколачивающие своих жен. Мужчины же сошлись во мнении, что это, скорее всего, случилось из-за длинного языка, какой есть у всех женщин.

Мнения разделились. Одни утверждали, что для порки король использовал лопатку для замешивания теста, другие – обыкновенный ковш, ну а третьи же заступались за монарха, зная, что он вполне силен, чтобы для женского вразумления использовать только ладонь. Бледнея и отирая пот со лба, пострадавшая служанка делилась, что у короля такой огромный, сделай она шаг вперед, и он зашиб бы ее своей дубиной, прямо там, на месте, отчего она и лишилась чувств. Десятки остальных только подтверждали эти слова, завидуя ее крайне близкой осведомленности. Зароились гадания, следует ли называть королеву пшеничной вдовой или уж как-нибудь по-иному. Однако, высокие материи были не самой сильной народной стороной, людей больше интересовало сколько раз в день король дерет королеву и почему в королевском замке такие ненадежные дубовые столы.

Аоэстред посетила задумчивость. И, как водится, если что-то берет начало в столице, то галопом скачет и по всей стране. Шептали по углам, что, дескать, и не так уж и плох он, король-то. Скорбели люди по головам на пиках, но даже и эти головы, будучи еще на плечах, боялись возвращения инаркхов. Король же прогнал Безумного, одолел целую армию, а потом не пожалел пшеницы, стало быть, мужик сильный да хозяйственный, и что главное, баб умеет держать в страхе как надо. К тому же, дух короля настолько силен, что одолел проклятье пшеничной вдовы, а, значит, за его спиной стоят сами боги. Впрочем, большинство прониклось уважением еще на рассказах про его достоинство, упирающиеся в небеса.

Настоятельные требования супруги прекратить эти слухи короля не убедили: попытайся силой преградить им дорогу, те затаятся на время и там, под пологом тишины удвоятся, а потом и утроятся – опыта королю было не занимать. Да и сам он как-то не спешил разжать упертые в бока кулачки Исбэль, а она не понимала почему. Что ж, отчасти королева и сама была виновата в этих сплетнях: уж больно она любила разные фокусы в постели и неожиданные для страсти места, отчего ее и прозвали крикливой рыбкой. Исбэль скучала по старому прозвищу. А Реборн сказал, что новое ей вполне подходит, ведь она и вправду довольно криклива.

– Я криклива?! А ты рычишь! – в гневе кричала Исбэль.

– Но ведь этого никто не слышит, кроме тебя, – Реборн самодовольно отпил сладкое вино, находя странное удовольствие в ее гневе. Он знал, что спокойствием своим ее злит и от этого становился еще спокойней. И было что-то все-таки в этом теплом, летнем, женском вине, что заставляло делать глоток за глотком…

Смена болтливых служанок только порадовала новые слухи: пришлые оказались ненамного скрытней, чем предыдущие. И все они сетовали, что после монаршей ночи простыни можно было выжимать, будто ими вместо сетей вылавливали рыбу.

Реборн понимал, почему Исбэль старается угодить ему, ведь увлекись он другой женщиной… Плоть его чуяла ее, словно пес в охотничьей стойке, но и душа его оставались холодна к чужим женским прелестям. Это король решил ненароком утаить, смело закрыв на свою недосказанность глаза. Поводья эти были слишком сильны, а коварства Исбэль хватало и без глубоких познаний.

В последнее время королева пристрастилась к леденцам, ходила все время с ларцом подмышкой, с удивительной быстротой его опустошая. Когда они закончились, а это случилось ровно накануне, к самой ночи, Исбэль закрыла за спиной Реборна дверь в покои и решительно хлопнула пустой крышкой сундучка. В этот вечер он выступил вместо ее любимой сладости. Никогда король еще не выглядел таким довольным.

К счастью Реборна, тронный зал принял сегодня не много жаждущих аудиенции, хоть народу в нем было не протолкнуться: с лордом Раймондом Лонгривером прибыло около пятидесяти селян с Кримгофа, гораздо меньше слуг и на удивление ни одного сквайра, лорд Торас Бернхолд приехал в столицу с сыном и стоял мрачным корявым деревом, опираясь на трость столь же вычурную, сколь и безвкусную, он был недоволен очередностью своего обращения к королю. Не очень известный, мелковатый, но любивший праздники, приемы и тому подобное лорд Роберт Пиреней прибыл с женой просто так, чтобы посмотреть на столицу, на короля и на королеву и сказать то, что и так все уже знали: он очень рад всех приветствовать и всегда предан короне, а посему был пропушен первым. Жена его, как две капли воды похожая на служанку, стоявшую у нее за спиной, все время цепляла его за руку, будто боясь, что он их перепутает. Наверное, поэтому на ней было так много побрякушек и алое, кусающее взгляд платье.

– Существовать в округе стало совершенно невозможно… – в качестве доказательства лорд Лонгривер предъявил красные глаза и тяжелые мешки под глазами, – Эти ужасные твари, мой король, ужасные, совершенно… Они обходят ловушки, охотники бессильны. Люди уходят из домов вопреки приказам, а скоро собирать пшеницу… если останется, что собирать. В округе не осталось ни одного охотника, ни лисицы, ни хорька… они просто их боятся.

Лорд Лонгривер только оправился после произошедшего в Кирмгофе, как на его седую голову свалилось еще одно несчастье. Событие ежегодное, однако же не менее неожиданное. В Кирмгофе начали кричать суслики. Ночами они выбирались из нор и шастали по деревне, заглядывали в дома в поисках пшеницы, съестного и чего покрепче и кричали, кричали, совершенно не боясь себя выдать. Бег их был так же быстр, как и крик, а потому их не могли догнать ни сковороды, ни вилы, ни псы. Столь странное поведение сусликов объяснялось большим количеством съеденных ими турмалиновых груздей, вселяющих в грызунов дух волков. Лето в этом году выдалось урожайное, и их стаи увеличились втрое – они покидали Кирмгоф и селились на соседние земли. Лорд Лонгривер третью весну приезжал к престолу в поисках справедливости, но только в этом году привез с собой всю деревню. Люди были склонны не верить ему, а иные даже осмеивали, поэтому прежде престарелый лорд выписал из столицы барда, чтобы тот сложил балладу о природной несправедливости. Бард, обвешанный атласом и пурпурными пуговицами, пришитыми на шелковые нитки, как истинный, честный исследователь, искавший славу не в грезах, а приключениях, посетил илистый лес под пологом лунного света. Он ждал… не часто выдавалась минутка сложить смешливую песню о лысом, пугливом лорде, страшащегося безобидных созданий. Во мраке толстых стволов и веток зажглись твердые шляпки грибов, сияющих, словно брюшки огненных светлячков, пыль их оставляла на пальцах холодные огненные следы и заставляла чихать. Между ними тенью пробежало что-то мелкое и очень прыткое, а потом еще и еще… Вскоре брад визжал вместе с сусликами, пытаясь отбиться увесистой лютней. А они все кричали и кричали, отрывая от его небесной мантии алые пуговицы. Духи волков плясали над их тучными тушками, тени вытягивались, превращая плотные жирные тельца в когтистые черные тряпки, острые зубы – два острых зуба у каждого – навсегда застряли в певчей памяти прекрасного Поэльо, будто это были львиные клыки. Бард покинул замок лорда наутро, гордо провозгласив, что суслики – не его профиль и он рожден для чего-то более великого. А уже к обеду лорд Лонгривер взял крестьян с Кирмгофа с собой в столицу. В конце концов, рассудил он, король видит их не в первый раз, люди они ему не чужие и, стало быть, вполне может помочь. В отличие от короля Дорвуда, который только и делал, что обнажал белые зубы под рыжей бородой в унизительном хохоте. Одел он селян поприличней, распотрошив праздничные одеяния своих слуг.

– …не вижу иного выхода, мой король. Алхимик уверял, что селитра поможет. Если посыпать ею норки… урожай может пострадать, но мы готовы потерпеть, – кивнул лорд, нервно дергая за шкирку стоящего рядом мужика в белоснежной рубахе с цветочной вышивкой.

– Точно, иного выхода не видим, Ваше Величество, – подтвердил тот, совсем не страшась удушья – бычья шея его, скорее, свернула бы руку лорду.

– А через год или два селитра разойдется и будет только лучше. Я.… я лично прослежу, чтобы посыпали каждую норку. Нужно всего ничего, пара десятков мешков. Может, больше, не уверен, что во время моего отсутствия они не расплодились сильнее…

Реборн долго слушал сбивчивую, взволнованную тираду, задумчиво подперев голову кулаком: он проделал путь во множество лиг, занял трон поверженного короля, одолел инаркхов, разрушил храм, певший оды безумству, а умертвит его скука и суслики, которых он никогда даже не видел. В Глаэкоре водились совсем иные животные. Черные стволы деревьев источали смолу, а корни их – сладкий сок, служивший пищей для грызунов: крыс, песчаных крестцов, хвосты которых были жесткими и длинными, словно кнуты, когтистых пестряков… Сок был настолько питателен, что они вырастали размером с рослого кота, коты же в Глаэкоре тянулись ростом к волкам, волки были ростом с медведей, а медведи…

– Так что вы решили? – взволнованно поторопил короля лорд Лонгривер, от отчаянья потеряв всякое терпение и страх. Радуясь, что король оставался все еще серьезен, лорд нетерпеливо дернул за ворот рубахи мужика, которого так и не отпустил.

– Селитра очень нужна, – подтвердил тот, не совсем понимая, что именно он просит, – Именно так. Да.

Отполированный до блеска мрамор распростерся во всю стену, белым ветром размазывая по камню полосы крови. Глянец его играл лучами солнца, заглянувшими в большие арочные окна вместе с полуднем. В зале стало по-уличному светло. У ступеней перед троном, вбитым в мрамор, стоял длинный, заваленный бумагами стол. За ним восседали десница, Вердан Торрелли, королева, на коленях которой покоился рыжий глаэкорский котенок размером со взрослую теллокстоскую кошку и сир Хардрок, которого пригласили исключительно как человека сведущего. Остальные члены малого совета были еще не назначены – король разглядывал долго, прежде чем принять окончательное решение. Но и этого было вполне достаточно, чтобы вершить судьбы сусликов, рассудил он.

– Сир Хардрок? – Реборн обернул взгляд на задумчивого северянина, нависшего над столом, словно коршун. Казалось, еще пара дюймов, и он клюнет носом бумаги на столе.

– Черна ли в Кримгофе почва? – спросил Турун Хардрок, не в силах припомнить детали своего похода.

– Разожмите ладонь, лорд Лонгривер, – сказал Реборн, не доверявший словам людей, на глотке которых сжимались господские пальцы, – Пусть он говорит свободно.

Отбеленный лен выскользнул из хватких рук. Словно очнувшись, Раймонд вытер вспотевшие ладони о камзол. Несмотря на жаркую погоду, весь он был оторочен мехом. Многие в зале гадали, чей это мех. Не трофейный ли, и не носится ли исключительно из ненависти.

– Черна, сир, – произнес мужик, одергивая рубаху, – Совершенно черна. Как совесть трактирщика, что за пенное тройную цену дерет.

– Везде ли она черна, или только посреди вашей деревни?

– Везде, сир. От взора до взора, ведь места наши плодородные. Там всегда всякое водится, но грузди едят только эти черти.

– А.… эти грузди… Только ли в Кирмгофе такие ядовитые?

– Не могу знать, сир, – почесал затылок мужик, – Но на болотах они светятся, а не на болотах обычны.

Задумчиво потеребив угол желтого пергамента, сир Хардрок отложил его, прижав к столу увесистой чернильницей. Невесомые края его тут же вздулись, желая подчиниться гуляющему по залу ветру.

– Жалко травить плодородные земли, – вынес вердикт он, – Селитра грозна. Как и всякое лекарство, малая порция лечит, большая – губит. Я это знаю. Любая тварь желает жить. Грызуны покинут свои норы и выроют новые, а земля останется ядовита. Чернозему не нужно сдабривание, всякий избыток превратится в убыток. Там, где заляжет селитра будет выжжен урожай, трава отравит птиц, коров, лошадей… и людей. Стоит ли хороший сон этой жертвы? Таковы мои мысли.

Лорд Лонгривер осунулся, щеки его вытянулись и поплыли, одежда потянулась к полу, как и сам он весь. Селяне за его спиной вмиг оживились, до того стоя на коленях перед королем, а теперь, видимо, пожелавшие встать. Очевидно, сон им оказался дороже собственной жизни. На том свете он вечен, они еще успеют выспаться, подумал сир Хардрок.

– А что, если сдобрить селитрой только болота, на которых растут грибы? – спросил у Хардрока Реборн и лорд в одно мгновение оживился, в его глазах заблестел огонёк надежды.

– Грибы вбирают в себя многие яды, – согласно кивнул Турун Хардрок, – Но те, кто пропитан турмалином, хладнокровен к селитре. Корни груздей не заберут ее, мы только отравим болота и все, что в них живет.

– Откуда вы это знаете? – спросила Исбэль, думая, что однажды все-таки наберется смелости спросить Хардрока, кем же он был до того, как стал лекарем.

– Знаю.

На коленях королевы тихо мурлыкал кот, шея которого была стянута огромным пурпурным бантом. Сама Исбэль походила на только что разлепивший глаза рассвет, ее персиковое платье слегка отливало солнцем и почти сливалось с питомцем. В последнее время Исбэль налегала на персики и даже одежду выбрала под цвет. Кот делал вид, что его все устраивает, но на самом деле срывал бант каждый раз, когда королева засыпала, а он отправлялся на охоту за пределы замка. Глаэкорские коты были ласковы к хозяевам, но никогда не забывали о лесном духе. Исбэль не верила, что он способен на подобное и искала среди слуг предателя, ворующего атлас у ее любимца.

– Что, если вместо селитры отправить к сусликам хищников? – спросила она, – шипастые торгарцы хорошие охотники. Они могут завалить даже быка, я сама видела… Несколько можно снять с житниц и еще с десяток живут в замке. Многие из них рвутся на свободу, я согласна отдать тех, кто не желает жить в неволе.

Она была готова признать свою ошибку. Когда Реборн разрешил привести в замок шипастых торгарцев, она сразу выбрала и рыжего, и белого, и пятнистого… а потом не смогла остановиться. В итоге замок заполонили хищники, переловившие всех крыс в первую же неделю, а потом начали заглядываться на слуг. Они съедали по половине быка за три дня, а когда вырастут, был уверен Реборн, то им потребуется целый бык. За пять месяцев десять котов съели целое стадо и заставили поседеть столько же слуг и гостей.

– Хорошое решение, – кивнул Реборн, загадочно улыбнувшись, – В Кримгоф отправятся все десять. Останется только тот, что у вас на коленях, моя королева. Ваша проблема решена, лорд Лонгривер. Продолжим.

Исбэль только успела открыть рот, чтобы возразить, как герольд начал представлять следующего. Исбэль нахмурилась, ведь она не успела отстоять питомцев сейчас, а потом Реборн обязательно прикроется словом короля и разведет руками. А новых котов, как подсказывала интуиция, ей было не видать. Лорд Торас Бернхолд потеснил кривой тростью предыдущего просителя с готовностью молодого оленя. За ним прошел сын, высокий молодой человек с золотыми волосами и задиристой юностью в глазах.

– Мне нужна земля на северном побережье обратно, – говорил лорд Торас Бернхолд, скребя сухой подбородок, – Ветра там сильные и ничего не сможет расти, кроме огненного плюща.

– Корона арендовала у вас участок на полвека вперед, – подал голос Вердан Торелли, пару раз дернув себя за синюю бороду, – Только эти земли подходят для роста черной осины. Кораблям нужна смола. Эти земли будут засеиваться осенью.

Лорд Бернхолд таким положением вещей был явно недоволен:

– Но огненный плющ приносит больший доход, чем сдача земли в аренду, – старый, ворчливый лорд упорствовал в своей жадности, а у короля взлетели вверх брови. Вспомнилось ему, что башни на вышине замка непозволительно опустели, впрочем, как и темницы под ним.

– Вам ли говорить о доходе? – повернулся к залу всем своим тучным телом Вердан Торелли, на груди его блестела огненная звезда десницы, – Ваши дубовые рощи приносят колоссальную прибыль. Алебстровые дубы растут быстро, рощи обновляются каждые десять лет, а цены, насколько я знаю, на дубовую мебель как никогда высоки.

– Прошу меня простить, – вовсе не извинился лорд, ударив наконечником трости о пол, глухой звук прокатился по залу, – Лесорубы ушли с моих рощ еще месяц назад.

– Почему же? – спросил Реборн, беспечность его начала таять в тот момент, когда он увидел ту самую недовольную физиономию, выражение которой обещал себе подправить еще с полгода назад.

– Цены на дубовую древесину упали. Теперь она почти ничего не стоит, вышла из моды! – проворчал лорд Лонгривер утаив, что и сам поменял в своем гнездышке всю дубовую мебель на лиственную.

Реборн поежился на троне. Признаться, в тот вечер дубовый стол их и вправду подвел, он едва успел перевернуться в воздухе, увлекая за собой Исбэль, чтобы она приземлилась на него и не поломала свои птичьи косточки. Прошло уже несколько месяцев, а у него, бывало, до сих пор побаливала поясница.

– Вы прибыли сюда, чтобы разорвать договор аренды, – спокойно ответил Реборн, и Исбэль сразу поняла, что тот скрывает ярость под холодным взглядом. Уверена она так же была, что Торас Бернхолд этого не заметил, он всегда был ворчлив и требователен и зачастую не видел простых вещей, которых следовало бы опасаться, – Видимо вы за своим стремлением к прибыли упустили, что это не просто договор. Это прежде всего обещания короне, и, насколько мне не изменяет память, даже клятвы с вашей стороны, – Торас, кажется, припоминал нечто такое, но слова признательности были сказаны благодаря хорошему настроению, а посему благополучно забыты на следующий день. В отличие от короля – тот помнил все, – Как же мне относиться к тому, кто забывает данные клятвы и договоренности, как только переменится ветер? Земля останется за короной. Осень близко – первые семена будут засеяны уже через четырнадцать лун, – отрезал Реборн и тут до лорда Бернхолда дошло, что тот, кажется, недоволен, – Это ваш старший сын?

– Да, Ваше Величество, – с недоумением ответил почти старик, в одно мгновение преувеличив свою немощь: от подозрений своих он сгорбился сильнее, и на этот раз изможденно оперся на трость, а не гневно звякнул ей.

– Карл, – обратился к отпрыску король, заметив, что юноша пришел с полуторным мечом на бедре и держался за него, как за любимую женщину. – Хорошо ли держишь меч, сидишь на коне?

– Совсем плохо, Ваше Величество, – поспешил ответить за отпрыска отец, – Просто отвратительно. Однажды у него отвалился клинок, он пришел домой с одной рукоятью!

– Потому что мой клинок торчал в кабане, которого я завалил в одиночку! – выпалил возмущенно Карл, решительно сделав шаг вперед. В глазах его Реборн угадал знакомый блеск, который пришелся бы по душе Великому Воину.

– Это еще совсем мальчишка, – всполошился отец, – Пятнадцать весен. Я готовлю его принять хозяйство, из него выйдет великолепный управитель лесов и озер, у нас…

– Желал ли ты когда-нибудь стать рыцарем? – перебил его Реборн, продолжив беседу с юношей.

– Нет, – ответил лорд Бернхолд, выставив трость вперед, – Не желал никогда. Он слишком молод!

– Пусть Карл говорит сам, от своего имени. Дети быстро растут. Рано или поздно это все равно должно произойти, так пусть это случится сейчас, – король как будто был совершенно спокоен. Кажется, это заметили уже все и спокойствие это пугало пуще, нежели бы он вовсю разгневался, – Для храбрости нет особенного времени. Так желал или нет, Карл?

– Да, мой король, – грудь Карла начала чаще взиматься, – Всем сердцем. Меч мой остр и точен, а конь подо мной быстрее ветра!

– Молчи, дурак! – огрызнулся Томас, и все взглянули на него удивленно, – Да, он храбр, Ваше Величество, и хорошо орудует этой своей железякой, – сдался отец, признав очевидное, – Но ему совсем недостаёт ума. Сплошное безрассудство и недоразумение!

– Что ж, в моей гвардии достаточно верных и умелых рыцарей, у которых храбрость идет впереди разума, – удовлетворенно кивнул Реборн, – Солнце не померкнет, если появится еще один. Карл, согласен ли ты стать рыцарем прямо сейчас? Поначалу тебе придется не просто, с остальными в ряд ты встанешь далеко не сразу. Но если тебя это утешит, в рыцари посвятит тебя сама королева, – Реборн оставался спокоен, а Исбэль наблюдала, как крылья вырастают за спиной у Карла, как полыхают его глаза, он без слов преклонил колено, не оставляя отцу выбора. Тот поджал губы, догадавшись принять решения короля в тишине, – Карл примет посвящение сейчас и покажет отцу, как нужно держать клятвы. Обещаю, лорд Томас Бернхолд, о доблести своего сына вы услышите не раз.

Своим мечом поделился Ульрик – в замке он носил полуторный, полегче, тяжелые северные Исбэль бы не подняла. Только меч рыцаря возводил нового рыцаря, и никакой другой. Исбэль чувствовала, как волнуется, ведь никогда еще ей не приходилось проводить церемонию, это все равно, что родить дитя, считала она.

Карл так и не встал с колена и не поднял кудрявую золотистую голову, пока искали меч, пока рыжий Люсьен расхаживал между рядов знати и слуг, кусая свой бант так, чтобы не видела хозяйка, пока отец, стоя за спиной, ворчал что-то себе под нос и в тихом гневе сжимал трость. Ему казалось, что сделай он это – все тут же исчезнет, растворится и сделается сном. Сколько времени он грезил об этом дне, прокручивал в памяти слова клятвы, заучив их, словно молитвы богам. Дураком он был назван отцом не единожды, а отлуплен еще чаще. Первенец, кричал отец, пусть другие лорды гордятся своими вояками без портков, а мой сын будет заниматься делом. Набивать сундуки парчой и монетами Карл не хотел – он жаждал славы и подвигов. Рыцарь должен быть смелым – решил он, и на обратном пути со столицы приготовился податься в бега, отложив мешок монет для подкупа какого-нибудь межевого рыцаря, который приложит меч к его плечу.

– Я – честь и доблесть, я – скала, что защищает людей от ветра зла. Клянусь не стремиться ни к славе, ни к почестям, ни к земле, а только к истине, – повторял Карл за королевой клятву, что снилась ему по ночам, видят боги, он готов был подсказать слова, если вдруг она их забудет, – Клянусь защищать короля отныне и до самой смерти, мой меч навсегда принадлежит моей стране. Мать не заплачет, вдова не заскорбит, старик не испытает нужду. Мой меч защитит слабого, сердце успокоит вопиющего, карман накормит просящего. Клянусь жить искренне, идти праведно, а умереть как Воин. Клянусь.

Лорд Томас Бернхолд стоял недвижим, словно ствол дерева, а его трость была лишь веткой – продолжение его самого, мрачностью своей он мог бы погасить играющий свет в зале. Он уже понял, что вернется домой без разрыва сделки и без сына. Злился он и оттого, что злиться по всем правилам не должен: король оказал ему честь, королева оказала ему честь… но в душе поселилось стойкое ощущение, что королевская длань свернула ему шею.

– Неси свое обещание доблестно, служи верно, – произнесла Исбэль и Карл весь напрягся, ожидая решающих слов, – Карл Бернхолд, наследник земель прибрежных ветров, а теперь служитель своих клятв, объявляю тебя ры… ры… – Исбэль качнулась, шумно выдохнув. Ей показалось, что у нее закружилась голова. Она глубоко вздохнула и продолжила: – Служи доблетстно… объявляю тебя ры… ах!

Начищенный до глянца клинок отразил отражения, гулявшие по залу, запутав своим блеском самих богов, а потом взметнулся вверх. Капли алой крови увлеклись за сталью, соскользнув на персиковое платье, Карл схватился за ухо – меч отсек его мочку, а потом с грохотом и звоном ударился о мраморный пол. Между мозолистых от тренировок пальцев потекла теплая алая жидкость, тщетно Карл пытался остановить кровь, она запачкала все его плечо. Последнее, что увидела Исбэль в меркнувшем свете – взволнованное лицо Реборна, подхватившего ее на руки.

Наутро звенели колокола и телеги с хлебом текли по улицам, люди выставляли на пороги увесистые, пузатые тыквы, уже ощущая дыхание надвигающейся осени. В первый день осеннего месяца все обсуждали благую весть: королева понесла. Люди говорили, что наконец-то король с королевой вымесили тесто и от стола дошли-таки до печи, что не могли сделать несколько долгих месяцев. Видимо, дорога была очень долгой, потешались другие, ведь по слухам в замке не осталось ни одного сада, откуда бы не слышались женские кошачьи стенания и ни одного мешка с пшеницей, на котором бы король не взял королеву.

Уже к вечеру следующего дня Реборн принимал у себя лорда Вердана Торелли, сира Родерика Хеллена, сира Раймонда Ханнанбара и сира Кормана Дойля, ответственного за прибытие новобранцев.

– Я жду укрепления охраны вдвое, – говорил король тоном твердым и холодным, – У городских ворот должны стоять патрульные из моей личной стражи, возьмите Берейна – у него зоркий глаз. Проверяйте всех, на кого он укажет. Сир Родерик, к утру на побережье должна стоять цепь, через каждый десяток метров. В море пошлите трех дозорных, так же нужно перекрыть проход через феод лорда Антрантеса, хотя я не думаю, что путь этот будет использован. Армия должна находиться в полном сборе и готова и день и ночь. Нужно так же дать знать корабелам, чтобы пометили корпуса карраков, хотя, нет. Этого не нужно. Забудьте. Лучше проверьте баллисты – это слабое место Аоэстреда, в прошлый раз они его сильно подвели.

На землю Теллостоса слишком резко, слишком неожиданно сваливалась осень. Еще вчера лето жарило, выбивая пот с висков, а сегодня лучи едва согревали, и в обдуваемом ветрами зале стоял нестерпимый холод. Самый неуместный холод, который бы могла придумать природа – вместе с ним столицу посетила угроза. Реборн пытался вглядываться в даль, но было уже слишком темно, чтобы разглядеть будущее. Небо затянули тучи и за сумерками было не видно даже скал. Король вновь облачился в черное, опал блестел на его плече. Сир Родерик так же сменил летние доспехи на более тяжелые – так он меньше мерз. Он вопросительно посмотрел на короля, проталкивая меч дальше по бедру:

– Будет сделано. Намечается что-то важное?

– Да, – сумрачно ответил Реборн, – Мы ждем в гости моего отца.