Развод. Бумерангом по самые я...

Глава 43

Проклятый телефон. Он сегодня мой главный враг. Листаю ленту новостей, чтобы отвлечься от ноющей, знакомой боли в желудке. Третий день уже болит. Таблетки не берут. Как будто внутри поселилась злая, живая колючка, и ее не выковырять.

К колючке внутренней добавляется внешняя. Не то заноза, не то мозоль. Карина. Улыбается с экрана под какой-то дурацкой статьей о «развитии малого бизнеса». Сияет, черт возьми. Как будто мой уход от нее – лучшие события в ее жизни. Расцвела, похорошела, ожила. Меня от этой улыбки передергивает. Хочу смахнуть страницу вверх, но пальцы не слушаются. Читаю. Впитываю каждое слово, каждую цифру ее успеха. И делаю скриншот. Идиот. Зачем? Чтобы потом смотреть на нее и ненавидеть за это себя? Бросаю телефон на диван. А потом снова беру в руки – слабак.

Проверяю сообщения. Тишина. От Полины и Яны – ни слова. Вчера я им скинул смешной мем. Поля ответила смайликом. Яна написала «классно». И все. Как будто я не отец, а надоедливый знакомый, которого нужно вежливо отшить. Они там, в своем уютном мире с мамой, а я здесь. Один.

На работе тоже красота. Встречал сегодня взгляд замминистра – в нем было то самое мерзкое сочетание жалости и презрения, которое никогда не ожидаешь встретить по отношению к себе. «Как дела, Владлен Анатольевич? Как здоровье?» – этот идиотский шепоток за спиной. Все знают. Все видят, что я трещу по швам. И им это нравится. Любят смотреть, как тонет тот, кто был выше.

А Лена? Два дня. Целых два дня она охотится за мной, как настоящая хищница. Нежный цветок? Да она этой нежностью, как одеялом, прикрывает свой звезданутый характер, так что я и не понял поначалу, кто передо мной. Не фиалка, нет. Гарпия! И очень умелый манипулятор.

«Голова болит, наверное, давление упало».

«Не бросай меня, пожалуйста. Всю жизнь меня все бросают, если это сделаешь ты – я просто не переживу».

« Ночью снились кошмары, кто-то громко ходит за стеной, не могу уснуть».

А сегодня утром она превзошла себя.

Прорвало кран.

Сразу позвонила, орала, как настоящая истеричка:

- Котя, я не знаю что делать! Вода везде! Ты приедешь?

Представляю картину. Я, бледный, с дергающимся глазом, на полусогнутых, бросаю совещание с министром и мчусь через полгорода чинить ей еб*чий кран. Как какой-то сантехник из ЖЭКа.

Странная штука. С Кариной… С Кариной я даже не знал, где у нас инструменты хранятся. Она сама все делала, организовывала, решала. И никогда, слышишь, никогда не тащила меня с работы ради такой ерунды. А тут… Меня пытаются втянуть в жалкую игру в «спасителя» без моего на то согласия!

- Вызови аварийную службу, – цежу сквозь зубы. – Или погугли, как перекрыть воду. Взрослый человек, справишься.

Сбрасываю звонок. Даже испытываю небольшое удовлетворение от того, что не поддался, не побежал, не дал собой манипулировать. Пусть учится решать свои проблемы сама.

Проходит час. Два. Телефон молчит. Ни одного мерзкого писка. Ни сообщения, ни звонка. Ничего. Сначала я радуюсь этому. Наконец-то Лена замолчала. Не повзрослела, люди не меняются так кардинально за такой маленький срок. Но хотя бы поняла, чего я от нее хочу. Что рядом со мной должна быть взрослая, сильная, самодостаточная женщина.

Но к обеду тишина начинает напрягать, давит на уши, и становится слишком громкой. Слишком нарочитой. Это уже не молчание обиженной женщины, это что-то другое. Что-то нехорошее.

Я срываюсь на крик на подчиненного из-за какой-то ерунды в отчете. Сам потом не могу вспомнить, за что. Просто прорвало. Все смотрят на меня как на сумасшедшего. Мне плевать.

К четырем часам не выдерживаю. Сам звоню ей. Трубку она ожидаемо не берет. Вызов сбрасывает. Пытаюсь еще раз – то же самое. В груди замирает что-то холодное и скользкое. Не страх. Нет. Скорее… предчувствие.

Черт с ней, с гордостью. Я попробовал воспитать из девочки женщину, не получилось. Может я и сам не готов к тому, чтобы со мной был кто-то равный. Нервничаю так, будто Лене не 28, а 5 и я оставил ее один на один со спичками. Знаю, что это шиза, но ничего не могу поделать. Выдыхаю. Решаю, что пора ехать. Разбираться. Посмотреть ей в глаза и наконец поговорить. Может нам нужно увидеть друг друга и только тогда пройдут все обиды, претензии и желание исправлять другого под свой выдуманный стандарт.

Может мы наконец станем принимать друг друга такими, какие мы есть?

Подъезжаю к дому. Некогда роскошный, теперь он кажется мне дорогой тюрьмой. Ненавижу этот район. Ненавижу этот подъезд с его стерильным блеском. Ненавижу эту квартиру. Ошибочка вышла, Владлен. Чертовски дорогая ошибка.

Лифт как назло не работает. Иду пешком. Давлюсь тяжелым, спертым воздухом. Сердце колотится как-то неровно, с перебоями. Нехорошее, гнетущее чувство сжимает грудь. Кажется, вот-вот случится что-то плохое.

И тут я останавливаюсь, замираю как вкопанный. На полпути между этажами, на сером бетоне ступеньки – маленькое, темное тельце. Птица. Наверное, правильно сказать, птенец. Залетел в подъезд, бился о стекла, искал выход и не нашел. И сдох здесь, один, в чужом месте.

«К беде», – само собой проносится в голове дурацкая, суеверная мысль.

Я останавливаюсь, смотрю на замершее в страшной судороге тельце. Меня передергивает от омерзения. И от чего-то еще. От леденящего предчувствия. Тогда я еще не понимаю, к какой именно беде. Какая катастрофа ждет меня за дверью.

Ключ в замке поворачивается с тупым щелчком. Толкаю дверь. И получаю первый удар. Не физический, но гораздо хуже.

Чужой парфюм, дорогой, но навязчивый.

И обувь. Огромные, грязные, мужские кроссовки, брошенные посреди моей прихожей, как у себя дома.

Кровь стучит в висках. Все внутри мгновенно сжимается в ледяной ком. Из комнаты доносится смех. Ее смех – заискивающий, глупый. И низкий мужской голос, что-то бормочет ей в ответ.

Я не помню, как оказался в дверях кухни. Просто вваливаюсь туда, снося на пути стул. Дышу тяжело, как бык. Рожа красная, сердце стучит где-то в глотке.

И вижу их.

Лена у плиты, что-то кашеварит с глупой улыбкой на красивом как у куклы лице. А за столом… За столом он. Тимофей. Мой сын. Сидит, развалясь. Почти что голый. То есть только в штанах, без рубашки, она висит на спинке стула рядом. И пьет кофе из моей кружки, пока моя женщина жарит ему блинчики.

Мир сужается до точки, до этой картинки, которая разделила жизнь напополам. Ярость – белая, слепая, знакомая – подкатывает к горлу, заливает глаза. Руки сами сжимаются в кулаки. Я готов кинуться на него, как тогда, в прошлый раз, рвать его за то, что он посмел…

Ревность сходит так же резко, как и накатила, а не смену ей приходит мысль, холодная и четкая: За кого?

За кого драться будешь, Владленчик?

За нее? За эту жалкую, манипуляторшу? За платье ее цветастое? За духи как сироп сладкие? За квартиру бабкину? Или за вечные слезы, от которых меня уже типает?

За женщину, которую почти ненавижу драться с сыном, которого почти потерял?

Я замираю. Просто стою и дышу. Смотрю на них. Лена с перекошенным от ужаса лицом, шепчет:

- Ты все не так понял! Я все тебе объясню!

Она мне уже не интересна. А вот Тимофей… его поступок, и причины, которые побудили сына спать с моей бабой? Даже такой непутевой, как Лена, но все же моей… Вот это достойно внимания.

- Папа, какой сюрприз, - говорит Тимка. Голос у него спокойный, но в глазах - ядовитое удовольствие. Он наслаждается своим триумфом. – Бить сразу будешь, или перед этим чаю выпьем?

- Что… что здесь происходит?

- Лена позвала, я пришел. Или нельзя? - Тимофей пожимает плечами, делает глоток кофе.

- Котенька, не слушай его! – Лопочет Лена. - Тимка, ну что ты за дурак, не можешь прямо сказать! Владленчик, он кран чинил. Ты же не приехал. Пришлось мне самой решать проблему.

- А то больше некому, да, Лена? – не без ехидства спрашивает Тимофей, но смотрит при этом на меня. Остро так смотрит, до самой внутрянки.

Лена глупо улыбается, кивает головой как болванчик. Меня от нее сейчас стошнит.

- С рубашкой что, - спрашиваю как будто между прочим.

- Испачкал, - бросает сын, с насмешкой разглядывая меня. - Пришлось снять. Не нервничай, ничего такого. Я бы на Леночку в жизни не позарился. Я в отличие от тебя имею вкус.

- Тимофей! – Вспыхивает Лена. И, повернувшись ко мне, добавляет строго: - Владлен, скажи ему что-нибудь!

Наверное, она имеет ввиду «заступись». Вот только мне не хочется. Понимаю все, что сказал Тим и внутренне согласен с его мнением. Только я вкус не имею, и променял жену, верного друга, партнера, стратега, человека, который никогда не предаст на шкуру.

Я молча провожаю Тимофея взглядом. Он встает, не спеша натягивает рубашку. Проходит мимо меня к выходу. У самой двери оборачивается.

- А по человечески мне тебя даже жаль. В твоем возрасте, с твоим положением и так встрять...

Почему-то эти слова ранят сильнее всего. И никого не обвинишь в случившемся, все сам, все сам.

Я не останавливаю Тимофея. Не говорю ему ни слова. Просто смотрю, как он уходит. Дверь закрывается. И вся моя ярость, вся злость, которую я сдерживал, разворачивается и обрушивается на нее. На Лену.

Она уже подобралась, готовая к обороне, глаза полны фальшивых слез.

- Владлен, я не знала, что делать! - начинает она свой привычный спектакль. - Ты не приехал, вода заливала все… Я была в панике! А Тим… Ты же знаешь Тимку, он такой отзывчивый, всегда готов прийти на помощь. Я просто не знала, что делать и вот…

И тут до меня доходит. Как вспышка молнии. Как раскат грома. Как упавший на голову кирпич.

Она знала, что делать. И Тимофей, мой Тимофей, совсем не отзывчивый, и не готов прийти на помощь абы к кому. Лена не случайно вызвала его. Она действовала наверняка, зная, что это саданет по мне сильнее всего. Что я увижу своего сына, полураздетого, на своей кухне, в своем доме. Это была не просьба о помощи. Это был укол. Точечный, расчетливый удар ниже пояса. Чтобы сделать больно. Мне.

И меня не ревность обуревает. Нет. Ревность – это про страсть, про чувство собственничества. Такого у себя не наблюдаю. Зато есть всепоглощающая усталость и брезгливость. Смотрю на Лену как на насекомое, на гадкую мокрицу, которую раздавил, и теперь приходится оттирать подошву.

- Заткнись, - говорю я тихо. Голос ровный, безжизненный. - Просто заткнись.

Она замолкает, глаза округляются от неожиданности. Она ждала крика, скандала, может, даже швыряния посуды. Но не этого ледяного спокойствия.

Я прохожу мимо нее в спальню. Достаю с верхней полки спортивную сумку, которую так и не распаковал до конца. Начинаю молча, методично кидать в нее свои вещи. Рубашки, носки, документы из тумбочки.

- Ты что делаешь? - ее голос срывается на визг.

- Ухожу. Не хочу находиться здесь с тобой, пока ты не съехала из квартиры. Поживу пока в отеле, тебе на сборы даю три дня, поняла? Дальше приму меры и лично выволоку на улицу.

Она бросается ко мне, цепляется за руку, пытается прижаться.

- Нет! Владлен, прости! Я не подумала! Я была одна, мне было страшно! Не бросай меня, умоляю! Все меня бросают! Сначала Рома, потом отец… теперь ты!

Я останавливаюсь и медленно разжимаю ее пальцы со своей руки. Смотрю на нее поверх головы.

- Я тебе не отец, Лена, - говорю я с мерзкой, холодной отчетливостью. И не дурачок Рома, который так и не понял, что за дрянь с ним жила. И я не нанимался тебя спасать. Ты утомила меня искать виноватых на каждом шагу. Ты сама виновата. Во всем. Всегда.

Она отскакивает, как ошпаренная. Слезы теперь настоящие, но мне на них плевать.

- Если ты уйдешь… я не переживу этого! Я умру! Ты слышишь? Я умру!

Я застегиваю сумку. Поднимаю ее, оценивая на вес. Сколько тут, килограмм шесть? Может быть семь? Все, с чем я ушел, все, что у меня осталось. Не густо. Но могло быть и меньше, такая пиявка как Лена могла высосать из меня все до капли.

Умрет, значит. Ну так, для этого нужна смелость, а Леночка у нас ею не отличается. Смотрю на нее в последний раз. И говорю то, что думаю. Без злобы, без эмоций. Просто констатирую факт.

- Надеюсь, хотя бы это ты сможешь сделать самостоятельно. Без моей помощи.

Я захлопываю за собой дверь. Спускаюсь по лестнице. Труп птицы все еще лежит на ступеньке. Я перешагиваю через него.

Сажусь в машину. Молчу, жду, никуда не еду, просто сижу, вцепившись пальцами в руль. Внутри – пустота. Тихая, оглушительная пустота. Ни ярости, ни боли. Только острое, физическое отвращение. Ко всему. К ней. К этой квартире. К этому месту. К самому себе в этой роли.

Но вместе с этим… странное ощущение. Как будто с плеч свалилась гиря, которую я тащил так долго, что привык к ее весу. Дышится… легче. Горько, пусто, но – свободно.

Я завожу мотор и уезжаю. Не оглядываясь.