Смятение чувств

Глава 4

В ту ночь Алме не удалось уснуть ни на минуту, и к завтраку она вышла раздраженной. Особенно это почувствовал Данилу, на котором ей легче всего было выместить свое дурное настроение.

— Ты проторчал в бассейне до утра, — бросила она ему недовольно. — Если так дальше пойдет, ты скоро сможешь претендовать на место в олимпийской сборной по плаванию.

— Твои шутки, как всегда, неподражаемы! — невозмутимо ответил Данилу, научившийся ладить с Алмой при любых обстоятельствах. — Попробуй блинчики, очень вкусно.

— Не хочу! — отодвинула тарелку Алма. — У меня вообще пропал аппетит. Еще со вчерашнего вечера. Пойду-ка я лучше проведаю моих лошадок. Как говорит Педру, животные — самые преданные существа, они не способны лгать и лицемерить. А от людей я устала.

Эду понял, что это камень в его огород, но промолчал. Пусть она и правда отдохнет среди своих любимых лошадей, конные прогулки ей всегда идут на пользу.

Войдя в конюшню и увидев там Педру, Алма всыпала как следует и ему:

— А ты почему здесь? В праздничный день! Совсем одичал? Мне жалко твою жену. Силвия такая милая, обаятельная женщина, а ты держишь ее в черном теле. Не понимаю, как она живет с тобой столько лет. Я бы тебя не вытерпела!

«Я бы тебя тоже не вытерпел», — мысленно ответил ей хмурый бородач Педру, а вслух произнес:

— Вы же сами дали отпуск Алексу. А тут Голубка заболела, Северину мне позвонил… Сколько раз я говорил, что нам нужен еще один ветеринар!

— Да, нужен. Алекс оставил мне телефон своей коллеги, она согласилась временно подменить его. Ты присмотрись к ней, Педру, если она подойдет нам, то предложим ей постоянную работу.

— Я сразу могу сказать, что не подойдет, — напыжился он. — Женщине-ветеринару нечего делать на конюшне, пусть лечит кошек!

— Она и в самом деле сейчас лечит кошек и собак, — усмехнулась Алма. — Но Алекс говорил, что эта Синтия — классный ветеринар, и к тому же не раз брала призы по выездке и вольтижировке!

— Алекс известный трепач, — глухо проворчал Педру.

— У тебя все трепачи да лодыри, один ты безупречен. Скажи лучше, что там с Голубкой.

— После укола ей полегчало. Но к вечеру температура может подняться снова, — доложил Педру.

— И ты что, собираешься тут сидеть до вечера? — вскинулась на него Алма. — Немедленно отправляйся домой! Если возникнут осложнения, Северину вызовет Синтию.

— Я не могу доверить Голубку невесть кому!

— Не спорь со мной! Силвия и так уже, наверное, думает, будто я какое-то чудовище, эксплуатирую своего управляющего и в выходные, и в праздники. Она же не знает, что ты просто сбегаешь от нее на конюшню.

— Я работаю здесь, сколько считаю нужным. Кстати, мне тоже вскоре потребуется отпуск. Мой дядя, у которого есть фазенда на юге, сейчас тяжело болен и поэтому все распродает, включая лошадей и конюшню. Я не видел его больше года. Надо бы съездить туда на пару дней. Может, удастся подобрать и для нас несколько лошадок.

— И это ты называешь отпуском? — покачала головой Алма. — До чего же ты странный тип! Скажи, тебя хоть что-нибудь интересует в жизни, кроме лошадей? Хоть к кому-нибудь ты питаешь привязанность?

— Это не имеет отношения к делу! — с вызовом ответил Педру. — А если я вас не устраиваю как управляющий…

— Устраиваешь! Поэтому я и забочусь о тебе: силой заставляю отдыхать. Ну-ка марш домой! А я прогуляюсь немного верхом…

Силвия немало удивилась столь раннему возвращению мужа. Прежде с ним такого не бывало. Уж если он уходил на работу с утра, то возвращался домой лишь поздно вечером, даже в выходной или в праздник. А сегодня вдруг изменил этому правилу.

— Что случилось? — встревожилась она. — Ты не заболел?

— Заболела кобыла! — в своей привычной грубоватой манере ответил Педру.

— Тем более странно: кобыла болеет, а ты здесь, со мной, — беззлобно съязвила Силвия.

— Но сегодня же Рождество, мы можем устроить праздничный обед…

— Не могу поверить в такое счастье! Наверное, это Санта Клаус решил наконец исполнить мое заветное желание. Отыскал тебя на конюшне и силой вытолкал оттуда.

— Все так и было, — криво усмехнулся Педру. — Только Санта Клаус предстал передо мной в образе Алмы.

— Ну да, он вынужден был прибегнуть к такой хитрости, иначе бы ты ослушался его. Для тебя существует только один авторитет — Алма.

— Конечно. Она же моя начальница, я у нее на службе.

— Ладно, я благодарна и ей, и Санта Клаусу. Может, мы сегодня сходим куда-нибудь после обеда? В кино, например, или просто погуляем по набережной.

— Посмотрим… — вяло произнес Педру, что означало: «Не хочу я никуда идти».

Силвия вздохнула и принялась накрывать на стол. После бокала вина Педру расслабился, взгляд его потеплел, и Силвия, заметив это, сказала:

— Хочешь, я угадаю, о чем ты сейчас думаешь? О лошадях! Угадала?

— Почти. Но не о какой-то конкретной Голубке, которая сегодня заболела, а вообще о лошадях. Как будто они мои, а вокруг много земли, много зелени. Иногда я вижу себя в степном поместье, где пасутся целые табуны лошадей…

— А я там присутствую? — робко спросила Силвия.

— Конечно! Мы вдвоем.

— И ни одного ребенка?

— Нет, никаких детей.

Болезненная гримаса исказила лицо Силвии, на глазах проступили слезы.

— Педру, ты же сам как дикий зверь, — промолвила она печально. — Почему никаких детей? Поместье — идеальное место для того, чтобы растить сына.

— Давай не будем об этом говорить, — поморщился он. — Мне иногда самому бывает страшно от моих мыслей. Я люблю животных больше, чем людей, больше им сострадаю, понимаешь?

— Мне трудно это понять. Люди бывают разные.

— Вот именно. А животные все одинаково заслуживают уважения. Они искренние и преданные. Уж если они любят, так любят. А если не любят, то кусают, царапают, убивают… Я рос в лесу, меня научили понимать язык животных, их чувства, их душу.

— Но сейчас ты живешь не в лесу, а среди людей, многие из которых тоже достойны уважения, внимания, любви.

— Да, наверное. Но животные для меня дороже людей. Если бы мне пришлось выбирать, кого спасать первым — человека или, скажем, лошадь, я бы, скорее всего, попытался спасти лошадь.

— А если бы тем человеком была я?

Этот вопрос Силвии поставил Педру в тупик. Он ответил не сразу, а после напряженной паузы:

— Нет, тебя бы я бросился спасать первой, ты мне очень дорога!

— Ну спасибо! — облегченно вздохнула она, безоговорочно поверив Педру, который никогда не бросал слов на ветер и в этой своей искренности был сродни животным.

Этот рождественский день стал особенным для Силвии, не избалованной вниманием мужа: Педру ни разу в жизни не говорил ей о любви, но теперь она хотя бы узнала, что дорога ему. И, желая продлить эту рождественскую сказку, попросила:

— Педру, сделай мне подарок к Новому году!

— Какой?

— Ты собираешься ехать на фазенду к своему дяде. Возьми меня с собой!

— Зачем тебе это нужно? — спросил он с досадой. — Ты же не любишь ни деревенскую жизнь, ни лошадей.

— Я люблю тебя, и буду счастлива там, где будешь счастлив ты!

Педру озадаченно хмыкнул и не ответил ничего определенного. Но своего излюбленного «Посмотрим…» он тоже не сказал, и это было едва ли не равносильно согласию. Силвия оживилась, защебетала:

— Я давно уже хотела познакомиться с твоим дядей, с его женой, и с той девушкой, которая тебе постоянно названивает, — с Ирис.

Педру недовольно нахмурил брови и пустился в скучные для него объяснения:

— Алесиу мне не кровный родственник. Он был женат на моей покойной тетке, с той поры я и называю его дядей.

— Но насколько я знаю, это твоя единственная родня, — заметила Силвия.

— Да, можно сказать и так. Хотя Ирис мне тоже не доводится кузиной, она — дочь Алесиу от второго брака.

— Вот как?.. — озадаченно произнесла Силвия. — Ты об этом никогда не говорил. Почему?

— Просто не пришлось к слову.

— Нет, тут что-то другое, — покачала головой Силвия. — Эта шустрая девчонка влюблена в тебя! Иначе бы она так часто не звонила.

Не умевший лгать Педру ответил ей с предельной прямотой:

— Ирис действительно иногда болтает всякие глупости по телефону, но это всего лишь от скуки. Далеко не каждому человеку нравится жить в захолустье, особенно в ранней юности, когда хочется вырваться за пределы фазенды и повидать огромный мир. Так вышло, что я стал для Ирис единственным звеном, связывающим ее с этим неведомым миром.

— Бедная девочка, если бы она знала, насколько ты сам далек от этого мира! — вздохнула Силвия.

Педру сильно идеализировал Ирис, не догадываясь, что на самом деле представляет собой эта юная особа. Хотя в главном он не ошибался: еще в раннем детстве, впервые увидев Педру, Ирис решила, что именно с его помощью она завоюет мир, который у нее ассоциировался с загадочным Рио-де-Жанейро.

Педру навещал Алесиу не часто, но каждый его приезд на фазенду становился для Ирис праздником. Она не отходила от гостя ни на шаг и беззастенчиво твердила, что непременно выйдет за него замуж, как только немного подрастет.

Когда Педру сообщил дяде, что женится на Силвии, Ирис пережила это как личную трагедию. Она билась в истерике, злобно выкрикивая:

— Я убью ее! Убью эту проклятую невесту!

Ингрид пыталась успокоить дочку, совала ей валериановые капли, но Ирис не унималась.

— Хорошо, хоть твой отец этого не слышит, — говорила Ингрид. — Он бы тебя сейчас попросту отстегал ремнем.

На Ирис и это не действовало. Она продолжала бесноваться до тех пор, пока ей не пришло в голову, что надо обязательно отбить Педру у Силвии.

— Он все равно будет моим! — заявила она матери.

В то время Ирис было немногим более десяти лет, а теперь исполнилось восемнадцать, но со своей детской мечтой о Педру она так и не рассталась. Звонила ему, зазывала на фазенду, а он все не ехал.

Но как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Заболел отец Ирис, у него обнаружили раковую опухоль, и с учетом преклонного возраста Алесиу на его выздоровление не приходилось рассчитывать. Он сам это понимал и потому стал распродавать свое хозяйство, зная, что Ингрид в одиночку не справится с лошадьми. А поскольку Алесиу хотелось передать их в хорошие руки, то он и просил Педру приехать поскорее.

— У меня есть покупатели, но я хочу, чтобы ты купил моих лошадок, — говорил он в трубку слабым голосом. — Поторопись, а то я могу и помереть до твоего приезда.

— Он только и говорит о смерти! Сколько можно? — возмущалась Ирис.

— Ты должна пожалеть папу, его дни сочтены, — вну¬ла дочери Ингрид, вытирая слезы.

— Да я жалею его, — отвечала та. — Просто мне очень тяжело видеть его таким беспомощным, несчастным, особенно когда он вдруг начинает плакать.

— Да, он сейчас как дитя малое. А ты еще ссоришься с ним из-за лошадей! — упрекнула дочку Ингрид.

Ссора, о которой она говорила, произошла после звонка Педру, сообщавшего, что он приедет на Новый год и купит у Алесиу лошадей. Тот сразу же воспрянул духом:

— Слава Богу! Теперь у нас будут деньги! Я возмещу банковский кредит и не оставлю вас с долгами.

— Но всех лошадей продавать не обязательно, правда, папа? — осторожно спросила Ирис, намекая на то, что ей не хотелось бы лишиться своего любимого Урагана.

— Я всех и не продам, — ответил Алесиу. — Двух я оставлю детям Элены.

Ирис так и взвилась от обиды и возмущения:

— Элена! Она даже не знает, жив ли ты еще!

— Она моя дочь. Равно как и ты.

— Я не хочу, чтобы ты меня с ней сравнивал! Какая же это дочь, если она за двадцать лет не прислала тебе ни одной весточки!

— Я сам в этом виноват, — впервые за долгие годы признался Алесиу. — Ты никогда не видела Элену и не тебе ее судить.

— Да мне плевать на твою Элену! Я бы о ней и не вспомнила, если бы тебе не вздумалось подарить ей лошадей, а меня оставить с носом. Разве это справедливо? — расплакалась Ирис.

— Я дарю их не Элене, а моим внукам, — поправил ее Алесиу.

— Ну да, внукам, которых ты никогда не видел!

— Фреда я не только видел, но и нянчил его, — с неожиданной нежностью в голосе произнес Алесиу. — Элена уехала отсюда, когда ему было три года. А ее дочку я и правда не видел. Но теперь это не имеет никакого значения. Они оба — мои внуки, и пусть у них останется обо мне добрая память.

— А ты не хочешь оставить мне Урагана? Тоже на добрую память, — тотчас же ввернула Ирис.

Ингрид, до той поры молчавшая, строго одернула дочку:

— Думай, что говоришь! Твой отец болен, но он выздоровеет. Я очень надеюсь на этот новый курс лечения.

Ирис принялась оправдываться:

— Я тоже верю в это лекарство. Говорят, оно способно творить чудеса… У меня и в мыслях ничего такого не было… Я имела в виду, что не надо продавать Урагана.

— Ладно, не выкручивайся, я все понял, — печально промолвил Алесиу.

Ирис это задело за живое, и она снова стала пререкаться с отцом:

— Скажи, зачем дарить лошадей твоим внукам, если они живут в Рио? Что они там будут делать с лошадьми?

— А что ты собираешься делать с Ураганом в Рио? — задал встречный вопрос Алесиу.

— А при чем тут Рио? — вступила в разговор Ингрид. — Мы живем на фазенде. И кстати, Ирис, по-моему, права: она любит Урагана, не надо его продавать.

В отличие от матери Ирис верно поняла, какой смысл вкладывал в тот вопрос ее отец, и потому молчала.

Алесиу же вынужден был сам все объяснить — специально для Ингрид:

— Твоя дочь спит и видит, как она будет жить в Рио. И помчится туда на следующий же день после моих похорон! А с Ураганом будешь управляться ты.

Такое обвинение Ирис не могла оставить без ответа.

— Да, я мечтаю жить в Рио! — сказала она. — И уеду туда сразу же, как только сдам последний экзамен в школе. А Урагана я поселю в конюшне у Педру.

— Тебе пока никто его не подарил, — напомнила ей Ингрид.

— А я сама его куплю! Займу у Педру денег и куплю! — огорошила родителей Ирис и, пока они пребывали в растерянности, вышла, громко хлопнув дверью.

— Может, я действительно не прав? — устало произнес Алесиу. — Может, надо отдать ей эту чертову лошадь?

Ингрид явно понравилась такая перемена в его настроении, но она знала, что давить на Алесиу не следует — он этого не выносит, и потому промолвила мягко, ласково:

— Решай сам…

Он ничего не ответил.

Спустя некоторое время Ингрид пришло в голову спросить его:

— А как же ты найдешь детей Элены, если даже не знаешь, где она живет?

— У меня есть ее телефон, — сказал Алесиу, весьма удивив своим ответом жену.

— И что, ты ей звонил? — спросила она.

— Да, много раз.

— И я ничего об этом не знала! — укорила его Ингрид.

— А мне в общем-то не о чем было рассказывать, — спокойно пояснил он. — К телефону всегда подходила прислуга, а Элена мне потом не перезванивала.

— Хорошая дочь! — не удержалась от язвительного замечания Ингрид.

— Возможно, прислуга забывала сказать ей, что я звонил, — неловко попытался вступиться за Элену ее старый больной отец.

«Ты сам себя обманываешь», — подумала Ингрид, но не стала говорить этого вслух, пожалев Алесиу.