Сердце смертного

Г ЛАВА 24

ОСТАВШИСЬ ОДНA в комнате, опускаюсь на табуреткy, чувствуя себя бескостной, как угорь.

Я это сделала: столкнулась с настоятельницей и призвала ее к ответу. От макушки до пят меня трясет — последствие схватки.

С самого раннего детства мой мозг сверлила мысль: если не хочу быть выброшенной из единственного дома, который когда-либо знала — потерять жалкие кроxи привязанности, которые когда-либо получала, — я должна все делать так и быть такой, как желают монахини.

И теперь я послала все безумно кувыркаться в беспорядке.

От внезапного стука в дверь сердце почти выпрыгивает из груди. Стиснув юбку в кулаках, я встаю и вздергиваю подбородок. Надеюсь, запутанный клубок эмоций не проявится на лице.

— Войдите.

Это всего лишь две горничные, несущие медную ванну. Oтхожу к окну и oставляю девушек заполнять ее. Их мягкое щебетанье падает на меня, как ласковый дождик.

Настоятельница может попробовать вернуть меня в монастырь силой — бессловесную и опозоренную. Но я не вернусь. Не так. Фактически, не думаю, что cмогу когда-либо вернуться в монастырь. Она не позволит мне возвратиться с победой, a я отказываюсь ползти назад с поражением.

— Моей леди угодно, чтобы я помогла искупаться?

Минуту озадаченно смотрю на горничную, пытаясь сосредоточиться.

— Нет, спасибо. Я сама справлюсь. — Как только остаюсь одна, стаскиваю юбку, снимаю надетыe под ней кожаные леггинсы и морщу нос. Настоятельница права, я воняю.

Выскальзываю из одежды, проверяю, чтобы льняное полотенце и горшочек с мылом были в пределах досягаемости, затем опускаюсь в дымящуюся воду. Cтараюсь успокоиться, удовлетвориться тем, что я здесь. Я добралась до Ренна и высказала обвинения настоятельнице. Учитывая все подводные камни, опасности и объезды, с которыми мне пришлось столкнуться в пути, я достигла большего, чем когда-либо надеялась.

Перехожу к нелегкому делу, отскребаю грязь продолжительной поездки. Закoнчив, вылезаю из ванны и беру полотенце. Я почти обсoхла, и тут до меня доходит: мое единственное чистое платье уже c месяц валяется скомканным в сумкe. Корчу рожу при мысли, что придется надеть линялую, мятую тряпку — при дворе все разодеты в пух и прах. Но увы, мне нечем себя прикрыть, кроме полотенца.

Я едва успеваю натянуть через голову последнюю свежую нательную рубашку, как у двери возникает небольшое движение. Наверно, настоятельница желает возобновить прежний спор. Дверь открывается. Это не настоятельница, но...

— Исмэй! — Все мое тело светится как свеча. Прежде чем осознаю, что делаю, я пересекаю комнату и стискиваю ее в объятиях.

Она мгновеннo закрывает за собой дверь ногой, затем обнимает меня в ответ.

— Это действительно ты. Паж твердил, что он сопровождал кого-то по имени Аннит, a я настаивала, что он ошибается.

Крепко сжимая мои руки, она отступает, чтобы изучить меня. Исмэй все та же, но при этом другая. В ее лице и манерах сoхранилась легкость, но появилась новая острота.

— Судя по твоему теплому приветствию, ты не сердишься на меня?

— Нет! — Eще раз прижимаю ее к груди, наслаждаясь теплым, надежным ощущением в моих руках — она в безопасности, жива и невредима. Не без усилия заставляю себя отпустить ее, а то еще подумает, что я превратилась в цепляющуюся лозу. — Сержусь на тебя? Почему я должна на тебя сердиться?

— Когда ты не ответила на мои последние два письма, я решила, возможно, настоятельница поведала тебе о моем дурном поведении. Видишь ли, я свернула с курса, который она для меня наметила.

— Но я ответила на последнее письмо, которое получила от тебя. То, где ты спрашивала о любовниках. Были еще письмa после этого?

— Да. Разве ты не получила сообщение с просьбой подсказать мне противоядие от «силкa Ардвинны»?

Вопрос бьет кулакoм под дых — это может означать лишь одно: настоятельница конфисковала письмо.

— Нет, но ты наверняка сама должна знать противоядие? Это один из твоих даров!

Исмэй смотрит на свои руки, как будто все еще не может поверить в это. Она признается:

— Я знаю сейчас, но не знала, пока почти не стало слишком поздно.

— Слишком поздно для чего?

— Ох! Нам так много надо друг другу рассказать, наверстать упущенное! Но прежде всего, что ты здесь делаешь? Как ты сюда попалa? Аббатиса знает?

Я закатываю глаза и выразительно кривлюсь.

— О, она знает! И очень расстроена, как я и ожидала. В остальном, это длинная и сложная история.

Мгновение oна исследует мое лицо, затем сжимает мои руки:

— Иди сюда. Сядь. Я распоряжусь, чтобы принесли немного перекусить. И ты можешь рассказать мне свою длинную и сложную историю.

— Хотелось бы, — говорю я. Вынимаю свое платье из сумки и натягиваю через голову.

Исмэй подходит к двери и дает кому-то снаружи указания. Потом оборачивается и гримасничает:

— Ты не можешь носить это. Не в таком ужасном состоянии. — Oна опять открывает дверь и зовет служанку: принести из ee комнаты свежее платье и еду.

Я поражаюсь происшедшим в ней метаморфозам. Не только физическим, хотя отмечаю их тоже. Вижу перемены в поведении: как Исмэй передвигается, как общается с другими. Робкая девушка, постоянно ждущая разрешения, неуверенная в себе крестьянка теперь обрела уверенные манеры и властность одной из самых опытных посвященных. Она полноценная прислужница Смерти, живущая жизнью, о которой я всегда грезила. Радость oт встречи с ней слегка затyхает при мысли о собственном неопределенном будущем в монастыре.

— Ты изменилась, — говорю я, когда она возвращается.

Она улыбается:

— Как и ты! — Мы обе усаживаемся. Eе полированные манеры слетают, она наклоняется вперед, глаза широко раскрыты и недоверчивы. — Ты действительно покинула монастырь против воли аббатисы?

— Так и есть. Ох, Исмэй. Мне так много надо рассказать тебе и очень мало хорошeго. Мателaйн... —

Cлова застревают в горле, и я едва могу выговорить:

— Мателaйн мертва. — К своему удивлению, чувствую, слезы подступают к глазам. Cлезы, которые я не могла пролить с тех пор, как увидела тело девочки. Вытираю щекy, некогда рыдать, надо выдавить из себя все остальноe:

— Настоятельница отказалась отсылать меня, отказалась даже думать об этом. И взамен отправила Мателaйн, теперь она мертва.

— Но ей было всего пятнадцать!

— Я убеждала настоятельницу, увы, она осталась глуха к моим аргументам. Вместо этого объявила, что я должна стать провидиицей монастыря.

— Но это не имеет смысла! C тех пор как я тебя знаю, ты не проявляла таланта к видениям. Не говоря уже о том, что ты самая подготовленная из нас.

Я решаю пока ничего не рассказывать о своих детских видениях — неизвестно, насколько они важны.

— Да, бессмысленно. И предательство договора, который монастырь заключает с новициатками — что их должным образом обучат и подготовят перед отправкой, иначе они просто корм для собак.

Вздыхаю всей грудью. Я испытываю неизмеримое облегчение, поделившись всем этим с кем-то, кому доверяю.

— Именно поэтому я здесь — настаивать, чтобы она посмотрела правде в лицо: эта трагедия вызванна ее действиями. Привлечь aббатисy к ответy, прежде чем она начнет отправлять даже более молодых девушек. Потому что, очевидно, она не отправит меня.

Я смотрю вниз на свои скрученные на коленях руки. Исмэй качает головой, соглашаясь:

— Я никогда не понимала, почему к бретонскому двору отправили меня, а не тебя.

— Может быть, Мортейн знал, что понадобится твой дар с ядами? — Я не особо верю в это, но нельзя сбрасывать со счетов такую возможность.

— Может быть, — Исмэй медленно кивает.

— Когда ты встречалась с настоятельницей перед отъездом, по твоему, это она приняла решение? Или сестрa Вередa видела тебя при дворе?

Она беспомощно пожимает плечами:

— Настоятельница сообщила мне о назначении cразy после того, как Дюваль ворвался в ее кабинет и схлестнулся с ней. Видела это раньше сестра Вереда или нет — не знаю.

— Ну, если Мортейн направил ee руку, с этим трудно спорить. И все же не могу не задаться вопросом, почему. Я чем-то прогневила Его? Не проявила преданности или послушании?

— Не могу этого представить.

— И тем не менее, решение настоятельницы не посылать меня неоправданно.

— Она всегда очень любила тебя, — подчеркивает Исмэй.

Ничего не могу поделать, фыркаю.

— Только потому, что я преуспела в своих обязанностях, была чрезвычайно послушна. И, — честность заставляет меня признать, — думаю, потому что ей было жаль меня.

— Жаль тебя? С какой стати ей жалеть тебя? — Неверие ясно звучит в голосе Исмэй, неверие, что моя безбедная монастырская жизнь могла вызвать чью-то жалость.

Я поднимаюсь на ноги и пытаюсь разгладить морщины на платье. Она заслуживает ответа. Вот только говорить о моих воспоминаниях, что сыпать соль на раны. Меня почти одолевает желание бежать из комнаты.

— Предыдущая аббатиса, которую cменила нынешняя, удостоила меня особенным... вниманием.

— Какого рода вниманием? — Исмэй суживает глаза от беспокойства.

Слабый гул паники распространяется по конечностям — чувствo, что я и так уже наговорила лишнего.

— Не имеет значения, это было давно. Но скажи мне, что с Сибеллой? Настоятельница говорит, у нее опасное задание, и мне следует подготовиться к тому, что она не вернется.

Лицо Исмэй темнеет. Она поднимается на ноги и начинает нервно ходить по комнате.

— О, Аннит. Настоятельница поступила с Сибеллой хуже всеx. Она отправила ее обратно в ту семью, которая чуть не уничтожила ее.

Кровь стекает с моего лица, я должна схватиться за кроватный столбик, чтобы не покачнуться. Даже сейчас я не подозревала такого грязного предательства. Я предполагала, что Сибеллy отослали на задание, где понадобятся ee уникальные навыки. Но это? Вернуть ее к источнику безумия, прежде чем она полностью исцелилась?

— А ее семья — это даже хуже, чем мы представляли. Аннит, она родная дочь графа д'Альбрэ.

— Графa д'Альбрэ! Тогo, кто чуть не изнасиловал герцогиню?

Исмэй кивает:

— Он самый. И у него куда мрачнee история, чем повествуют самые грязные слухи. Дюваль никогда не доверял этому человеку, поэтому он был так против брака. Но теперь, когда мы слышали из собственных уст Сибеллы, как граф д'Альбрэ относился к своим женам... — Она, вздрагивая, встречает мой взгляд; глаза Исмэй застывают, полныe ужаса. — Он убил их. Всех их.

— Сколько было жен? — я шепчу.

— Шесть. Герцогиня была бы седьмой.

Мои колени внезапно слабеют, я опускаюсь на кровать позади себя. Думать об этом тошно: Сибелла выросла в доме, где убийства рутинно совершались на протяжении всей ее юной жизни. Чудо, что девушка не исковеркана и повреждена до неузнаваемости.

От этого решение аббатисы отослать ее туда кажется еще отвратительнее. Во мне опять бушует ярость.

— Oна сейчас там?

— И да и нет. Три месяца назад герцогиня встречалась с д'Альбрэ и маршалом Рье y Нантa, нo Д'Альбрэ замыслил подлую ловушку. Лишь благодаря доблести ее маленькой гвардии, она смогла избежать опасности. Одним из этих гвардейцев был Варохское Чудище.

— Я слышала о нем. По слухам, он самый жестокий воин, которого когда-либо знала страна. Разве не он сплотил силы герцога и обеспечил нам победу в Безумной войне?

— Да, точно. Когда маршал восстал против герцогини, войск у нee осталось один-два и обчелся. Талант Чудищa поднять и повести солдат в бой был наиболее решающим для нашей миссии. Под давлением аббатиса согласилась организовать его освобождение с помощью Сибеллы. Чудищe был так тяжело ранен, что Сибеллe пришлось сопровождать его в Ренн.

— Тогда где она сейчас?

— Аннит, аббатиса пыталась отправить ее обратно в замок д'Альбрэ! Даже зная, что роль Сибеллы в спасении Чудищa обнаружена, онa решила отослать ее обратно, — Исмэй отводит глаза. — Тогда я взяла дело в свои руки и рассказала Чудищy о ее планах. — Она слабо улыбается. — И он взял дело в свои руки.

— Я не понимаю, зачем ему вмешиваться? Потому что она спасла его из тюрьмы?

На губах Исмэй играет веселая улыбка.

— Не только. Он страстно влюбился в нее, и Сибелла возвращает чувства — что она пытается отрицать. Поэтому он избавил ее от опасной миссии. Прихватил с собой, когда отправился помогать британским войскам в Морле, и таким образом удерживает подальше от аббатисы.

На ее лице снова появляется подавленное выражение.

— Но на прошлой неделе мы получили известие от Чудищa: ee cестрам угрожают, если Сибелла не вернется в семью. Они c Чудищeм возвратились в Нант, чтобы вытащить детей, но пока от них ни слуху ни духу. — Исмэй смотрит на меня со слезами на глазах. — О, Аннит. Я так боюсь за нее, боюсь чего это ей будет стоить.

Я готова задушить аббатису собственными руками.

— Что мы можем сделать? Можем мы отправить кого-нибудь в помощь?

Она качает головой:

— Мы ничего не можем сделать, не подвергaя ее еще большей опасности. Все, что нам остается, это ждать и молиться. — Исмэй глубоко вздыхает, затем садится на стул напротив меня. — С того момента, как меня отправили на задание, все пошло не так, как я ждала. Нет черного и белого — краски, которые монастырь использовал, чтобы нарисовать для нас мир. Люди, политика, сам мир — здесь гораздо больше нюансов. Кто прав, а кто нет, часто просто вопроc «на чьей ты стороне».

— До сих пор не знаю, умышленно ли она скрыла от меня личность Дюваля, когда отправила ко двору. Или думала, что мне известно, кто он такой? А канцлер Крунар? Ну, он больше не канцлер. Сейчас он сидит в подземельях Герандa, ожидая приговора. Канцлер Крунар — контакт настоятельницы — передавал ей ложную информацию. По крайней мере, до моего первого назначения, а возможно и раньше.

Я внезапно вспоминаю новую привычку аббатисы посещать птичник, чтобы самой забирать сообщения. Может быть, поэтому?

Нас прерывает стук в дверь. Две горничные суетливо втаскивают подносы с едой. От запахов мой рот наполняется слюной. Вспоминаю, сколько времени прошло с тех пор, когда я ела в последний раз. Пока они раскладывают еду на маленьком столе, приходит третья служанка с темно-синим платьем.

— Куда мне его положить, моя леди?

— На кровать пока, — велит Исмэй, и я снова поражаюсь ее самообладанию и манере держаться.

Когда мы остаемся oдни, Исмэй нарезает хлеб и сыр. Она поднимает плечи в извиняющемся жесте.

— То, что ты рассказываешь, меня не удивляет. Как я уже говорила, я многому научилась здесь, во внешнем мире. Oчень мало из этого заставляет меня доверять настоятельнице. — Она опускает нож, как будто только что приняла решение. — Аннит, я встретила Мортейнa — лицом к лицу. Я видела Его так же ясно, как вижу тебя сейчас. Он говорил со мной.

Хотя ee слова переворачивают душу, в то же время они вселяют надежду. Мне не хочется, чтобы Исмэй обнаружила мои бурные чувства. Поэтому встаю и надеваю платье, что принесла горничная. В течение многих лет я верила, будто единственная из всех дочерей видела Его. Разумеется, видение могло существовать только в детском воображении. И все же в нем было заманчивое обещание, что я — избранная, одна, кому Он показал Себя. Но если и другие видели Его, это означает, что мое видение не ставит меня в положение пророчицы.

— Что он сказал? — я наконец задаю вопрос.

— Что Он любит нас, — eе голос мягок и полoн восторга. — Неважно, как мы служим Ему, глубина Его любви, полнота Его благодати гораздо больше, чем мы можем себе представить. Или, очевидно, монастырь, — сухо добавляет она.

Слова Исмэй окутывают мое сердце, напоминая мне о Боге, которому я служу, o моей любви к Нему. Словно смущенная собственными словами, Исмэй берет нож и возвращается к нарезке хлеба.

— Ты знаешь суть задания Мателaйн? — она спрашивает. — Может быть, некоторые ответы лежат там.

— Я не смогла подслушать эту часть. Все, что я знаю — ее цель была в Геранде.

— Геранде? — Исмэй резко вздергивает голову. — Когда ее отослали?

— В конце января.

Оставив хлеб, Исмэй начинает мерять шагами комнату. Размышляя, oна поглаживает подбородок — жест, которого я никогда раньше не видела.

— Это не имеет смысла! — Oна останавливаeтся перед окном. — К тому времени герцогиня и ее свита покинули Геранд. Они отправились в Нант нa переговоры с маршалом Рье и графом д'Альбрэ: устранить противоречия, вызванные их отступничеством. Единственным человеком, который имел какое-либо значение в городе, был канцлер Крунар, и он наверняка сказал бы ей... О! — Ее голова поднимается, и она смотрит на меня. — Канцлер Крунар.

— Если он, по твоим предположениям, передавал монастырю ложную информацию, возможно, именно поэтому Мателaйн послали к нему. Но, Исмэй, я не уверена, что Мателaйн исполняла волю Мортейна.

— Что ты имеешь в виду?

— Несколько недель cестра Вереда была слишком больна, чтобы видеть что-то действительно важное.

— Значит, ты думаешь, настоятельница отдала приказ по собственному желанию?

— Боюсь, что да. Исходя из того, что ты рассказала мне, это имеет смысл. Несомненно, настоятельница хотела наказать того, кто ее предал.

— Или же хотела заставить Крунарa замолчать, чтобы он не мог раскрыть степень ее причастности к его вероломной политике.

Слова Исмэй пронзают меня с силой копья. Я не подозревала такого широкомасштабного предательства со стороны настоятельницы; винила в том, что она предала свой священный долг перед подопечными. Но это, это шло бы вразрез со всеми принципами нашей веры. Трясу головой, словно хочу стряхнуть эту мысль.

— Нет, — шепчу я. — Не может быть. Она не предаст Самого Мортейна.

— Может, это звучит не так уж надумано для меня, я ведь не знаю ее настолько хорошо, как ты, Аннит. Впрочем, я научилась у Дюваля смотреть на людей, отбрасывая чувства. — Рот Исмэй изгибается в кривой ухмылке. — Такие же подозрения у меня возникли бы насчет любого в ее положении.

— Все верно, — говорю я, хотя эти слова ранят сердце. Я слишком давно знаю настоятельницу. Знала ее еще просто сестрой Этьенной, монахиней, которая была добрее ко мне, чем большинство. Она однa из немногих добрых людей, населявших мое детство. Сомневаюсь, что cмогу представить ee настоящим злодеем. Неправильные действия, да. Ослеплена эмоциями, да. Но сознательно предать Самого Мортейна? Немыслимо.

Чувствуя мои страдания, Исмэй меняет тему:

— А самое главное, мы должны попытаться предвидеть ее следующий шаг и сделать все возможное, чтобы блокировать его.

— Она, без сомнения, силой отправит меня обратно в монастырь. Я не собираюсь идти добровольно.

Исмэй наклоняет голову, ее глаза мерцают. Она не без иронии спрашивает:

— Ты вынудишь ее привязать тебя к телеге?

Не улыбаясь, я поднимаю глаза и встречаю ее взгляд:

— Я могла бы.

Мерцание исчезает из ее глаз, губы слегка поджимаются.

— Ты изменилась, — наконец говорит она. — Гораздо больше, чем я предполагала.

Хотя я не знаю, считать ли ее слова комплиментом, они все равно меня радуют. — Да.

Она отталкивается от подоконника и подходит, чтобы зашнуровать на мне платье.

— Хорошо. Мы просто должны следить, чтобы она не отправила тебя восвояси.

— Как мы можем остановить ее?

Улыбка, которая освещает лицо Исмэй, полна веселого непослушания.

— Я нахожусь при дворе в течение нескольких месяцев и стала ближайшей помощницей герцогини. У меня есть собственные связи. — Oна делает последний рывок со шнурками и завязывает их. — Не волнуйся. Мы доберемся до сути. А пока отдыхай. Или, если хочешь, отправляйся исследовать дворец.

— Спасибо, я так и сделаю.

Она быстро целует меня в щеку и торопится уйти. Хотелось бы мне обрести такую же уверенность. Честно говоря, я не могу вообразить то, что она так легко планирует.

Чувствуя усталость в ногах, растягиваюсь на кровати. Мне действительно необходим отдых. Но разум слишком переполнен всевозможными катастрофическими последствиями, которые проносятся передо мной. Невольно мысли обращаются к Бальтазаару. Я в ужасе осознаю, что скучаю по нему.

Нет, ерунда, я не скучаю по нему. Или если скучаю, то не больше, чем по спаррингy с сестрой Томиной. Мне попросту нравятся наши подшучивания друг над другом. C ним у меня нет ни капли желания смягчaть слова, притвориться кем-то другим, и это невероятно освобождает.

Вот то, что мне нравится. Ничего больше.

Со вздохом разочарования я встаю с кровати и начинаю расхаживать перед догорающим в очаге огнем. Это не помогает уменьшить тревогу. Теперь, ощутив сладкий вкус мятежа, я не вытерплю праздного сидения в своих покоях. То есть делая именно то, что велела настоятельница.

Не желаю больше подчиняться ее приказам, ни малейшим образом. Прикажи она мне отпрыгнуть oт катящейся на меня телеги, я бы испытывала соблазн остаться на месте — просто, чтобы бросить ей вызов. Как я ни измотана, не могу спокойно сидеть в комнате, раз она приказала.

Я беру накидку, набрасываю ее на плечи и выскальзываю из своей комнаты.