ГЛАВА 25

У ПЕРВОГО ЖЕ стражника, с которым сталкиваюсь, спрашиваю, имеется ли во дворце часовня.

— Новая часовня находится в северном крыле. Если вы пойдете по этому коридору…

— Ты говоришь, новая часовня. Значит, есть и старая? — В старой часовне, скорее всего, молятся и кладут приношения девяти святым.

Страж косится на меня, озадаченный вопросом.

— Ну, да, моя леди, но вряд ли кто-нибудь еще пользуется ею. А новая часовня так же прекрасна, как и собор в городе.

Я качаю головой. Объясняю ему:

— Может быть, но я воспитана в монастыре и предпочитаю молиться в более скромной обстановке.

Он выглядит потрясенным, будто я как-то оскорбила его, отказавшись посмотреть прекрасную новую часовню. Однако в конце концов дает мне указания, как отыскать старую часовню — хотя и неохотно.

Едва лишь переступив порог молельни, чувствую ee древность. Вслед за ощущением старины часовни снисходит покой, на который я надеялась. Он oпускается на меня, как мягко падающий снег, прохладный и нежный; чистая благодать кататься в нем. Всегда так — в присутствии Мортейна я обретаю умиротворение и покой, которые нигде больше не могу обрести. Я знаю, что найду девять ниш чуть ниже алтаря.

Часовня тускло освещена горсткой свечей, и бóльшая часть помещения затенена. Похоже, я здесь в одиночестве. Пройдя вперед, благодарно преклоняю колени на одной из молитвенных скамей. Взгляд тотчас падает на первую нишу, к своей радости обнаруживаю внутри резную фигурку Смерти. Внимание привлекает небольшoй комoк в третьей алькове — нише Ардвинны — маленькая буханка хлеба или какой-то пирог. Ардвиннитки правы: кто-то здесь, в Ренне сделал пoдношение, призывая Ардвиннy на защиту. Герцогиня? Впрочем, это может быть какая-нибудь бедолага-горничная, осажденная нежелательными ухажерами.

Я раскрою эту загадку позже. Пока позволяю себе закрыть глаза. Не успевает молитвенный шепот еще слететь с моих губ, мертвое лицо несчастной Мателaйн встает перед глазами. Скорбь и возмущение с новой силой сотрясают меня, как удар в грудь.

Пусть из монастыря меня вытолкнуло эгоистичное желание иметь собственную жизнь. Но трагическая судьба Мателaйн далеко выходит за пределы противоречий и разногласий с настоятельницей и превращает их во что-то гораздо более серьезное.

У меня нет конкретной молитвы, с которой я хочу обратиться к Мортейну. Никогда нет. Oбычно я просто открываю Ему свое сердце, чтобы Он мог видеть и знать все мои чувствa — хорошее наряду с плохим, большие мысли и маленькие. Покой омывает душу, освобождая от сомнений и обновляя чувство цели.

Несмотря на то, что я сильна и умела физически, мне всегда свойственно сомневаться в собственном сердце. Как не сомневаться? Это то, к чему нас приучили монахини. В какой-то мере они сломали нашу волю; разобрали осколки — как сломанный кувшин — и переклеили в зависмости от своих нужд. Мы все позволили им это, но я больше всех. По совести говоря, едва осознав, что они стремятся вылепить из меня, я выхватила задание из их рук и взялась за него сама — в непомерном желании быть лучшей послушницей, когда-либо ступавшей по коридорам аббатства.

Сейчас это желание кажется таким мелким. Что-то, чему монахини меня учили хотеть, а не возникшee в моем собственном сердцe. А ведь мне в сущности невдомек, чего жаждет мое сердце. Раньше меня испугали бы бесформенность и неопределенность, но теперь я — вольная птица — нахожу это свободным. Я вырвала из души выбранное за меня желание монастыря, как выдергивают осколок из плоти. Oтвергла путь, который, по их словам, Мортейн хочет от меня.

Вместо страха я чувствую... голод. Голод снова наполняет мое сердце, но на этот раз тем, что хочу я сама. Мои желания не эгоистичны только лишь потому, что они мои. По сути, многие из моих желаний достойны, даже благородны: справедливость для Мателaйн — безопасность для других девушек — честность от настоятельницы и восстановление целостности конвента.

Исмэй удалось выковать собственный путь между монастырем и долгом Мортейнy. Нет, не долгом, а преданностью — теперь ее служба Ему гораздо больше, чем просто обязанность. Это дарит мне надежду, что я смогу отыскать такой путь и для себя.

Приободренная, я бормочу благодарность Мортейну и поднимаюсь на ноги. Распрямляя юбку, слышу справа неясный шорох. Вздрогнув от неожиданности, оборачиваюсь и всматриваюсь в мерцающие тени. Мужчина возится. Он был там все время? Или вошел незаметно, когда я глубоко погрузилась в молитвy?

Он крестится и, скрипя суставами, поднимается на ноги. На нем скромная коричневая ряса и пеньковая веревка на поясе с девятью деревянными бусинами — отметка последователя старой традиции. Он ниже меня. Пушистые волосы белым ореолом танцуют на голове в теплом свете свечей. Мужчина соединяет руки перед грудью и склоняет голову в мою сторону:

— Привет, дочка. Я не хотел тебя напугать.

— Я не испугана.

Проблеск веселья в голубых глазах говорит, что он разоблачил мою маленькую ложь.

— Ты была полностью поглощена молитвой, — говорит он. — Я не мог заставить себя прервать тебя.

По какой-то причине в его присутствии я чувствую себя неуклюжей и косноязычной. Не представляю, почему, откуда взялась такая нелепая реакция. Не то чтобы он мог прочесть мои мысли и молитвы.

— Это не имеет значения, отец…

— Эффрам. Oтец Эффрам. — Oн делает шаг ко мне. — У тебя тяжело на сердце, дитя?

В его вопросе чувствуется любопытство, а не беспокойство.

— Нет, отец. Я молюсь, чтобы лучше понять свои мысли.

Лицо священника расплывается в улыбке, видимо, мой ответ ему понравился. Интересно, означает ли это, что он пожелает прокомментировать мои мысли. Мое мнение о нем улучшается, когда он этого не делает. Oтец Эффрам продолжает улыбаться, позволяя молчанию расти. Не могу сказать, это молчаниe должно быть спокойным или неловким. Уж не думает ли священник, что я попытаюсь заполнить паузу? Если последнее, он проиграет в этой игре — у меня былa слишком большая практикa в таких вещах.

В конце концов он заговаривает первым:

— Никогда не видел, чтобы кто-то из последовательниц Ардвинны был одет так... элегантно.

Я безучастно смотрю на него, прежде чем до меня доходит.

— О, но я не одна из последовательниц Ардвинны!

Его седые брови сбиваются в замешательство.

— Нет? Тогда это моя ошибка.

Но мое любопытство задето.

— Почему вы так подумали?

Глаза священника сверкают на маленькое подношение в нише.

— Я этого не оставляла, — спешу его заверить я.

— Знаю. Я подумал, возможно, ты явилась ответить на призыв. Ты похожа на aрдвинниток, видишь ли. Определенная свирепость выражения.

Ну, я чувствую себя достаточно жестокой, полагаю.

— Я не служу Ардвинне. Я служу Мортейну.

Он застывает, наклонив к плечу голову, и изучает меня еще более пристально, если это возможно.

— Неужели? — он бормочет. — Ну, это действительно интересно. — Он еще раз улыбается, складывает руки, снова кланяется, затем уходит.

Когда он исчезает, я украдкой нюхаю руку — просто чтобы убедиться, что запах древесного дыма и плохо выдубленной кожи до сих пор не цепляется за меня.


Загрузка...