Сердце вне игры

Глава 8

Ноа

Когда я заканчиваю собирать сумку для выездной игры, на прикроватной тумбочке звонит телефон. Проверяю, кто звонит, и когда вижу всплывающее окно с номером моего отца, нажимаю кнопку «отклонить».

Иметь дело с отцом — это последнее, что мне сейчас нужно.

Мне нужно оставаться сосредоточенным. Предстоящая игра будет важной, и команда уже имеет тенденцию играть хуже, когда мы не соревнуемся дома. Я хочу оставаться в правильном настрое, и голос отца только собьет меня с толку.

Кладу телефон в карман и выхожу за дверь с чемоданом в руке.

В аэропорту встречаюсь с остальными членами команды, когда мы проходим контроль безопасности. Марго, Тед и помощник тренера Брэдли Прайс тоже с ними. Но Марго в наушниках, поэтому, когда я подхожу, она меня даже не замечает.

Несколько человек поблизости шепчутся, пытаясь понять, действительно ли мы «Денверские Тузы». Без нашей униформы, в обычной повседневной одежде людям может быть трудно сразу узнать нас. Как правило, если они смогут хорошо рассмотреть, то они узнают кто я такой, но только суперфанаты узнают меня только по профилю лица.

Еще рано, и я не пил кофе, так что не столько в настроении общаться в аэропорту, сколько это необходимо. Улыбаюсь всем, чей взгляд ловлю на себе, но обычно держу голову опущенной и очень рад, когда могу пройти контроль безопасности и сесть в самолет, и никто по пути не попросит меня оставить сообщение на автоответчике их отца.

Пока мы одной колонной садимся в чартерный самолет, устраиваясь на своих местах, я на мгновение осматриваю проход, пока не замечаю Марго тремя рядами сзади, изо всех сил пытающуюся запихнуть свой чемодан на полку над головой. Расстегивая ремень безопасности, спешу помочь ей.

— Спасибо, — бормочет она, когда я одной рукой поднимаю и кладу ее сумку.

— Не стоит благодарности, Подсолнух.

— Почему ты продолжаешь меня так называть? — спрашивает она, на что я ухмыляюсь.

— Потому что ты освещаешь мою жизнь, как подсолнухи освещают мир.

Из нее вырывается смех, но щеки слегка розовеют великолепным румянцем, который мне начинает нравиться, потому что он появляется из-за меня.

— Это самая дурацкая вещь, которую я когда-либо слышала.

— Садись со мной рядом, — предлагаю я. — Мы можем провести весь полет, узнавая друг друга еще лучше. Таким образом, ты сможешь придумать для меня свое дурацкое прозвище.

— О, поверь мне, у меня уже есть в голове имя, которым я тебя называю, — сухо говорит она, и я тихо смеюсь.

— Можешь назвать им меня сейчас? — дразню ее. — Или оно слишком пошлое?

Она поджимает губы, словно пытаясь скрыть улыбку.

— Ты неисправимый, да?

— Лучше, чем быть правильным, я всегда так говорю.

Ее улыбка появляется еще немного, и, черт возьми, мне просто хочется увидеть настоящую, широкую улыбку, открытую и естественную. Но затем, кажется, вспоминает, что по ее собственным правилам она не должна флиртовать со мной. Она принимает более серьезное выражение лица, усаживаясь на свободное сиденье под полкой, куда я положил ее сумку.

— Мне и здесь неплохо, — говорит она, доставая из сумочки журнал. — Наслаждайся полетом.

— Ты тоже, — я упираюсь руками в полки над головой Марго и добавляю:

— И, если тебе надоест читать о том, какие тенденции в декорировании дома будут в моде этой осенью, ты знаешь, где меня найти.

Она фыркает себе под нос, но не отвечает, поэтому я поворачиваюсь и иду обратно на свое место, чувство победы переполняет мою грудь. Что касается меня, то каждая улыбка, которую получаю от Марго, — это победа, и нет ничего более приятного, чем вызывать у нее потрясающий смех. То, как ее глаза расширяются, великолепные серо-голубые радужки загораются от удовольствия… блять, это чертовски затягивает.

Я вовсе не обескуражен тем, что она отказалась от предложения посидеть со мной. Она изо всех сил старается вести себя незаинтересованно, но я почти уверен, что чувствую, как Марго смотрит на меня, когда я ухожу.

Вскоре после того, как сажусь и пристегиваюсь, из динамиков раздается голос пилота. Он говорит стюардессам закрыть двери и готовиться к взлету, и мысли о Марго ненадолго вылетают из моей головы, когда начинаю свои предполетные ритуалы. Есть вещи, которые я должен сделать до того, как самолет оторвется от земли. Маленькие упражнения и трюки, которые заставляют меня чувствовать себя менее тревожно, когда поднимаюсь в небо в смертельной ловушке на сорок тысяч фунтов.

Во-первых, я прочитал все руководство по технике безопасности от корки до корки, и уже выучил его наизусть. Затем смотрю в окно и напоминаю себе обо всех мерах предосторожности, которые есть в современных самолетах. Я жду, пока самолет начнет двигаться, и как только это происходит, закрываю оконную штору, потому что мне не нравится видеть момент, когда мы действительно взлетаем.

Я хватаюсь за боковые стороны подлокотников, когда самолет начинает набирать скорость. Закрыв глаза, считаю в обратном порядке от ста. Обычно требуется около тридцати секунд, чтобы оторваться от земли, а затем еще несколько минут, чтобы достичь нужной крейсерской высоты. Как только мы поднимаемся достаточно высоко, мои нервы обычно начинают успокаиваться, и я могу немного расслабиться. Счет от ста помогает мне сосредоточиться на чем-то другом, а не на том факте, что мы каждое мгновение поднимаемся на сотни футов в воздух, и как только я заканчиваю первый раунд подсчета, начинаю сначала.

Во время этого конкретного взлета прохожу примерно половину второго обратного отсчета, прежде чем пилот объявляет, что мы достигли крейсерской высоты и что бортпроводники скоро придут с напитками и закусками. Я контролирую свое дыхание изо всех сил и держу глаза закрытыми в надежде, что смогу вздремнуть. Это немного сомнительно, учитывая, что несколько раз мне удавалось поспать в самолетах, когда я летал международными рейсами и тогда у меня был полная смена часовых поясов.

Сегодня, с другой стороны, у меня больше энергии, чем обычно, поэтому я ерзаю вместо того, чтобы погрузиться в мирный сон, когда моя тревога нарастает. Открыв глаза и размеренно выдохнув, я решаю, что, наверное, лучше попытаться отвлечься. Лезу в карман, чтобы вытащить телефон, но при этом краем глаза замечаю, как Марго поднимается со своего места.

Она достает из сумочки ручку и блокнот, затем дергает мягкий на вид свитер, который на ней одет, и перебрасывает светлые волосы через плечо, прежде чем повернуться ко мне. Я быстро смотрю вперед и делаю вид, что не смотрю на нее, и через несколько секунд она появляется в проходе рядом со мной. Ближайшее к проходу место пустует, так как я всегда сижу у окна.

— Можно? — спрашивает она.

Я ухмыляюсь, почти забывая на секунду, что мы бросаем вызов всем законам природы, несясь по воздуху на максимальной скорости.

— Конечно.

— Прежде чем у тебя появятся какие-либо мысли, — предупреждает она меня, устраиваясь в кресле. — Я пришла сюда не потому, что ты меня об этом просил, а потому что надеюсь сесть с каждым из игроков и задать несколько вопросов. Я подумала, что, поскольку вы все застряли здесь со мной на следующие несколько часов, самое время избавиться от утомительного маркетинга в социальных сетях.

— Но ты решила начать с меня, — указываю, не в силах сдержаться. — Это должно что-то значить, не так ли? — я немного понижаю голос, наклоняясь ближе, так что мое дыхание шевелит волосы, заправленные ей за ухо, и бормочу:

— Значит, ты думала обо мне?

Она поджимает губы, делая вид, что думает об этом.

— Может быть. Или, может быть, я решила начать с тебя, потому что твое имя находится в верхней части списка. Полагаю, еще одно преимущество быть капитаном команды, — она снимает колпачок с ручки и кладет блокнот на колени. — Так что, начнем?

— Ты здесь главная, — говорю я с легкой улыбкой, откидываясь на спинку кресла.

Она выдыхает воздух, который может быть почти фырканьем смеха, и это чувство выполненного долга поднимается во мне снова.

— Хорошо, — говорит она, и ее тон становится более серьезным и деловым. — Вопрос номер один: как ты впервые заинтересовался хоккеем?

Я провожу рукой по своей чисто выбритой челюсти, игриво глядя на нее.

— И только? Должен сказать, немного разочарован тем, что это твой первый вопрос для меня. Из всего, что ты могла бы спросить, всего, что ты, возможно, хотела бы узнать обо мне, ты говоришь: «Как ты впервые заинтересовался хоккеем?»

— Дело не в том, что я хочу узнать, — поправляет она меня. — Это для новой биографии команды, которую я пишу. Хорошо? Поэтому, пожалуйста, просто ответь на вопрос.

— Хорошо, — я киваю, так как могу сказать, что это действительно важно для нее. — Я могу это сделать. Посмотрим… Впервые я начал играть в хоккей, когда учился в средней школе. Мои родители хотели, чтобы я начал заниматься внеклассными занятиями, потому что такие вещи берутся во внимание при поступлении в колледж, поэтому они заставили меня попробовать себя в нескольких разных спортивных командах. Я был лучшим в хоккее, и мне это действительно нравилось, так что на этом и остановился.

— Ничего себе, — она записывает пару заметок, затем хмурится, как будто ей что-то пришло в голову. — Погоди, средняя школа? Не слишком ли рано начинать беспокоиться о поступлении в колледж?

Я криво качаю головой.

— Нет, если ты пытаешься попасть в команду плюща.

Она издает небольшой горловой звук, но я не могу понять, что это значит.

— Понятно. Итак, ты начал играть в средней школе, и тогда понял, что действительно любишь эту игру, и в итоге дошел до высшей лиги. Правильно?

— В общем-то, да.

— Твои родители, должно быть, очень тобой гордятся, — говорит она, глядя на меня с улыбкой. — Они в первую очередь заставили тебя попробовать себя в хоккее, а теперь посмотри на себя. Я даже не могу представить, как они рады.

Я смеюсь, и звук получается немного громче и резче, чем хотел. Это больше похоже на фырканье, чем на смешок, и Марго смотрит на меня с любопытством.

— … без комментариев, — быстро говорю я.

— Без комментариев? — она хмурится. — Что значит без комментариев? Я даже не задала вопрос. Но теперь спрошу об этом. Тебе не кажется, что твои родители гордятся тобой?

— Все сложно, — я держу кнопку, которая откидывает кресло, просто чтобы чем-нибудь занять свою руку. — И это определенно не то, о чем фанаты хотят читать в моей биографии игрока, поэтому думаю, что мы должны просто перейти к следующему вопросу.

Марго смотрит на свой блокнот, ее брови все еще сведены вместе на лице в форме сердечка. Я могу сказать, что она хочет узнать больше о моих родителях, но я действительно не заинтересован в том, чтобы влезать во всю эту неразбериху. Поэтому больше ничего не говорю, терпеливо ожидая, пока она вместо этого перейдет к вопросу номер два.

— Хорошо, — наконец говорит она, тихо вздыхая. — Следующий вопрос касается должности капитана команды. Был ли ты удивлен, когда руководство и тренерский штаб выбрали тебя капитаном «Тузов» еще в…

Марго прерывается с визгом, когда мы внезапно натыкаемся на участок турбулентности.

Самолет дергается, немного падает в воздухе, и у меня сразу же возникает ком в горле. Я хватаюсь за подлокотники, словно пытаюсь сломать их пополам, когда снова загорается лампочка ремня безопасности. Голос пилота возвращается по динамикам.

— Мои извинения. Мы попали в неприятную ситуацию. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах с надежно пристегнутыми ремнями безопасности.

Черт возьми, как он может говорить так спокойно, когда мы все вот-вот умрем?

Самолет продолжает дергаться вверх-вниз и из стороны в сторону в течение нескольких мучительных секунд, и я зажмуриваюсь, сосредоточившись на том, чтобы втягивать воздух в стесненную грудь. Я прекрасно осознаю тот факт, что Марго смотрит на меня, практически чувствую, как ее взгляд прожигает дыру в моем лице, но пока не могу заставить себя оглянуться. Только когда самолет начинает выравниваться, я осмеливаюсь открыть глаза.

Украдкой смотрю в ее сторону. У нее выжидающее выражение лица, ее брови слегка приподняты в немом вопросе.

— Я боюсь летать, — признаюсь немного хриплым голосом. — Кажется, говорил тебе это, когда мы вместе застряли в лифте.

Она кивает, сочувствие искажает ее тонкие черты.

— Точно. Я вспомнила, — затем она тихо смеется, кусая губу. — Наверное, думала, что ты говоришь это только для того, чтобы мне стало лучше. Я не верила, что ты на самом деле боишься летать.

— Боже, я не понимаю, как некоторые люди не боятся летать, — бормочу я. — Это безумие. Тот факт, что мы поднимаемся так высоко, в чем-то таком тяжелом, на самом деле не имеет никакого смысла. Это намного опаснее, чем застрять в лифте, вот что я тебе скажу.

Правая сторона ее рта приподнимается в ухмылке.

— Ты понимаешь, что вероятность погибнуть в автокатастрофе значительно выше, чем вероятность погибнуть в авиакатастрофе, верно? Ты боишься сесть за руль машины?

Я смотрю на нее прищуренным взглядом.

— Знаешь ли ты, что примерно двенадцать тысяч человек ежегодно умирают, падая с лестницы, тогда как в лифтах умирает всего тридцать человек?

Кажется, она ошеломлена этой информацией, и ее хмурый взгляд заставляет меня засмеяться.

— Ты боишься спускаться по лестнице? — добавляю я, повторяя то, как она только что спросила меня о боязни водить машину.

— Хорошо, согласна. Лестница и вождение опаснее, чем лифты и самолеты.

Она кладет руку на подлокотник между нами и мягко касается моей. Я чувствую тепло ее кожи сквозь нашу одежду и остаюсь на месте, не желая отказываться даже от этого маленького, случайного прикосновения.

— Думаю, для меня этого пространства слишком мало, — добавляет она после секундного раздумья. — Обычно я не считаю себя страдающей клаустрофобией или с невероятным страхом высоты, но когда лифт остановился, я действительно подумала, что у нас кончится воздух, или мы упадем насмерть, или и то, и другое. Просто не хватало кислорода, чтобы двигаться в таком маленьком замкнутом пространстве.

— А самолет, по-твоему, не маленькая закрытая площадка? — спорю я. — Небольшая закрытая территория на высоте тысяч футов, смею добавить.

Она пожимает плечами, ее рука скользит по моей.

— Я полагаю, что большинство фобий не имеет логического смысла. Но понимаю, как работают самолеты, поэтому нахождение в одном из них не заставляет меня так нервничать. Лифты же? Я не знаю. Они просто озадачивают меня. То, как закрываются эти толстые двери, и звуки, которые они издают, когда тянут тебя вверх? Все это кажется очень… ненадежным.

Самолет снова дергается, и я резко вдыхаю, но на этот раз не так напуган. Что-то в том, что рядом находится Марго, заставляет меня чувствовать себя в большей безопасности, и я могу держать глаза открытыми.

Она смотрит на свои колени, и могу сказать, что она о чем-то думает. Я уже собирался спросить, что у нее на уме, когда она заговорила первой, ее голос был чуть громче шепота.

— Ты не рассказал никому из команды о том, что произошло… в лифте, я имею в виду. Правда же?

Ее брови озабоченно нахмурены, и могу сказать, что она действительно обеспокоена.

— Нет, — успокаиваю я ее, понизив голос, и немного смещаюсь в кресле, чтобы смотреть ей в лицо. — Я этого не сделал. Не стал бы. Сказал им, что мы встречались раньше, и упомянул, что мы вместе застряли в лифте, но на этом все. Они тоже ничего не подозревают. Тео пошутил по этому поводу, и я позаботился о том, чтобы закрыть эту тему.

Она вздыхает, облегчение мелькает в ее великолепных серых глазах.

— Спасибо большое.

— Ты действительно думала, что я расскажу им, о том, что случилось?

— Не знаю, — она кусает губу, изучая мое лицо. — Я хотела верить, что ты этого не сделаешь, но, как уже говорила раньше, я действительно не так хорошо тебя знаю.

Она замолкает, глядя через проход на открытое окно с другой стороны самолета.

— Марго, — бормочу я, жалея, что не могу протянуть руку и взять ее за подбородок, чтобы повернуть ее лицо ко мне. Но знаю, что это было бы слишком, особенно в самолете, полном моих товарищей по команде и других сотрудников «Тузов». — Я слишком тебя уважаю, чтобы болтать о таком. А еще, если честно… Не хочу, чтобы ребята знали о том, что произошло, не больше, чем ты. Я как бы хочу сохранить память о том дне только между нами.

Я по-прежнему не вижу ее лица, но ее плечи немного расслабляются, скованность уходит из них. Я чувствую, как мои плечи опускаются, как будто удерживал в них напряжение, соответствующее ей.

— А можно еще кое-что сказать? — добавляю я, внезапно почувствовавшим себя очень смелым, может быть, потому что все еще не уверен, что мы доберемся до места назначения целыми и невредимыми. Я сам не свой во время полета. — То, что мы делали в лифте… это, честно говоря, было одной из самых горячих вещей, которые я когда-либо испытывал. С кем-либо. Я не мог перестать думать об этом.

Марго краснеет, поглядывая на меня из-под ресниц.

— Ни за что. Я тебе не верю.

— Это правда, — настаиваю я. — Как бы странно это ни звучало, никогда раньше не делал ничего подобного. Это было сексуально и неожиданно, и просто совершенно дико. Ты дикая, Подсолнух, в лучшем, блять, смысле.

Словно не в силах удержаться, она поворачивает голову, чтобы встретиться со мной взглядом. Наши взгляды встречаются, и все, о чем могу думать, это то, каково было бы прижаться моими губами к ее. Они такие полные и плюшевые, с идеальным бантиком купидона наверху, и одно из моих самых больших сожалений в жизни состоит в том, что я знаю, как она звучит, когда кончает, но не знаю, каково это целовать ее.

Ее губы приоткрываются, язык высовывается, чтобы облизать их, и она тихонько выдыхает.

— Знаешь, это было совсем на меня не похоже, — шепчет она. — На самом деле я не такая дикая. Вроде даже не чуть-чуть. Я очень практична и ответственна, поэтому, что бы ты ни думал, вероятно, у тебя сложилось неправильное представление обо мне.

— Неправильное представление? — спрашиваю я, приподняв бровь. — У меня не было таких мыслей. Просто хочу узнать тебя получше, но должен признать, мне нравится все, что я знаю до сих пор. И то, что мы сделали, не было никоим образом неправильным. По крайней мере, я так не думаю, — улыбаюсь, позволяя костяшкам пальцев коснуться ее. — Конечно, это было спонтанно, и, может быть, мы оба вели себя немного импульсивно, потому что были напуганы, но… не знаю. Это просто казалось правильным, и я ни о чем не жалею.

Она снова одаривает меня той полуулыбкой, и это почти убивает меня. Не знаю, сколько еще смогу сидеть здесь, не поцеловав ее. Наши лица всего в нескольких дюймах друг от друга. Я так чертовски хочу ее, и чем дольше смотрю в серо-голубые глаза, тем больше теряю контроль над реальностью и тону в них.

Но, прежде чем я успеваю сделать какую-нибудь глупость, она отстраняется и прочищает горло.

— Возможно, мне следует продолжить интервью с кем-то другим, — говорит она. — Спасибо, что… нашел время поговорить со мной.

Марго расстегивает ремень и собирает свои вещи, затем встает и идет вдоль прохода, прежде чем успеваю что-то сказать. Тем не менее, я смотрю, как она уходит, и в этот момент меня тянет к ней больше, чем когда-либо.

Кажется, она думает, глубоко ошибаясь, что мне не понравится тот факт, что она практичная и ответственная. Я имел в виду это, когда говорил, что каждая новая вещь, которую узнаю о ней, заставляет меня любить ее больше. Мне нравится, что она представляет собой интригующую смесь милости и дерзости, смелости и осторожности, серьезности и игривости.

И я одновременно люблю и ненавижу тот факт, что она, кажется, полна решимости сопротивляться моим чарам.