Скандалы

3

Полицейский участок был недалеко, в центре парка, так что всего через несколько минут после звонка по „911" Кик услышала сирены. Вместе с полицией прибыли управляющий домом, швейцар Эдди, бригада „скорой помощи", а затем появился симпатичный человек лет пятидесяти из редакции по имени Сэм Николс. Он сказал, что знаком с Лолли более двадцати лет и возьмет на себя организацию похорон, а также сделает все необходимые звонки и даст объявления.

Кик провела всех в кабинет. Они столпились у тела Лолли, тихо и серьезно переговариваясь друг с другом. Поняв, что большой черный резиновый предмет предназначен для перевозки трупов, Кик отвела взгляд от санитара, расстелившего его на полу. Она слышала, как застегнули длинную молнию. Когда Кик наконец повернулась, Лолли и санитаров уже не было в комнате. Из-за двери кабинета Кик увидела, как выносят на носилках тело Лолли в резиновом мешке. Обогнув напольные часы на площадке, санитары исчезли.

В комнате остались лишь два полицейских. Она понимала, что сейчас они попросят ее дать показания о смерти Лолли от несчастного случая, но не могла вникнуть в смысл их слов. Потом полицейские ушли, и только мистер Николс стоял, ссутулясь, посреди комнаты.

– С вами все в порядке, малышка? – участливо спросил он.

Кик подняла на него глаза и кивнула.

– Спасибо, да.

– Как ужасно, да? – Мистер Николс переминался, явно желая уйти.

Кик вздохнула.

– Меня словно вышибли из седла. Может, мне надо что-то сделать?

Николе опустил глаза на свои потрепанные туфли.

– Официально? Нет, – сказал он. – Полагаю, что газета поместит большой некролог. Может, вы сможете раскопать о ней что-либо любопытное. То, чего никто не знает. Она прожила интересную жизнь, весьма...

Кик вдохновила мысль о каком-то занятии. Неважно, что это будет, но оно поможет ей избавиться от ощущения ненужности и пустоты.

– Надеюсь, что-нибудь разыщу. Правда, меня дрожь пробирает, как подумаю, что надо копаться в ее вещах.

– Но ваш материал не должен быть негативным, – предупредил Николс.

– О'кей. Постараюсь.

Николе посмотрел на часы и снова стал переминаться.

– Хорошо. Я буду в газете. Позвоните, если что-то найдется.

Поблагодарив Николса, Кик проводила его.

Закрыв за ним двери, Кик вернулась и тотчас поняла, что не может найти себе места в этой огромной квартире. Она не хотела идти к себе в комнату. Мысль о том, что она сядет там перед телевизором, казалась ей кощунственной.

Около шести Кик проголодалась. Она приготовила себе чай и нашла в холодильнике кусок пиццы. Затем приняла душ, накинула старый халат и поднялась в кабинет Лолли. В это время и без того причудливая комната представлялась еще более странной. Солнце бросало через стеклянный купол рассеянный свет. Сквозь подтеки птичьего помета она видела, как темнело с наступлением сумерек.

Усевшись в кресло Лолли с высокой спинкой, Кик с удивлением обнаружила, что все это время компьютер был включен. Он продолжал жужжать даже в те минуты, когда Лолли расставалась с жизнью!

Сэм Николе, подумала Кик, дал ей это задание, чтобы немного отвлечь ее, то есть проявил любезность, сказав, что нужна ее помощь. Лолли была не из тех женщин, которых легко любить, но, сотрудничая с ней, Кик привыкла уважать ее. Лолли преподала Кик несколько весьма важных уроков, касающихся влиятельных людей. Может, она и в самом деле напишет для Сэма Николса что-то толковое; постарается раскопать факты из жизни незаурядной женщины, а вместе с тем продемонстрирует „Курьеру" свои способности. У Кик появилась уверенность, что пора и ей занять в мире место, достойное ее. Раны ее затянулись, а Лолли научила ее, как избегать ненужных стрессов. Кик чувствовала себя на пороге новой жизни: стоит сделать лишь шаг, и судьба улыбнется ей. После всего пережитого она наконец готова к новому старту.

Мать Кик Батлер, Морин, умерла при родах. Это произошло где-то над Атлантикой в самолете компании „Трансевропа". Рейс 314 следовал из Лондона в Нью-Йорк в тот самый день, когда было совершено покушение на Президента Кеннеди. Тоненькая и стройная, хорошо сложенная, Морин была из тех женщин, у которых беременность почти незаметна. Даже на шестом месяце некоторые подруги уверяли ее, что не подозревали о ее беременности. И на восьмом месяце это не бросалось в глаза, поэтому ей удалось обойти правила авиакомпании, запрещающие находиться на борту самолета женщинам на сносях: Морин убедила всех, что она на седьмом месяце.

Она решилась лететь из Лондона, где навещала свою захворавшую мать, в Нью-Йорк, потому что полтора года назад ее мужа сбила машина, и он лежал в палате интенсивной терапии в больнице „Монт Синай". Но роды – точнее, сильное кровотечение – начались на полпути через Атлантику. К моменту приземления помочь ей было уже нельзя, так что попытались только спасти ребенка. Хирургам удалось извлечь девочку из чрева матери за несколько часов до того, как отец Кик, так и не придя в сознание, скончался.

Учитывая необычные и трагические обстоятельства ее появления на свет, оставалось лишь удивляться, что Кик обладала неиссякаемой жизнерадостностью. Еще не научившись ходить, Кик умела скрывать слезы. Да и бурная любовь бабушки Элеонор, матери ее отца, была столь активной, что Кик просто не было причин жалеть себя. Достойная старая леди взяла на руки сверток – крошечного ребенка – через два дня после смерти родителей девочки, окрестила ее Кэтрин Морин и, однажды прижав к сердцу, не отпускала от себя целых двадцать лет. Не ощущая утраты того, чего у нее никогда не было, Кик счастливо жила со своей бабушкой в доме из коричневатого камня в Гринвич-Виллидж.

Примечательно, что компания „Трансевропа" была настолько скомпрометирована после этого происшествия на борту, что совет директоров, желая хоть как-то возместить ущерб, предоставил Кик пожизненное право пользоваться бесплатными билетами на две персоны на все рейсы авиакомпании. Когда „Трансевропа" слилась с „Восточными авиалиниями", этот рекламный жест позволил Кик вести в детстве действительно необыкновенную жизнь.

Кик и Элеонор побывали везде. Унаследовав небольшие деньги, Элеонор продуманно вложила их, что дало ей и внучке возможность останавливаться в лучших отелях мира. Не ведая страхов, расположенная ко всем, любознательная Кик путешествовала по свету, свободно общаясь с теми, кто оказывался рядом, и уже составляя то, что позднее превратилось в реестр имен.

В глубине души Кик никогда не сомневалась в своем будущем. Мечтая стать журналисткой, она писала в средней школе, в старших классах, публиковалась в газете колледжа, а после его окончания, уверенная в правильности своего выбора, поступила в школу журналистики при Колумбийском университете.

Вскоре после того, как Кик закончила ее, бабушка Элеонор умерла, оставив внучке лишь небольшую сумму денег: они потратили почти все на путешествия. Но любви бабушки Кик ничто не могло заменить.

Кик быстро поняла, что может справиться с одиночеством, лишь с головой погрузившись в работу. Начав работать с полной отдачей в захудалой газетенке одного из пригородных районов штата Массачусетс, Кик обрела счастье. По крайней мере, она занималась тем, чего хотела всю жизнь. Ей платили за то, что она умела наблюдать и писать об увиденном. Она с удовольствием посещала собрания портних и водопроводчиков, заседания школьных советов, но все это было только началом. Кик постепенно обретала профессионализм, необходимый для того, чтобы когда-нибудь обосноваться в Нью-Йорке и заняться большой журналистикой.

Едва отметив в Массачусетсе второй раз День благодарения, Кик вспомнила о своем списке. Прежние связи позволили встретиться и поговорить с Федалией Налл, редактором журнала „Четверть часа". Перед встречей, назначенной на понедельник, она провела весь уик-энд в городской библиотеке, знакомясь с журналом. Крепкое издание! Явно имеющий свое лицо, хотя и весьма своеобразный, этот журнал публиковал в восьмидесятых годах лучших писателей. Это будет трудно, но Кик не сомневалась, что, если ей представится возможность сотрудничать там, упускать ее не стоит.

Она пришла в редакцию журнала, помещавшуюся в здании „Мосби Медиа" на Пятьдесят четвертой стрит Ист в Нью-Йорке, зябким декабрьским утром, повторяя про себя как молитву незабвенный совет бабушки: „Будь сама собой".

Стены приемной на тридцатом этаже были увешаны фотографиями людей, прославившихся, согласно постулату Уорхола, за четверть часа. Кик провели в роскошный кабинет, где за своим овальным столом стояла Федалия Налл в ярко-розовой блузе, под которой смутно угадывалась ее полная фигура, а шею украшало ожерелье из жемчужин, каждая из которых была как шарик для пинг-понга. Она казалась довольно симпатичной, хотя явно злоупотребляла косметикой.

– Мисс Батлер, – сказала Федалия Налл, протягивая руку, – проходите, садитесь.

Кик устроилась на стуле из черного дерева перед столом редактора и одернула на коленях юбку.

– Ты хорошо пишешь, малышка. Хорошо, но без лихости. А нам нужна легкость. Я предоставляю своим авторам полную свободу. Мне нравится, когда они сами раскапывают истории. Понимаю, что по стандартам старой журналистики это не очень кошерно, но нас устраивает. Ты хоть читала „Четверть часа"?

Кик кивнула:

– Конечно.

– И как ты думаешь, сможешь писать легко и занимательно? Удастся тебе по уши уйти в тему и выяснять, что представляет собой та или иная личность? – спросила Налл, щелкая крышкой портсигара, обтянутого черной змеиной кожей. – Я курю, – сказала она, – и ни у кого не спрашиваю разрешения. Если кто-то пытается сделать мне замечание, я отвечаю, что следует проявлять снисхождение к умирающей женщине. И все затыкаются.

Кик рассмеялась. Она слыхала, что Федалия Налл – злая баба. Но ничего такого она в ней не заметила – разве что грубоватая. Приятно, что это не так, подумала Кик.

– Так вот, – привстала Кик, – что касается вашего вопроса, думаю, что могу писать так, как вам нужно. Во всяком случае, я с удовольствием попробую, если позволите.

– Давай, – сказала редактор.

– Что? – моргнула Кик.

– Я не собираюсь брать тебя на работу, – заметила Налл. – Включая кого-то в платежную ведомость, приходится заниматься этими проклятыми медицинскими страховками, социальными выплатами, отчислениями в Федеральную корпорацию страхования банковских вкладов и всей прочей бумажной мурой, которую от колыбели до могилы требует от нас это сраное правительство. Взяв кого-то на работу, изволь заботиться о нем, как о своем ребенке. А если бы я хотела иметь детей, то уж как-нибудь обзавелась бы ими сама.

Кик прокашлялась.

– Ага... дайте-ка мне сообразить. Вы сказали мне „давай", но на работу не берете?

Федалия Налл подошла к окну и оперлась на подоконник.

– В Гарлеме есть один дизайнер, – сказала она, стряхивая пепел в цветочный горшок. – Прошлым вечером за обедом кто-то мне рассказывал о нём. Он стильно оформляет похороны. Ты знаешь, в чем хоронят. Но он создает лишь часть одежды, ту, что видна. Понимаешь, половину пиджака, половину платья, носки от туфель. Вот так-то. Думаю, может получиться интересно. Хочешь попробовать?

– Ага... ну да... конечно, – пробормотала Кик. – Вы это серьезно, да?

– Я серьезна, как раковая опухоль, – ответила Налл. Отойдя от окна, она взяла со стола листок бумаги. – Вот его имя и номер телефона. Мне плевать на его мечты и надежды, но я хочу знать все тонкости и хитрости того бреда, которым он занимается. Валяй! Притащи мне две тысячи слов. Если понравится, куплю и дам тебе другое задание: три классные темы – ты должна всех потрясти. Тогда сможешь стать штатным сотрудником и твои мечты осуществятся. Денег навалом.

Получишь все, чего когда-то хотела, и будешь блаженствовать.

Федалии понравился материал, принесенный Кик. В январе она получила еще два задания – одно о странных случаях убийства и самоубийства в среде геев, происшедших в Саттон Плейс, другое – очерк, посвященный двадцатичетырехлетней женщине, которая, получив в наследство целую флотилию буксиров, руководит ею в гавани Нью-Йорка.

Как и предполагала Кик, получив от нее третий великолепно сделанный материал, Федалия Налл мучительно долго не давала о себе знать. Кик убила кучу времени на эти материалы. Она не могла врать своему боссу в газете, так что он знал о ее делах. Сначала он как будто поддерживал ее, но, когда на него надавило начальство, его отношение к Кик изменилось.

Тревоги Кик, связанные с журналом, усиливались, поскольку впереди маячила возможность остаться вообще без работы и влезть в долги.

Всю первую неделю, основательно вымотавшую ее, Кик спешила в Спрингфилд и, устроившись в чахлом палисадничке перед своим домом, ждала, не зазвонит ли телефон. Она даже не включала телевизор, чтобы не отвлекаться. Когда пошла вторая неделя, а от Федалии по-прежнему не было вестей, Кик поняла, что должна думать, как жить дальше.

Пришло время рискнуть, как ей всегда советовала бабушка.

Утром, позвонят ей или нет, она бросит работу и вернется в Нью-Йорк. Квартира, которую ее бабушка снимала в Гринвич-Виллидж, не сохранилась после ее смерти, но Кик знала, что найдет себе какое-нибудь пристанище, может, снимет в подаренду. У нее еще осталось немного бабушкиных денег, долго она на них не протянет, но и с голоду не умрет. Больше всего ей хотелось вернуться в Нью-Йорк и доказать Федалии Налл, что она имеет право состоять в штате журнала. Но пока большая журналистика, которой она так мечтала заниматься, даже не маячила на горизонте.

В первый февральский понедельник Кик поселилась в небольшой квартирке, снятой ею недалеко от Грэмерси-парка. Утром она прежде всего позвонила Федалии Налл. Не успела Кик поздороваться, как Федалия спросила:

– Куда ты запропала, черт побери?

– М-м-м... я здесь, – удивленно ответила Кик. – В Нью-Йорке. Я ушла из газеты.

– Черт побери, это лучшая новость, которую я услышала в это утро. Скоро ли ты сможешь приехать сюда? У меня есть для тебя потрясная тема.

Доброжелательность Федалии позволила Кик спросить:

– Как мой материал о буксирах?

– Викки не звонила тебе?

– М-м-м... нет, насколько я знаю.

– Проклятье! Прости, Кик. Должно быть, я забыла ей сказать. Увязла в делах. Мне материал понравился. Мы собираемся поставить его в номер, наверное, ближе к весне. А теперь мчись сюда.

Когда Кик вошла в большой кабинет с черными стенами на тридцатом этаже, Федалия говорила по телефону. Она указала Кик на кресло, приглашая садиться, дважды коротко чмокнула в телефонную трубку ярко-красными губами и распрощалась с собеседником. Улыбнувшись Кик, она запустила все десять пальцев с малиновыми ногтями в копну волос.

– Это был Питер Ши, – сказала Федалия, – известный журналист. Честно говоря, сначала я попросила его взять это интервью, но у него проблемы, и он предложил тебя. Ему тоже нравятся твои материалы.

– Вы уверены, что я справлюсь? – спросила Кик. Ей казалось, что тема, которую взял Питер Ши, журналист с бойким пером, может оказаться ей не под силу.

Федалия кивнула:

– Не сомневаюсь. В твоих работах есть молодость и задор. Старые репортеры позавидовали бы такой хватке. Мне это нравится: интересные ответы на смелые вопросы. А это задание и в самом деле довольно рискованное.

– О'кей, – охотно согласилась Кик, хотя ее подмывало спросить, придерживается ли еще Федалия правила о „трех классных материалах". Видимо, она собиралась дать ей задание как независимому журналисту. – В чем оно заключается?

Федалия сложила на столе руки и навалилась на них грудью.

– Через своего агента, этого высокомерного сукиного сына, Лионель Малтби дал согласие на первое интервью для прессы.

– О, Господи...

– Не могу поверить, что пошла на гнусные требования его агента. Можешь считать меня шлюхой, но любое печатное издание в стране хотело бы заполучить Малтби, и Ирвинг Форбрац, агент самых высокопоставленных жуликов в нашей среде, убедил его дать интервью „Четверти часа".

Кик удивило, что Федалия столь критически относится к Малтби. Из всего, что она читала об этом авторе, получившем множество наград, явствовало, что он заслужил репутацию гения.

– Вы думаете, что Лионель Малтби мошенник?

– Что-то в этом роде, – сказала Федалия, откидываясь на спинку кресла. – Я не доверяю этим уродам из масс-медиа. Его вытащили невесть откуда и сделали ему имидж. Думаю, с ним что-то не так. Он никогда не написал ничего равного его первой книге, тем не менее все твердят, что он блистателен, хотя последняя его книга устарела года на три. Лично я считаю, что он греется в лучах своей прежней славы. Вот мне и хочется, чтобы ты это выяснила.

– Занятно, – сказала Кик. – Кое-кто утверждает, что этого автора вообще не существует. Когда я училась в колледже, профессор, читавший курс современной литературы, клялся, что Малтби – псевдоним Томаса Пинчона.

– Малтби – совершенно реальное лицо, можешь не сомневаться. Жив, здоров, живет где-то в Коннектикуте и собирается выпускать в свет новую книгу. Вот почему он и вылез из своей берлоги. Не забывай, этот тип не появился даже тогда, когда ему присуждали Национальную книжную премию.

– За „Руки Венеры". Я читала ее. Все, что он написал потом, – сущий вздор, чепуха.

– Полное дерьмо, – констатировала Федалия. – Но поскольку людям вбивают в голову, что он гениален, его книги расходятся, как горячие пирожки в морозный день.

Кик отлично помнила первую книгу Малтби. Она прочитала „Руки Венеры", когда та попала в списки бестселлеров. Она показалась ей туманной и путаной, и Кик удивлялась, из-за чего вокруг этой книги такая шумиха. У Малтби купили право на ее экранизацию. Фильм так и не был снят, но Малтби уже имел такую репутацию, что Кик как-то даже поспорила с девушкой, клявшейся, что видела этот фильм.

Первое и последнее широко разрекламированное появление Малтби на телеэкранах произошло в самый подходящий момент, сразу же после того, как „Руки Венеры" стали бестселлером. Его усадили на роскошный диван, а лицом к нему на таком же диване расположилась Барбара Уолтерс. Сделав Малтби несколько традиционных комплиментов, Уолтерс задала ему один из своих обычных вопросов: „Если бы вам суждено было стать деревом, какую разновидность вы предпочли бы?" Бросив на нее убийственный взгляд, Малтби пробормотал ругательство так громко, что его услышали миллионы зрителей, и исчез с экрана. После этого никто ничего не слышал о нем целых десять лет, хотя за это время появились еще две его книги. Тем не менее популярность Малтби значительно превосходила его литературные дарования. Время от времени он разражался из своего убежища гневными письмами и статьями: их публиковали в журналах и газетах.

– Ффу! – выдохнула Кик, надув щеки. – Не знаю даже, что и сказать. Хотя, конечно, меня соблазняет эта тема, и я надеюсь с ней справиться. Но я хотела бы знать, как по-вашему, справлюсь ли я с этим?

Федалия вздохнула.

– Кик, – мягко сказала она, – будь у тебя больший опыт, я бы решила, что ты лицемеришь. Задавая такой вопрос, ты возлагаешь ответственность на меня, а с меня и без того хватает, благодарю покорно. А теперь катись. У Виктории на столе лежит куча материалов о нем, которые она собрала. За вечер успеешь посмотреть.

– Отлично, – согласилась Кик, собирая вещи. – Какого рода материал вы хотите получить?

– Я хочу получить все, что ты найдешь, – ответила Федалия, прикуривая сигарету и разгоняя дым рукой. – Что мне точно не нужно, так это многословные критические пассажи и прочая мура. Любой, кто читает его произведения, знает о них достаточно. Наших читателей интересует другое: где, черт побери, он пропадал? Мы должны знать, какое у него настроение, как он живет, чем занимается, чем увлечен, что ест, кто его друзья, какова его жена и есть ли у него любовницы. Стержнем твоего очерка должен стать вопрос: „Эй, приятель, какие у тебя проблемы?" Между прочим, можешь осведомиться, почему он сравнил Барбару Уолтерс с половым органом.

– О'кей. Изложите мне главные ограничения, мадам, будьте любезны.

– Прости, Кик, я, как и все, должна придерживаться правил, придуманных Микки Маусом. Если они будут стеснять тебя, я постараюсь сообразить, как обойти что-то из них.

– Если мне не придется интервьюировать его в голом виде и он не станет поджигать мне волосы, полагаю, все будет в порядке.

Задание Федалии Налл было весьма необычным, но никакие силы не заставили бы Кик отказаться от него.

На следующий день у главного входа в здание, принадлежащее концерну Мосби, ее будет ждать машина. Ей придется лечь на заднем сиденье и так отправиться на первую встречу с Лионелем Малтби в каком-то сельском укрытии. Федалия читала вслух продиктованные ей агентом Малтби условия, особенно выразительно произнося места, свидетельствующие об амбициях писателя, явно претендующего на то, чтобы его история была изложена в духе „плаща и кинжала". Малтби согласился побеседовать с ней один. Если беседа устроит его, они могут продолжить ее в течение нескольких часов. Пока Федалия читала, Кик пыталась понять, в самом ли деле Питер Ши отказался от этого интервью лишь потому, что агент Малтби выдвинул дурацкие требования. Но она тут же отбросила эти мысли, сосредоточив внимание на Федалии.

Та подняла палец.

– И еще одно, – добавила она. – Малтби должен все просмотреть и одобрить.

Кик пожала плечами.

– Согласна. Я воспользуюсь диктофоном и процитирую его слово в слово.

– Великолепно! Значит, с этим покончено.

– Спасибо, мисс Налл, я очень рада и благодарна вам.

– Что ты, дорогая. Это я должна благодарить тебя. – Федалия встала и проводила Кик до дверей. – Ты получишь большой белый конверт с документом, который Викки подготовила для тебя. Он носит личный характер.

– И... я получу гонорар за мою последнюю статью?

– Его уже выслали тебе по почте, – улыбнулась Федалия. – Я предлагаю тебе войти в штат. В конверте контракт.

– Правда? – еле выговорила потрясенная Кик. – Это вы и имели в виду, сказав, что после трех хороших материалов...

– Ну, конечно же, дурочка, – фыркнула Федалия. – Тебе следовало позвонить мне раньше: ты уже работала бы в штате.

Кик обеими руками толкнула большую стеклянную дверь и вылетела на Пятьдесят четвертую стрит Ист. С трудом соображая, она завернула за угол на Мэдисон-авеню. Она казалась себе Рокки, одержавшим победу, и, не будь тут так много людей, она запрыгала бы на месте, хлопая в ладоши от радости. Никогда еще она не испытывала такого счастья. Теперь она поняла, почему музыканты, артисты и все, кто любят свою работу, живут так долго. Если она и дальше сможет писать для „Четверти часа", то, ей казалось, она будет жить вечно. Благодарю тебя, Господи, подумала она. Лучше просто быть не может.

На следующий день, ровно в девять, темно-зеленый „мерседес-фургон", завернув за угол Пятьдесят седьмой улицы Ист-сайд, сбросил скорость и остановился у обочины. Моложавый мужчина в джинсах и кожаной куртке, сидевший на месте водителя, внимательно посмотрел на Кик и открыл заднюю дверцу. Махнув ему рукой, Кик поспешила к машине.

– Доброе утро, мисс Батлер. Я Рэнди, шофер мистера Форбраца.

– Здравствуйте, Рэнди, – ответила Кик, усаживаясь сзади и подбирая подол юбки, чтобы не защемить его дверью. „Почему за рулем шофер агента Малтби?" – удивилась она.

Нервничая, она ждала, когда Рэнди устроится за баранкой, потом заговорила с ним.

– Вы скажете, когда мне надо будет лечь на сиденье, о'кей?

Как раз в этот момент Рэнди пытался вписаться в поток автомобилей. Дернувшись, он бросил на нее быстрый взгляд.

– Что это значит?

Ухватившись за спинку его сиденья, Кик принялась объяснять.

Рэнди терпеливо слушал ее, кивая головой.

– Я ничего не знаю об этом, мисс Батлер, – удивленно сказал он.

Кик, вздохнув, уселась поудобнее. Теперь у нее не было возможности выяснить это у Федалии. Должно быть, агент позаимствовал все эти штучки из детективов, желая узнать, как далеко готова пойти Федалия, чтобы получить это интервью.

Все остальное время оба молчали. Съехав с магистрали, они двигались около мили по двухрядному шоссе. Внезапно водитель резко повернул направо и остановился перед низкими металлическими воротами в серой каменной стене. Опустив стекло, он сказал в электронное устройство на столбе, похожее на небольшой ящичек:

– Рэнди с мисс Батлер.

– Проезжай, – ответил мужской голос.

Машина двинулась по длинной дорожке, проложенной в пологой долине, потом преодолела небольшой подъем. По обе стороны дорожки стояли голые стволы деревьев; когда они миновали их, Кик увидела дом с зелеными ставнями, стоящий на берегу узкого пролива.

Ветер с берега вздымал маленькие белые гребешки, которые четко выделялись на фоне темной воды. Мрачные гряды туч на горизонте не позволяли определить, где кончается вода и начинается небо.

Все это показалось Кик кадрами из черно-белого фильма. Единственным цветовым пятном была красная фланелевая рубашка мужчины, стоящего в открытых дверях дома. Он был среднего роста, в коричневых вельветовых брюках и дешевых шлепанцах.

Едва Кик взяла с сиденья пальто и сумочку с заметками, блокнотом и диктофоном, как дверца слева от нее открылась и к ней наклонился улыбающийся человек в красной рубашке.

– Полагаю, мисс Батлер, – любезно сказал он.

Хм, подумала Кик, симпатяга с крепкими зубами. Это становится забавно. Ей нравились лица, как бы располагающие к флирту. Возможно, это позволит ей узнать довольно много интересного.

Она вылезла из машины и протянула мужчине руку.

– Все зовут меня Кик, – сообщила она. Рука у него была сильная и теплая.

Этот мужчина, с обветренным загорелым лицом, каштановыми, чуть тронутыми сединой на висках волосами, был на голову выше ее.

Значит, это и есть знаменитый Лионель Малтби, подумала Кик, улыбаясь ему. На редкость симпатичный, он слишком уж располагал к себе. Такой внешности Кик обычно не доверяла. Мужчины такого типа, как правило, учитывают действие своих чар и пользуются этим. Но, подумала она, не торчать же мне здесь, уставившись на него. Если уж Малтби решил произвести на нее хорошее впечатление, пусть и ведет себя в соответствии с этим. Он все еще держал ее руку.

– О, прошу прощения, – сказала она, поворачиваясь в сторону дома.

Малтби обратился к водителю, который явно ждал указаний.

– Вы вернетесь за мисс Батлер, Рэнди? Кивнув, Рэнди направился к машине.

Значит, как и договаривались, час у нее есть, подумала Кик, помахав Рэнди.

Лионель легким движением взял ее за локоть.

– Вы как раз вовремя, Кик. Мне нужна ваша помощь.

– Да? – удивилась она, идя по гравию дорожки к открытым дверям дома.

– Вы уже завтракали?

– В общем-то, да... Но я не отказалась бы от кофе.

– Отлично, идемте со мной.

Оказавшись в небольшой прихожей, она обомлела. Огромная гостиная была задумана как полотно фламандского художника и, несмотря на мрачное зимнее утро, светилась теплом. Кремовые оштукатуренные стены, стропила из мореного дуба, вдоль высокого потолка – окна, выходящие на три стороны света, камин, встроенный в четвертую стену.

На окнах, выходивших на улицу, не было портьер. На полу лежал старинный восточный ковер. Перед камином стояли удобные низкие диваны, покрытые белым полотном. Мягкий свет настольной лампы падал на глубокие кресла с цветной обивкой, расположенные в углах гостиной. Стол был завален последними книжными новинками и свежими журналами. На полу возле камина стояла огромная плетеная корзинка викторианских времен, доверху наполненная фруктами и орехами.

Взяв у Кик пальто и повесив его, Малтби легонько подтолкнул ее в направлении кухни.

Синие стены кухни были цвета веджвудского фарфора, деревянный пол – медово-желтым. Ярко блестела начищенная медь старинной кухонной утвари, а из сине-белых фаянсовых цветочных горшков с рамы широкого застекленного потолка свешивались стебли декоративных растений; в центре комнаты стоял громоздкий стол с массивной столешницей, в углу – огромная черная плита. Другие стены украшала темно-синяя декоративная утварь.

Кик уловила аромат лимонного чая, запах мастики для полов и чего-то пригоревшего.

– Черт побери, – пробормотал Лионель, поспешив к плите: из духовки явно тянуло дымком. Схватив кухонную варежку, он рывком открыл дверцу, с возгласом досады вытащил противень и швырнул его на стол. Четыре пригоревших кусочка упали на пол.

– Вафли, – простодушно пояснил он. – Бывшие вафли, а теперь угли.

Глянув на черные квадратики, Кик узнала в них некогда замороженные продукты.

– Разве вы умеете готовить?

Малтби хмыкнул:

– Как видите. Кик осмотрелась.

– Ваша кухня – мечта гурмана.

– Досталась мне вместе с домом.

– Где остатки ваших вафель? – спросила она, поглядев на высокий холодильник. – Давайте-ка я покажу вам, как это делается.

Открыв морозильник, Малтби протянул Кик начатую коробку. Кик успела заметить, что морозильник битком набит аккуратно завернутыми пачками мороженых продуктов.

Разогревая вафли и процеживая кофе, Кик нетерпеливо ждала, когда Малтби закончит разговор с владельцем зимнего бассейна, расположенного где-то поблизости. Наконец на столе появились изящные тарелки в синеватую крапинку и чашки; завтрак был подан.

Час, отведенный Кик, истекал. Сделав глоток кофе, она поставила чашку и спросила:

– Не начать ли нам?

Малтби, сидевший напротив, тоже отпил кофе и бросил взгляд на часы.

– Прошу прощения за этот звонок. Больше никто нам не помешает, обещаю.

Кик вынула из сумочки диктофон и пристроила его на столе рядом со своей чашкой. Включив его, она обратилась к Малтби:

– Не могли бы вы объяснить мне, почему оскорбили Барбару Уолтерс?

В этот момент Малтби поднес ко рту чашку горячего кофе. Едва не подавившись, он закрыл рот рукой и поставил чашку на стол. Успокоившись, он разразился хохотом.

– Вы меня ни с кем не спутали? – спросил он, потянувшись за салфеткой.

Кик, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость, уставилась на него. Сердце у нее колотилось.

– Я обещала придерживаться в ходе интервью требований, выдвинутых вашим агентом, но он не запретил мне спрашивать об этом инциденте.

– Требований? – нахмурившись, переспросил Малтби. Он так же внимательно смотрел на Кик, как и она на него. – Кто вам сказал, что я выдвигал какие-то требования в связи с этим интервью?

– Ваш агент через моего редактора, – сообщила Кик.

Малтби откинул голову и рассмеялся:

– Ох уж эта парочка! Это все игры, в которые они играют. Не обращайте на них внимания. Вы можете спрашивать меня обо всем, о чем пожелаете.

– Вы серьезно? – еле вымолвила она. – И никакого ограничения времени?

– Никакого, Кик, – сказал Малтби, поднимаясь. – Начинайте. Только захватим к камину кофе, и я расскажу вам историю с Барбарой Уолтерс, а может, и не только ее.

Захватив свои вещи, Кик последовала за ним в гостиную, где удобно устроилась на одном из диванов. Когда Малтби поднес спичку к сложенным в камине дровам, она взглянула в окно:

– Смотрите, снег пошел!

За широкими окнами медленно кружились густые хлопья снега. Вода в проливе стала еще темнее.

Бросив взгляд в окно, Малтби принялся ворошить поленья. Когда огонь занялся, Кик почувствовала странную ностальгию. Всего лишь несколько раз в жизни она бывала там, куда ее так тянуло, в местах, не похожих ни на что другое и заставляющих думать, что в подлунном мире нет ничего, подобного им. Но эти места не наполняли ее покоем и счастьем, а оставляли по себе глухую тоску. Именно это нашептывала она, когда шла по Лондонскому мосту, окутанному туманом, когда лунной летней ночью одна стояла перед Собором Парижской Богоматери. И теперь, сидя в этом прекрасном доме, рядом с которым не было ничего, кроме деревьев, воды и снега, видя напряженный взгляд и сдержанную улыбку этого человека, Кик снова ощутила то же самое – словно ей хотелось чего-то большего.

Ей хотелось понравиться Лионелю Малтби, хотелось, чтобы он оценил ее.

„Странное состояние, – заметил тихий, застенчивый голос, донесшийся из глубин ее подсознания. – Будь осторожна, тебя ждет работа".

Малтби сидел на диване напротив Кик.

– Прежде чем мы начнем, я хотел бы сказать, что ваше появление явилось для меня приятным сюрпризом. Я ожидал увидеть нечто среднее между Беатрис Артур и Голдой Меир, а тут вынырнула русалка, не девушка, а цветочек, и она наверняка, не моргнув глазом, произнесет самое нужное слово. – Он засунул большие пальцы за пояс брюк и откинулся на спинку дивана. – Ох, – вздохнул он, – надеюсь, снег будет идти вечно.

Кик зарделась от удовольствия. Взяв диктофон, она отрегулировала громкость.

Спокойнее, девочка, предупредила она себя. Ей не приходилось бывать наедине со взрослым и, вероятно, умным мужчиной после того профессора, от общения с которым у нее появились морщинки в уголках светло-голубых глаз и поникли плечи. А тут знаменитый писатель назвал ее русалкой и цветочком, дав понять, что он проведет с ней столько времени, сколько ей понадобится.

Она собралась с духом, расправила плечи и задала ему все тот же вопрос о половом органе: почему он так отозвался о Барбаре Уолтерс?

На этот раз он ей ответил. Интервью с Уолтерс пришлось на конец предельно напряженного дня, в течение которого его интервьюировали не менее дюжины раз. К тому моменту, когда он уселся лицом к лицу с Барбарой, он уже еле держался на ногах и был сыт всем этим по горло. Поэтому, потеряв самообладание, он и обозвал ее.

Удобно устроившись на диване, Малтби стал словоохотливее. Кик подумала, что у нее получится самое потрясающее интервью из всех, какие она когда-либо делала. На каждый вопрос Кик получала точные и полные ответы: к тому же Малтби сдабривал свои рассказы анекдотами и смешными случаями, весьма забавными, но вполне скромными. Он держался открыто, не лукавил, был совершенно очарователен и совершенно не похож на того, кого она, беспокойно ворочаясь ночью, представляла себе.

Они беседовали уже третий час. Вдруг Малтби подскочил, прервав на полуслове увлекательный рассказ о том, как он в роли хиппи путешествовал по Мексике в разрисованном зигзагообразными молниями школьном автобусе. Неожиданно он вскочил с дивана.

– Туалет по ту сторону прихожей, – сказал он. – Воспользуйтесь любым полотенцем. Разомнитесь. Я сейчас.

Несказанно удивившись, Кик выключила диктофон.

Когда она вернулась из ванной, его еще не было. Она походила по комнате, разглядывая книги в шкафу и листая журналы – похоже, он подписывался на все без разбора. Она посмотрела, нет ли где семейных снимков, фотографий подружек или бывшей жены, пухлых малышей с песочными ведерками в забавных шапочках. Ничего! Здесь, казалось, не было ни намека на что-то личное, на какие-то сентиментальные воспоминания.

Стоя у окна, за которым бушевала настоящая снежная буря, она услышала за спиной его шаги. Малтби пришел с большим подносом и сейчас пытался пристроить его на кофейном столике. Под мышкой у него была бутылка шампанского, из карманов брюк высовывались ножки двух бокалов.

– После долгой болтовни нам надо подкрепиться, – сказал он, выпрямившись и бросив удовлетворенный взгляд на сервированный им стол. Там было большое блюдо с холодным куриным мясом, салфетки и блюдце с оливками. – Я не слишком хорошо справляюсь с такими делами, но, во всяком случае, принес все, что есть.

Кик была тронута. Когда мужчина выкладывает на стол все, что может найти, это красноречиво свидетельствует о нем. Да если бы ей и пришлось выбирать, она отдала бы предпочтение курице.

Управившись с бокалом шампанского, Кик решилась задать следующий вопрос.

– Мне хотелось бы узнать о роли женщин в вашей жизни, – сказала она, переведя глаза на огонь, который начал разгораться.

– А, женщины... – задумчиво улыбаясь, сказал он. – Давайте сначала еще выпьем. Вот так. – Он взял бутылку шампанского и подождал, пока она поднимет свой бокал. – Когда вы должны возвращаться в город?

Кик пожала плечами.

– Я собиралась пойти в филармонию с подругой, – солгала она. – К восьми.

– Хм, – сказал он, наполняя свой бокал. – Почему не попросить Рэнди приехать к половине седьмого? Вас это устроит?

– Конечно, – ответила Кик, немного огорченная тем, что их общение закончится. – Прекрасно. В половине седьмого – просто отлично.

Едва он вышел позвонить Рэнди, Кик снова услышала тихий голосок.

„Все занесено снегом, – промурлыкал он. – Валит так, словно погода взбесилась. Машины не могут проехать по сельским дорогам. Люди отрезаны от мира. Совсем как в романах Стивена Кинга. – Голос зазвучал насмешливо, словно поддразнивая ее. – Выпей еще шампанского – оно имеет отношение к работе, это тоже дело – пока ты общаешься с ним. Выпей еще шампанского и убедись, что снег перекрыл все дороги, заставив тебя остаться наедине с этим интересным темпераментным человеком".

– Заткнись, – потребовала она, вцепившись в подушку.

– Прошу прощения, – сказал Малтби, входя в комнату.

Кик вспыхнула, испугавшись, не услышал ли он, как она разговаривает сама с собой. Он сел, сокрушенно вздохнув:

– Похоже, вам придется провести со мной еще какое-то время. Рэнди говорит, что не сможет добраться сюда, пока метель не утихнет.

– Тогда я должна предупредить подругу, – сказала Кик. – Могу ли я позвонить от вас?

Пока Кик говорила по телефону, Малтби проскользнул мимо нее к холодильнику. От него пахло древесным дымком и лимонным кремом, употребляемым после бритья. Когда Кик снова устроилась на диване перед камином, он открыл еще одну бутылку шампанского. Ее бокал был наполнен. Малтби поставил стереодиск. Музыка Шопена заполнила комнату.

Несколько минут они сидели молча, глядя на огонь, попивая шампанское и слушая музыку. Кик ужасно хотелось понять, о чем он думает. В ее же голове, шумящей от шампанского, проносились бессвязные мысли об интерьере гостиной и о самом обаятельном человеке, какого она когда-либо встречала.

Когда музыка умолкла, Малтби заговорил, наклонившись вперед и подняв к ней голубые глаза.

Он произнес самую банальную и самую провокационную фразу:

– Расскажите мне о себе.

Не будь тихий, застенчивый голос заглушен шампанским, он возопил бы, повторяя ей то, что она успела усвоить в колледже. Профессиональный журналист никогда, никогда не говорит о себе, если берет интервью. Профессиональный журналист должен соблюдать дистанцию с собеседником, не вступать с ним в личный контакт.

Она уже не могла точно припомнить, когда Лионель Малтби пересек разделяющее их пространство и сел рядом с ней. Возможно, когда она начала рассказывать о своих „стойких" отношениях с профессором. Кик чувствовала, что она в ударе. Лионель покатывался со смеху. Они говорили уже несколько часов.

Он коснулся ее только раз, легко погладив по руке. Ну, может, два... Он как бы случайно коснулся ее колена, когда встал, чтобы подбросить дров в камин. Значит, три раза. Он снова коснулся ее, когда пошел поставить „Концерт Аранхо" Иоакима Родригеса, потрясающее сочинение для классической испанской гитары, которое Кик знала и любила. Когда зазвучала музыка, Кик была уже в таком состоянии, что могла только смотреть на Малтби и вздыхать.

Снегопад прекратился. Небо над проливом очистилось, хотя все еще было свинцово-черным. Поставив другой диск, Лионель подошел к окну.

– Кик! – восхищенно сказал он. – Идите сюда. Смотрите!

Она с трудом поднялась с дивана, ухватившись за подлокотник, чтобы справиться с головокружением. Чуть не толкнув Малтби, она подошла к окну.

Лионель посторонился, потом осторожно привлек ее к себе.

– Вы когда-нибудь видели столько звезд?

И в самом деле, небо было усеяно мириадами алмазов.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, глядя на нее.

– Слегка окосела, – ответила она. – Господи, до чего же хорошо!

– Я хочу показать вам кое-что еще, – сказал он, взяв ее за руку. – Идемте со мной.

Он провел ее в кухню, затем вниз, в длинный темный холл. Толкнув тяжелую дверь в самом его конце, он включил свет. Вдоль стены дома, выходящей к проливу, на несколько метров тянулось дощатое покрытие из красного дерева, запорошенное снегом. В центре его был небольшой бассейн, напоминающий ванну; вода в нем подсвечивалась снизу. От поверхности воды в холодной тьме, пронизанной светом звезд, поднимались густые клубы пара.

– Я прыгаю в него каждый вечер, – сказал он. – Сказочное ощущение! Словно заново рождаешься.

– Неужели? – пробормотала Кик. – Ведь холодно.

– Только не здесь, – сказал он, подводя ее к деревянной кабинке по другую сторону бассейна. Открыв дверцу, он снял с крючка длинный бумажный свитер.

– Вот, – сказал он, протягивая ей свитер. – Накиньте. Я переоденусь. Вы просто не сможете дальше жить, не испытав этого.

Он стоял почти вплотную к ней, едва не касаясь ее груди. Кик чувствовала его дыхание.

– Вы хотите соблазнить меня в горячей ванне, мистер Малтби? – спросила она.

– Не волнуйтесь, Кик, – очень серьезно ответил он. – Я ни за что не стал бы заниматься этим с дамой, способной увековечить это в статье.

Повернувшись, он двинулся по дощатому покрытию и исчез в соседней кабинке.

Кик посмотрела на свитер и на горячий бассейн. Конечно, выглядел он заманчиво. Весь день она сидела, и теперь у нее ныли плечи. Во всяком случае, горячая вода рассеет пары шампанского.

Зайдя в кабинку, она сунула сумочку под старое одеяло, чтобы диктофону не повредил холод. Она сняла блузку и лифчик. Дьявольщина, подумала она, надевая свитер Малтби. Он так приветлив и любезен, ничто в нем не настораживает. По крайней мере, она как следует разомнется и испытает какие-то новые ощущения. Разве задача журналиста не в том, чтобы интересоваться жизнью и накапливать опыт? Когда у нее немного прояснится в голове, она попросит его позвонить Рэнди. Описание горячей ванны – какая прекрасная деталь для рассказа! Она умолчит о том, что сама залезла в нее.

Обхватив себя руками из страха перед холодом, от которого у нее озябли ноги, и одернув свитер, она пробежала по доскам покрытия, нырнула в облако пара и погрузилась в светящуюся и бурлящую воду. Стянув в воде свитер, она пристроилась на деревянной скамье, врытой ниже уровня воды. Погрузившись по шею, Кик подумала, что, должно быть, так же счастлив ребенок во чреве матери.

Закрыв глаза, она легла на спину и поплыла; капли воды падали ей на лоб и на щеки.

Издали до нее доносилась музыка Моцарта. Открыв глаза, она увидела Лионеля в плавках. Она сделала вид, будто не заметила, какое у него потрясающее тело, но именно таким она и представляла его себе. В одной руке он держал портативный магнитофон, в другой – холщовый мешочек. Кик снова легла на спину и закрыла глаза.

– Должно быть, так чувствуют себя в раю, – тихо пробормотала она. Ее голос заглушали звуки Моцарта и журчанье плещущей воды.

Открыв глаза, она увидела, что Малтби протягивает ей бокал с ледяным шампанским.

Сделав глоток, Кик подняла глаза к холодному бархатному небу; оно было таким чистым, что ей казалось, будто она видит, как по нему плывут звезды. – Мы так и не добрались до вопроса о женщинах, – тихо напомнила она.

Малтби не отрывал глаз от неба.

– У меня нет историй о женщинах, которые стоило бы рассказывать, Кик. Разве только наша с вами история.

– Наша? Вы же знаете, что я журналистка.

– Надеюсь, у вас нет при себе диктофона? – сказал он, сделав вид, что собирается нырнуть в бурлящую воду.

Кик хихикнула.

– Конечно же нет. Прекратите! – сказала она, брызнув на него водой.

Лионель улыбнулся и, снова откинув голову, уставился на звезды. Он заговорил тихим, но твердым голосом, сразу же заверив ее, что никогда еще никому не рассказывал о своей личной жизни. Женщины, конечно, встречались на его пути, кое-кто из них содействовал его работе.

– Но в вас что-то есть, Кик, – заметил он, протянув руку и закинув ей за ухо прядь волос. – Даже не знаю почему... но вам я доверяю.

У него были две жены. Впервые он женился до того, как стал знаменит, но та женщина оставила его. Вторая его жена, красавица, любила рестораны, приемы и развлечения. Она не выносила затворничества и не подходила для роли жены писателя, „подруги жизни".

Кик поняла, что и вторая жена исчезла со сцены. Теперь он одинок, ему не с кем поговорить, никто не заботится о нем. Ему не с кем будет даже разделить триумф, который, он полагал, принесет ему публикация его следующей, по-настоящему честной книги.

Кик слушала, нежась в воде, которая омывала ее тело, и молча кивала.

Покончив с шампанским, он замолчал и, запрокинув голову, долго смотрел на звезды. Наконец он взглянул на Кик.

– У вас волосы обледенели, – сказал он и смахнул ледяную корочку, покрывшую ее кудри. – Пока мы окончательно не размякли, давайте уйдем отсюда. Подождите, я принесу халаты.

Закутанный в толстое полотенце, он сделал несколько шагов по доскам покрытия, потом повернулся и посмотрел на нее:

– Могу ли я кое-что сказать вам? Кик посмотрела на него:

– Что сказать, Лионель? Наклонившись, он сжал ладонями ее лицо.

– Оставайтесь, – сказал он. – Оставайтесь здесь со мной. Я не хочу, чтобы вы уезжали.

– Почему? – спросила она.

Устремив глаза на темную гладь пролива, он опустил руки.

– Вы знаете почему.

– Я хочу, чтобы вы сказали об этом мне, – пробормотала она, не глядя на него.

– Я хочу вас.

– Я не могу. – Она понимала, что сдается. Тихий, застенчивый голосок промолчал. Но его обладатель наверняка беззвучно улыбался.

Еще три дня Кик провела в этом прекрасном одиноком доме.

Они занимались любовью на огромной кровати с периной в спальне на верхнем этаже и в комнате, походившей на ту, где она обитала на швейцарском горнолыжном курорте. Они любили друг друга на шкуре, брошенной перед камином в гостиной, залитые золотистым светом огня. По утрам, заливаясь смехом, они гонялись друг за другом вокруг огромного стола, потом занимались на нем любовью среди крошек, английских булочек и опрокинутых кофейных кружек.

Кик разморозила часть аккуратно завернутых пакетиков из холодильника, поджаривала на обед ветчину и цыплят, и они закусывали, сидя перед камином.

Они попытались заниматься любовью у воды, прогуливаясь по кромке пляжа, но было слишком холодно. Они начинали заниматься этим в горячей ванне и заканчивали на покрытой полотенцами скамейке в раздевалке.

Казалось, им никогда не надоест ласкать и изучать друг друга, сливаясь в единое целое.

Она просыпалась в огромной мягкой кровати, смотрела, как он спит, прикрыв рукой глаза, и пыталась понять, что же с ней произошло, как он внушил ей такую безумную страсть.

В безнадежном отчаянии она думала, как продлить все это. Как удержать его, сделать так, чтобы он не ушел из ее жизни. Она была слишком влюблена, чтобы хитрить и рассчитывать, как это делали ее подруги. Те искусно завлекали мужчин, применяя разнообразные уловки. Ей, чтобы остаться с ним навсегда, надо было иметь ясную голову и четкое представление, как этого добиться. Но Кик была слишком горда, чтобы пускать в ход те ухищрения, которыми женщины удерживают при себе мужчин. На все это Кик была попросту не способна.

Нежась на перинах, Кик поняла: чтобы сохранить душевный покой, она должна сосредоточиться на главном. Ей следует думать лишь о том, что определит ее жизнь в данную минуту, в следующий час, в конце дня.

То, что наполняло те дни и ночи, которые они проводили вместе, было, как она чувствовала, чем-то значительно большим, чем обычный секс.

Поздними ночами под небом, усеянным звездами, она приникала к сильной широкой груди Лионеля Малтби и занималась любовью с настоящим мужчиной, чувственным, благородным, нежным и страстным. О таких она читала в книгах, но никогда не предполагала, что они существуют на самом деле. Кик сознавала это, сотрясаясь от оргазмов, длившихся так долго, что ей казалось, будто ее телесная оболочка исчезает. Она сознавала это и по утрам, когда, просыпаясь от лучей зимнего солнца, находила у себя на подушке белую розу. Любовь переполняла ее, когда, открыв глаза, она видела его обнаженным у своей постели: в руках у него был поднос с кофе и стаканом апельсинового сока. Это чувство не покидало Кик и в ванной, куда он приносил ее и где они занимались любовью под струями воды.

Она и не подозревала, что бывают такие ласки. Они приводили ее в такое состояние, что она молила Малтби освободить ее. Кик сотрясал оргазм за оргазмом, и она, всхлипывая от счастья, обмякала в руках Малтби и, приникнув к нему, молча взывала к Богу, моля его остановить мгновение.

Время стало ее смертельным врагом. Прежде она почти не замечала его, но теперь ей казалось, будто оно несется вскачь. Оно утекало сквозь пальцы, и она почти физически ощущала это, когда он говорил по телефону или читал газету. Она с тоской смотрела на пляж, нетерпеливо ожидая, когда Малтби вернется со своей утренней пробежки. Она исступленно желала, чтобы он принадлежал только ей. Кик мечтала раствориться в нем, стать с ним единым духом и единой плотью.

Изнемогая от тоски, когда Лионель бывал занят повседневными делами, она непрерывно вспоминала каждое его слово, особенно те, что относились именно к ней. Она искала в его словах подтекст и нюансы. Но лишь раз он сказал то, что показалось ей очень значительным. Однажды утром, когда они держали друг друга в объятиях, он рассказал о том, как строился этот дом. Эта банальная тема была для нее исполнена поэзии. Лениво повернувшись к ней, он вдруг спросил:

– А ты могла бы жить в таком доме?

С трудом овладев собой, она ждала, когда утихнет сердцебиение. У нее перехватило дыхание, но она непринужденно ответила: „Конечно". Кик отчаянно надеялась, что ничем не выдала себя.

Как-то днем, когда Лионель работал за компьютером в своем кабинете, примыкавшем к гостиной, она поймала себя на том, что, сидя в одиночестве, прижимает к щеке его свитер, вдыхает запах его тела. По щекам ее струились слезы.

Когда третий день подошел к концу, гордость напомнила Кик о том, что лучше уехать прежде, чем ее об этом попросят.

Когда она спустилась к Лионелю, он сидел за столом в кухне. Впервые с той минуты, когда она натянула его свитер, готовясь прыгнуть в горячую воду бассейна, она надела свое платье. Кик трепетала от происшедшей с ней метаморфозы: сначала незаметно, потом стремительно она стала превращаться из застенчивой девочки в женщину, твердо знающую, что ей нужно.

Она понимала, что к прежнему возврата нет. Она понимала и то, что должна принять выпавший ей жребий легко и радостно. Ее судьба теперь полностью зависела от Малтби.

Он поднял глаза от книги и улыбнулся.

– Рэнди обещал приехать к шести.

Кик ощутила болезненный укол в сердце. Рэнди! – подумала она, с трудом проглотив комок в горле. Упоминание о Рэнди означало, что ей придется вернуться домой. Имя Рэнди означало, что все кончено. Она и сама собиралась покинуть этот дом, но об этом позаботился Лионель, а не она. Кик взглянула на часы над плитой: без пяти шесть.

Она села на высокий табурет напротив него. Кик не доверяла себе, и ей хотелось, чтобы первым заговорил Лионель.

– Итак, – начал он, и в глазах его засветились насмешливые искорки, – ты полагаешь, у тебя достаточно информации для этого материала?

Кик внимательно рассматривала свои руки.

– Будет довольно трудно удержаться от того, чтобы он не превратился в любовную исповедь. – У нее перехватило дыхание, и она покашляла, чтобы скрыть замешательство.

Поднявшись, он подошел к ней сзади и обнял.

„Прошу тебя, не надо, – подумала она. – Пожалуйста, не подходи так близко ко мне. Не ласкай меня, не то сердце мое разобьется. Умоляю, скажи хоть что-нибудь о будущем. Все что угодно. Только не заставляй меня задавать вопросы. И не стой так близко ко мне".

– Кик?

– Мм, – пробормотала она, не поворачиваясь к нему. Она слышала, как возле дома затормозила машина.

– Ты вернешься?

– Зачем? – вырвалось у нее, но она тут же пожалела, что произнесла это слово. Оно звучало так жалко.

Но, казалось, Лионель понял его так, как она и надеялась.

– Потому что ты нужна мне, – сказал он, зарывшись лицом в ее волосы.

Когда Кик устроилась на заднем сиденье зеленого „мерседеса", все плыло у нее перед глазами. Весь обратный путь она перебирала в памяти все, что произошло за эти дни, с грустью убеждаясь, что нельзя воскресить подробности пережитой радости или боли. Память хранит лишь общие ощущения этих переживаний.

„Ты могла бы жить в таком доме?" Она повторяла этот вопрос, как молитву. Что он имел в виду? Неужели это и вправду его интересовало? А может, он хотел дать ей понять, что будет рад этому?

Вернувшись домой, она проскользнула к себе, не зажигая света. Ей хотелось лишь поскорее очутиться в постели и представить себе, что он рядом с ней.

Опустив сумку на пол в спальне, она вытащила гранки его новой книги. Под ней она увидела тот свитер, который взяла со спинки стула в спальне перед отъездом. Кик затрепетала, вспомнив его руки на своем теле, прикрытом лишь этим свитером. Она вдруг подумала о том, что тихий голосок не произнес ни слова после того, как три дня назад сообщил ей о снегопаде.

На следующее утро она принялась писать. Она печатала с такой скоростью, что компьютер не поспевал за ней, о чем и давал знать сигналами, после которых отключался. Когда она сделала около двадцати страниц, зазвонил телефон.

– Я жду, – сказал глубокий голос Лионеля.

– Но я только что приехала! – Она засмеялась, пьянея от радости при звуке его голоса.

– Возьми напрокат машину. Я заплачу. Захвати вещи и возвращайся. Я не могу без тебя.

Она провела с ним десять дней, точь-в-точь таких же, как первые три.

Она так же отчаянно мечтала быть с ним, как и о том, чтобы он гордился ею. Она должна завершить материал. Она должна доказать ему, как она талантлива. Но она не могла собраться с духом, чтобы вернуться домой и работать.

Она отдала материал в понедельник и отправилась на ленч со старой подругой, которая приехала в город сделать кое-какие покупки и посмотреть несколько шоу.

Бегая по делам и прибираясь в доме, она всю неделю не позволяла себе думать, почему ни Лионель, ни Федалия не дают о себе знать.

В пятницу она позвонила в журнал, но оказалось, что у Федалии назначена какая-то встреча.

Преодолев сомнения, Кик все же позвонила Лионелю, и у нее подпрыгнуло сердце, когда она услышала его голос. Но, поняв, что это автоответчик, она поспешно бросила трубку.

Весь уик-энд она читала, усевшись поближе к телефону и отчаянно стараясь избавиться от мрачного предчувствия, будто происходит что-то неприятное, такое, над чем она не властна.

В понедельник, незадолго до полудня, ее опасения подтвердились. Едва она собралась вынести мусор из кухни, как зазвонил телефон. Сняв трубку, она услышала сухой и напряженный голос Федалии:

– Кик, я должна сию же минуту увидеться с тобой.

– Привет, Федалия! – весело сказала Кик, придерживая дверь кухни. – Возникли какие-то проблемы? – небрежно спросила она, понимая, что проблемы в самом деле возникли.

– Большие.

– С моим материалом? – уныло спросила она; сердце у нее упало, а лоб покрылся испариной.

– Хватай такси, малышка, – потребовала Федалия. – Нам нужно поговорить.

Дрожащими руками Кик толкнула тяжелую стеклянную дверь концерна Мосби. Ее прошиб пот, когда она следовала за непривычно молчаливой Викки по блестящему холлу, направляясь в кабинет Федалии.

Открыв дверь кабинета, Викки отступила в сторону. На фоне окна Кик увидела силуэт мужчины среднего роста с густыми светлыми волосами и угрожающе вздернутой бородкой. На нем была дорогая темная тройка, в обшлагах рубашки блестели золотые запонки; его начищенные туфли были из такой тонкой кожи, что спереди явственно обозначались очертания пальцев.

Федалия стояла возле стола; даже обилие косметики не могло скрыть бледности ее осунувшегося лица.

– Кик, – сказала она, лаконично ответив на ее приветствие, – это мистер Ирвинг Форбрац. Ирвинг – Кик Батлер.

– Мисс Батлер, – с мрачной вежливостью поклонился агент, не протянув руки.

Кик проглотила комок в горле; пытаясь совладать с охватившей ее паникой, она переводила взгляд с Федалии на Ирвинга.

– Давайте присядем, – предложила Федалия, указав на кресла. Когда Кик и Ирвинг сели, Федалия кивнула Виктории, стоявшей за спиной Кик.

– Виктория будет вести запись нашего разговора: необходимо зафиксировать все подробности, – кашлянув, сказала Федалия.

Кик не могла понять, на кого злится Федалия, на нее или на Ирвинга. Полные губы Федалии вытянулись в тонкую, почти неразличимую полоску, а голос стал на один-два регистра ниже, чем обычно.

Усевшись, Федалия переплела пальцы.

– У Ирвинга есть весьма серьезные возражения, связанные с твоим материалом, Кик, – сухо заметила Федалия.

„У Ирвинга есть возражения?" – переспросила про себя Кик, подавляя импульсивное желание вскочить и брякнуть Ирвингу, что он лезет не в свое дело. Но, повернувшись к нему, она спросила:

– Какого рода возражения, мистер Форбрац? Ирвинг скрестил ноги, аккуратно поправив складку на брюках.

– Мисс Батлер, как вы помните, тот, кого вы интервьюировали, должен был удостоверить точность вашей записи. В своем материале вы приписываете мистеру Малтби некоторые совершенно недопустимые выражения.

– Но ты же пользовалась диктофоном, Кик? Не так ли? – Федалия постукивала ручкой по столу.

– Конечно, – спокойно ответила Кик, поняв, к чему клонит Ирвинг. Она включила в материал подробности, которые не были зафиксированы на пленке. Этими подробностями Лионель делился с ней после того, как интервью, так сказать, завершилось. Она постаралась отогнать от себя воспоминание об их совместном пребывании в горячей ванне под звездным небом.

Но, Боже милостивый, там же масса других подробностей, подумала она. Например, то, что он говорил ей в постели. Ей и в голову не приходило, что с этим возникнут проблемы. Он был так откровенен с ней, прямодушен. В том, что он рассказывал о выпадавших на его долю минутах счастья, было что-то глубоко человечное. По опыту она знала, что некоторые люди испытывают скованность во время записи: тогда надо выключить диктофон. Никто не скажет, даже полностью расслабившись за пивом: „Почему бы тебе не написать, что я – сущее дерьмо, задушил своего первенца и обокрал сиротский приют?" Ее материал представлял Малтби в самом лучшем свете, и не могло возникнуть сомнений в том, насколько он достоверен. В нем было то, что он рассказывал ей в минуты интимной близости, это и придавало ее работе особую убедительность. Ведь образ этого человека Кик строила на его же собственных словах. Она не только написала чистую правду, но и вложила в материал свое отношение к этому человеку. Не этого ли требовала от нее Федалия? Разве она не предоставляет своим авторам свободу самовыражения? Но суть вопроса в другом: ради всех святых, почему и против чего возражают Лионель или его агент?

Кик повернулась к Федалии; та, казалось, ждала исчерпывающего ответа.

– Мисс Налл, – с подчеркнутой вежливостью произнесла Кик, – заверяю вас, каждая фраза, процитированная в этом материале, принадлежит Лионелю Малтби.

Федалия приоткрыла рот, блеснув белыми зубами. Слова Кик ее не убедили.

– Пленки, Кик. Мы должны прослушать пленки.

Кик уставилась на свои колени. Она не могла ни соврать, ни сказать правду.

– Пленки у меня, – еле выдавила она. Ирвинг умоляюще поднял загорелую руку с безукоризненным маникюром.

– В таком случае, леди, – тщательно выговаривая каждое слово, произнес он, – признаюсь, что был полностью дезинформирован и прошу у вас прощения. Нам необходимо одно: чтобы мисс Батлер представила эти пленки. – Улыбка еще играла на его губах, когда он встал и повернулся к Федалии.

– Нам необходимо одно? – переспросила Кик. От острой неприязни к Ирвингу Форбрацу щеки ее покрыл густой румянец. – Вы считаете, что недоволен и мистер Малтби, а потому говорите о вас обоих? Лионель прочитал материал, и у него возникли возражения?

Произнеся это имя, Кик ощутила прилив сил. Должно быть, она угадала – Лионель материала не читал. Сомнительно, что он просмотрел его и высказал возражения. Ирвинг хитрит, как это ему и свойственно. Скорее всего, хочет, чтобы она не воспроизводила того, что говорил о нем Лионель: с каким бесстыдством он рекламировал его первую книгу, которую сам Лионель отнюдь не считал хорошей, как с самого начала он эксплуатировал Лионеля и манипулировал им. Она не сомневалась, что Ирвинг спасает свою шкуру. Поделом ему! Он не заботился о своем клиенте, беспокоясь лишь о своей дутой репутации и больших комиссионных. Она уже представляла себе, как Лионель потом и кровью зарабатывает двадцать тысяч долларов. А Ирвинг Форбрац, получив от него ни за что ни про что деньги, покупает себе изысканный костюм. Эта мрачная картина обрела завершенность, когда Ирвинг предстал в ее воспаленном воображении в виде дьявола. Кик даже подумала, как нелегко было портному упрятать его раздвоенный хвост.

– Моя дорогая мисс Батлер, – расплылся он в елейной улыбке, – некоторые из высказываний, согласно вашему утверждению, принадлежащих мистеру Малтби, могут нанести серьезный урон ему и его семье. Если кое-какие из его высказываний и нашли отражение в вашем материале, в чем мы сомневаемся, он все же настаивает на сокращении большей части вашего текста.

Вскинув голову, Кик впилась в него глазами. Слово „семья" как громом поразило ее. Нет, сейчас она не имеет права думать об этом, пока борется за свой материал – и за свою жизнь. Она удивленно посмотрела на Федалию:

– Вы показывали Лионелю мой текст? Вы так и не позвонили мне... и ничего не сказали... – Внезапно до нее дошло: Ирвинг Форбрац вел дела весьма влиятельных клиентов.

– Минутку, Кик, – сказала Федалия. Поднявшись, она протянула руку Форбрацу. – Если вы не возражаете, Ирвинг, я хочу перекинуться парой слов с мисс Батлер. Спасибо, что заскочили. Я позвоню вам, хорошо? Викки, проводите мистера Форбраца.

Вместо того чтобы пожать руку Федалии, Ирвинг, склонив голову, чмокнул воздух над ней. Затем покинул кабинет в сопровождении Викки.

Федалия уставилась на Кик убийственным взглядом, выражавшим приблизительно следующее: „Я знаю, что ты знаешь, что я знаю..." Несколько раз постучав ручкой по столу, она отшвырнула ее, и она пролетела мимо правого уха Кик.

– Ты спала с ним, не так ли? – спросила она, когда ручка наконец упала.

– Федалия... – умоляюще начала Кик.

– Иисусе Христе! – заорала та. – Уж не в овощной ли корзинке тебя доставили в этот город, малышка?

– Перестаньте, Федалия, – робко попросила Кик. – Это нечестно.

Федалия нагнулась к ней и свела брови в одну прямую линию.

– А ведь ты ручалась за свою задницу, – спокойно сказала она.

– Но...

– Кик, некоторые места в твоем материале просто превосходны. По сути, это весьма выразительная картина того, что происходит с человеком, который, делая карьеру, позволяет другим руководить собой. Но вместе с тем это столь же впечатляюще свидетельствует о том, что происходило между вами во время этого интервью. Я хочу сказать, что это, черт побери, самое настоящее любовное излияние! И что-то мне подсказывает: ты из самых лучших побуждений оставляла свой диктофон за дверью.

– Но, Федалия, не могла же я все записывать, – запротестовала Кик, ненавидя себя за то, что ей приходится оправдываться. – Он же знал, что я интервьюирую его. Я хочу сказать, что, когда мы получше узнали друг друга, он стал держаться свободнее и я узнала от него очень много.

– Представляю себе, – обронила Федалия, не скрывая иронии. – Довольно трудно управляться с диктофоном, когда обеими руками держишься за то, что составляет средоточие твоих интересов.

Кик, смутившись, опустила глаза.

– Послушай, Кик, я знаю, как это бывает, – несколько смягчившись, начала Федалия. – Наверняка он сказал тебе то, что ты включила в статью. Конечно же, люди спят друг с другом: секретарши – со своими боссами, старлетки – с продюсерами, в бассейнах мальчики-спасатели – с женами богатых клиентов. Но неужели тебе в самом деле было необходимо залезать в постель к Лионелю Малтби, чтобы вытянуть из него все это? Ты знала, что мы обязались показать Ирвингу материал. Ты должна была предвидеть, что он не пропустит подобных упоминаний о себе.

Кик поразилась.

– Но я думала, что Лионель сможет... – пролепетала она. – Разве не за ним последнее слово?

Навалившись на стол, Федалия хмыкнула:

– Очнись, Кик, и учти: Малтби видел текст и он ему не понравился. Это тебе о чем-то говорит?

Подавленная Кик съежилась в кресле.

– Федалия, – сказала она, еле сдерживая слезы. – Я думала, между нами произошло нечто необычайное. Я сходила с ума, все было так прекрасно и...

– И под тобой плыла земля, – закончила Федалия. – Избавь меня от удовольствия лицезреть твои слезы и сопли, Кик. Я бы поняла тебя, услышав, что ты переспала с ним, дабы сделать материал более убедительным. В конце концов в твоих занятиях есть элемент риска, но, даже потеряв голову, ты не должна была терять рассудок. Я не хочу даже слышать слова, начинающегося на „л". Лионель Малтби так влюблен, что обращается к юристу с просьбой защитить его от Клеветы! Ирвинг побывал тут, дабы сообщить Лионелю, что он виделся с тобой и зарезал материал.

Слова Федалии не могли бы ошеломить Кик больше, если бы даже каждое из них сопровождалось пощечиной.

– Лионель должен был сказать мне только одно: он не хочет, чтобы материал появился в печати в таком виде, – проговорила Кик. – И, прочитав его, он мог позвонить мне.

– Кик, просиди ты в конторе чуть дольше, ты поняла бы, что все это происходит иначе. Есть определенные правила: все, что сказано после того, как ты выключила диктофон, не принимается в расчет. Так вот: выключив его, ты подставилась этому старому сексуальному маньяку Лионелю Малтби. Он понял: до тебя еще не дошло, что ты играешь в высшей лиге. Он излагал тебе все эти смачные подробности, чтобы ты растаяла, отлично понимая, что позже сможет все вычеркнуть.

Кик встала и подошла к телефону.

– Я позвоню Лионелю и все выясню.

– Не утруждай себя. Он отключил телефон и не хочет говорить с тобой.

Кик застыла посреди комнаты.

– Откуда вы знаете?

– Потому что у меня с ним был продолжительный разговор.

– Лионель говорил с вами обо мне? Не могу поверить, что он способен на это. Он даже спрашивал у меня, не соглашусь ли я жить... – Кик остановилась на полуслове, поняв, как глупо это звучит.

– Присядь, Кик, – сказала Федалия. От военных действий в ее голосе появились нотки усталости и горечи. – Я хочу, чтобы ты кое-что пообещала мне. Я изложу тебе кое-какие печальные истины. Когда я закончу, спустись вниз и возьми мою машину. Она ждет меня, но я прошу тебя воспользоваться ею. Отправляйся домой. Никуда не заезжай, отключи телефон и ложись в постель. Проснувшись, ты увидишь все это в другом свете. Ну что, обещаешь?

Кик застыла в оцепенении. Ее пугало то, что ей предстояло услышать.

– Во-первых, – начала Федалия, загибая длинный указательный палец, – я тут кое-кому позвонила. Лионель Малтби – известный любитель дам, рядом с ним даже Уоррен Битти кажется пай-мальчиком. Лионель предполагал уделить моему репортеру не более часа. Но переменил намерение, едва увидев, как ты, длинноногая, с тугой маленькой попкой, вылезаешь из машины.

Во-вторых, Рэнди спокойно мог доставить тебя домой. Дороги были не так уж плохи. Малтби намекнул ему, чтобы он не слишком старался. Он же позаботился о том, чтобы Рэнди отвез тебя домой. Будь ты сообразительнее, ты не сидела бы в машине, повесив голову.

Кик прижала костяшки пальцев к вене на виске, которая болезненно пульсировала.

– Кик, – мягко сказала Федалия, – неужели этот дом тебя не насторожил?

– Этот дом? Вы там были? – спросила Кик. „Она была в нашем доме, потому так и завелась".

– Вчера Ирвинг возил меня для серьезного разговора с глазу на глаз.

Кик испытывала мучительное унижение. Мысль о троице, которая сидела в той самой гостиной, где она пережила экстаз, и „обсуждала" ее, как какого-нибудь воришку-подростка, попавшегося в супермаркете, была невыносима.

– О'кей, этот дом – не приют писателя-затворника. Это, черт возьми, объемный цветной разворот из „Архитектурного обозрения". Это дом, где чувствуется рука женщины. Как ты считаешь, почему у Малтби, который якобы не умеет ни хрена готовить, холодильник забит замороженными мясными продуктами от „Балдуччи"? Думаешь, есть у него время подбирать кувшинчики из яшмы и ставить в них сушеные гортензии? А как насчет косметики, а? – прибавила Федалия.

– Какой косметики, о чем вы?

– Кик, первым делом хороший репортер заглядывает в аптечку.

– Ну и я заглядывала каждое утро, доставая зубную щетку.

– Ты была не в той ванной. Если бы ты зашла в другую, в холле напротив спальни, то все поняла бы и уехала после первых его поползновений.

– Он сказал, что это ванная горничной. Я ничего не заподозрила.

– Ну, если бы ты все же зашла туда, ты бы увидела женское белье, лифчик 75 размера на полке справа за ночным кремом „Эсти Лаудер" и „Алказельтер". Белье было еще влажным. Не чистым, заметь, а влажным.

Кик, он женат. А 75 – это размер его жены. Ее зовут Басиха. Она художественный редактор рекламного агентства. За день до твоего визита она уехала на съемки в Чили.

От унижения Кик покраснела.

– Все несчастье в том, Кик, что, проводя время с мужчиной, ты не позаботилась защитить себя: эмоционально и профессионально. Вместо того, чтобы разобраться в его делах, ты подставилась. Вместо того, чтобы защитить самое ценное в себе – не то, что между ног, конечно, – а свою человеческую цельность, ты угодила в ловушку. Вместо того, чтобы контролировать ситуацию самой, ты доверила это ему.

Кик была в отчаянии, но все же не могла не признать, что Федалия права. Тем не менее она разразилась бранью.

– Да, я спала с ним! – кричала она. – Но какое это имеет значение, если я написала хороший материал? Все это правда. Лионель Малтби – блестящий и замкнутый человек. Он раскрылся передо мной, рассказал правду о себе, и я поверила ему.

– Послушай, Кик. Лионель Малтби не блестящий, он ловкий. Он из тех, кого я называю профессионалами, к тому же великий соблазнитель. Учуяв, что женщина благоговеет перед ним, он притворяется слабым, доверчивым и милым, чтобы скрыть свою ненадежность. Что касается замкнутости, так и это притворство. Он знает, что если он изливает душу, то верят каждому его слову. Ты приехала одна, ему было скучно, шел снег, жена на съемках. Он знал, что гнусная свора его покровителей не позволит тебе использовать этот материал.

– Мне кажется, что вы сами, Федалия, из этой гнусной своры, – вымолвила Кик, понимая, что ступает на опасный путь.

– Не совсем так. Я все еще хочу поместить правдивый материал о Лионеле Малтби. Но это будет не твой материал. Жаль, а мог бы быть и твоим. А теперь у меня нет затравки для следующего номера.

– Ах, вот как! – гневно воскликнула Кик, надеясь, что Федалия уже все сказала. Еще минута, и она разрыдается. – Вас интересует только журнал!

Федалия встала.

– Конечно, а ты как думала? Ты должна была написать хорошую статью. А оказывается, тебе нужно повзрослеть, Кик. Но у меня нет времени воспитывать тебя. Да здесь и не место для этого.

– Значит, я уволена, – спокойно заключила Кик.

– Думаю, да. Мне жаль. Мне действительно жаль, Кик.

Кик уставилась на носки своих ботинок. Ей было тяжело, она вдруг почувствовала ко всему этому гадливость, словно из нее выкачали воздух, а вместо него осталась грязь.

– Я полюбила его, Федалия, – сказала она тонким, слабым голоском.

– Знаю, Кик, – мягко отозвалась та. – Все проходят через первую глупую влюбленность, и хорошо, если извлекают из этого урок. Этот Малтби бывает обольстителен. Уж он-то тебя как следует оттрахал, правда?

Кик вздрогнула.

– Не надо так... – вымолвила она, хватая сумочку.

– Извини. Зря я сказала это. Кик повернулась и пошла к двери. Федалия проговорила ей вслед:

– Я тоже расстроена, Кик. А ведь могло бы получиться.

– Да, – согласилась Кик, прикрывая за собой дверь.

Оказавшись на улице, Кик увидела большой темно-синий лимузин Федалии. Ей не хотелось садиться в него. Ей вообще хотелось не иметь больше ничего общего с „Четвертью часа".

Подняв воротник, она направилась в сторону Центрального парка. Ей надо подумать, что же, собственно, с ней случилось, и разобраться в этом.

Добравшись до озера и фонтана Бетесды, Кик уже перестала плакать. Она больше не чувствовала, как замерзли ее влажные щеки. В ней все онемело, и она больше ничего не ощущала.

Значит, вот как это делается, думала Кик, глядя на замерзшее озеро и закусив дрожащую губу. Вот зачем нужны власть и влияние: чтобы поймать в свои сети какое-нибудь простодушное создание, высосать из него все соки, а потом, нажав на нужные рычаги, избавиться от него.

Федалия разозлилась не потому, что Кик спала с Лионелем, а потому, что она оказалась слабой и уязвимой и не смогла держать себя в руках, как того требовала от нее издательница.

Она оказалась во власти Лионеля, его отсутствующей, но реальной жены, Ирвинга, Федалии, даже доброй и молчаливой Викки. Они все были в заговоре против нее, а ведь она так ждала с их стороны одобрения и признания, надеясь, что это изменит ее жизнь. Они вышвырнули ее, как приблудного котенка, которого суют в мешок, чтобы утопить в озере. Да разве кому-нибудь есть до нее дело? Она всего-навсего драный котенок, которому предстоит утонуть.

Повернувшись, она увидела в нескольких футах от себя под деревом расписанную граффити телефонную будку. Ей мучительно захотелось услышать от самого Лионеля, почему он так поступил с ней. Горе так оглушило Кик, что она уже не испытывала боли. Она должна все выяснить.

Порывшись в сумочке, она нашла несколько монет и набрала номер его загородного дома.

Два звонка, три... она судорожно соображала, что сказать, если раздастся голос автоответчика.

– Алло!

Это был он. Он сам снял трубку.

– Лионель, это Кик. Я понимаю, что тебе не понравился мой материал, – смело начала она, ежась на ветру.

– Откровенно говоря, нет.

– В нем была только правда.

– Но правда бывает разной, – загадочно ответил он.

– Я иначе думаю, Лионель. Ведь ты мог утаить то, о чем не хотел рассказывать.

– Ну, – сказал он с каким-то гадким смешком, которого Кик ни разу еще не слышала от него. – Во всяком случае, ты кое-что усвоила.

Кик слышала, как звякнули монеты в автомате, когда она отошла от него.

Она не помнила, как добралась домой к Грэмерси парку, не помнила, как очутилась в постели.

Потом поднялась высокая температура и выступил холодный пот; еще никогда в жизни у нее не было такого тяжелого гриппа.

Доктор сказал, что у нее почему-то резко ослаб иммунитет и ей нужно, как минимум, месяц отдохнуть. Кик шесть месяцев не выходила из дому, разве что в магазин. Наконец завершился срок аренды ее комнатушки, и ей пришлось съезжать. Старая приятельница бабушки свела ее с Лолли Пайнс, и Кик испытала облегчение, получив работу и крышу над головой. Она понимала, что эта работа не по ее уровню, но она должна успокоиться, а на это уйдет немало времени. У нее не было ни малейшего желания покидать свое убежище, пока она не обретет силы, чтобы защищаться.

Проснувшись, Кик потянулась и постаралась отделаться от воспоминаний. Теперь все это в прошлом. Острая боль от предательства Лионеля теперь притупилась. Она снова поверила в свои творческие силы. За это время она научилась вести закулисные игры; ведь что ни говори, но весь прошлый год она проработала с настоящей профессионалкой.

Так что теперь, может быть, пришел срок оплатить векселя. Порыв, с которым она откликнулась на предложение Сэма Николса написать добротную статью о Лолли Пайнс, теперь стал осознанным желанием. Хотя Кик была знакома с Лолли не так уж долго, она знала ее лучше, чем кто бы то ни было. В отличие от многих других, Кик, не кривя душой, могла сказать, что Любила Лолли и восхищалась ею. Она надеялась, что сумеет выразить эти чувства в своей статье. Возможно, пора вернуться на сцену, а вместе с тем отдать долг женщине, которая так много сделала для нее.