Скандалы

5

Нива Форбрац покинула галерею в Саттон-Плейс Саут, где проходил аукцион, в полдень пятницы перед Днем труда. До последней минуты она надеялась, что ей удастся найти что-нибудь для приема у Гарнов этим вечером в Хэмптоне; вещи для уик-энда так и не были уложены. У Гарнов намечался великолепный прием. Все умирали от желания увидеть, во что Тита с помощью денег Джордана превратила свой дом в Хэмптоне. Когда Нива спешила по Пятьдесят седьмой стрит Ист, по улице пронесся порыв душного влажного ветра, и ее тонкое льняное платье прилипло к ногам.

Ей очень нравилось ходить на работу с голыми ногами. Будь ее воля, она вообще ходила бы обнаженной. Другие женщины в галерее упали бы в обморок при виде нагой плоти. Как ни любила Нива аукционный бизнес, она с удовольствием избавилась бы от общества дам, с которыми ей приходилось работать. К себе они относились с исключительной серьезностью, а вот к работе – совсем иначе. Выглядеть как можно более элегантными и исполнять работу с изящной небрежностью входило в их обязанности. Внешне все они походили друг на друга, как горошины из одного стручка: черные бархатные ленточки в волосах, строгие аккуратные костюмчики и нитка жемчуга на шее.

Ниве нравилось, когда ее внешность привлекала внимание, особенно после того, как галерею посетил Джеффри Дансмор, единственный, кому удавалось развеселить ее. Интересный молодой человек этот юный сын Обри Дансмора, владельца галереи: на редкость обаятельный, с таким чувством стиля, что порой Нива испытывала рядом с ним некоторую скованность.

Оказавшись на углу Первой авеню, она поискала глазами свободное такси, моля Бога, чтобы Ирвинг не задержался в своем офисе. Он обещал, что успеет вернуться домой, сложить вещи и приготовиться к отъезду в Хэмптон не позже двух.

Она никогда не была уверена в нем. Нередко возникали какие-то неожиданности. Будь она замужем даже за акушером или пожарным – и то ее жизнь была бы более предсказуемой. Ирвинг постоянно попадал в критические ситуации. По его милости ей приходилось отказываться от приглашений на обед, отменять отпуск и ночь за ночью проводить в одиночестве целые недели. Но если и в этот уик-энд Ирвинг подведет ее или же из-за него придется отказаться от приема у Гарнов, этого она ему никогда не простит.

Когда такси наконец пробилось сквозь пробку и Нива вышла у дверей „Бергдорф" на Пятьдесят седьмой стрит Вест, наступил час ленча, и она серьезно забеспокоилась, успеет ли вовремя.

Она тотчас направилась к отделу одежды. Выбора не было: для приема у Титы Гарн она должна подобрать себе нечто умопомрачительное. На третьем этаже она заметила то, от чего сердце у нее дрогнуло. Прямо перед ней в торговый зал выкатили вешалку. Первая же висящая на ней вещь поразила ее: бежевое шелковое платье, созданное самой Титой Мандраки. Нива решительно перевернула ярлычок. Ее размер! И стоит вдвое меньше, чем она предполагала. Сняв платье с плечиков, она пошла в примерочную в конце прохода.

Закрыв за собой двери, она стянула свое льняное платье, надела новое и расправила его.

Оно сидело как влитое на ее тонкой стройной фигуре. Ниве было уже около сорока, но ее маленький бюст остался высоким, как и прежде. Длинные ноги и прямые светлые волосы естественного оттенка привлекали к Ниве внимание. Форма ног, пожалуй, нравилась и ей самой, но она хотела бы, чтобы они были длиннее. Чуть осветленные в салоне „Трамп Тауэр" волосы и широко расставленные серые глаза делали ее особенно привлекательной. Впрочем, весьма критическое отношение к себе удерживало Ниву от самолюбования. Тем не менее Нива Форбрац обладала неброской, но неоспоримой красотой.

Наклонившись к зеркалу, она провела пальцами от скул к вискам. Чтобы разгладить кожу, потребовались усилия. Все же сказывается время, подумала она. Пластическая операция поможет ей продержаться.

Повернувшись спиной к зеркалу, она взглянула через плечо на глубокий вырез.

– Отлично, – прошептала она. – Нужно будет надеть колье из речного жемчуга, которое Ирвинг подарил ей на день рождения, и подобрать изящные туфли.

Через несколько минут она уже стояла у кассы. Улыбнувшись кассирше, Нива протянула ей кредитную карточку. Пока та вставляла карточку в щель кассового аппарата, продавщица аккуратно упаковала платье и положила его на прилавок.

Касса издала странный звук, и кассирша смущенно улыбнулась.

– Прошу прощения, – растерянно сказала она. – Машина старая и порой отказывает. – Вынув карточку, она снова попыталась сунуть ее в щель, но и на этот раз ей это не удалось.

Нива, немного обеспокоенная, взглянула на кассиршу.

– В чем дело? – спросила она.

Та, смущенно вздохнув, вернула Ниве карточку.

– Боюсь, что с вашей карточкой, миссис Форбрац, возникли проблемы. Не могли бы вы подняться на восьмой этаж и там все выяснить? Попросите мистера Сассера из кредитного отдела.

Нива решила сохранить самообладание. Она-то знала, что кассирша тут ни при чем, понимая также, что ей незачем подниматься на восьмой этаж и встречаться с мистером Сассером. Ей было ясно, что случилось с ее кредитом у „Бергдорфа". Ирвинг снова не заплатил по счетам.

– Тогда, – сказала она, – попробуйте вот эту. – Она протянула „Тэппери-Виз". – С этой карточкой все в порядке.

По милости Ирвинга Нива постоянно пребывала в состоянии стресса – так говорила ее покойная мать. Она уже вошла в лифт, крепко держа в руке сумку с платьем от „Бергдорфа", когда услышала голос матери. „Этот бездельник, за которого ты вышла замуж, – прошипела Роза откуда-то из заоблачных высот, где, вероятно, как всегда, играла в маджонг, – мистер как-его-там слишком занят, чтобы платить по счетам. У него есть деньги на машину, на водителя, на вонючие сигары, но он не может рассчитаться с „Бергдорфом".

Когда Роза была жива, Нива могла повернуться к ней и сказать: „Мама, прекрати!" Но от покойницы не уйдешь. Роза незримо заботилась о ее благополучии и от этого казалась Ниве вечно живой.

Спустившись на лифте, Нива направилась к выходу. Губы ее были плотно сжаты, в глазах щипало. „Трамп Тауэр" находился по другую сторону улицы. Она будет в своих апартаментах меньше чем через пять минут.

И там она может позволить себе поплакать.

Дожидаясь зеленого света на запруженном перекрестке Пятьдесят шестой стрит и Пятой авеню, она вспоминала, с каким удовольствием последние десять лет Роза при каждой возможности доказывала ей, что была совершенно права насчет Ирвинга.

Едва оформив развод со своей первой женой, Ирвинг отправился с Нивой в муниципалитет, и они вступили в брак. Не появись упоминание об этом в колонке светской жизни в „Нью-Йорк Курьер", мать сошла бы в могилу в блаженном неведении. Тогда Нива так и не поняла, каким образом Лолли Пайнс удалось об этом пронюхать. Теперь, проведя с Ирвингом столько лет и наблюдая за ним, она точно знала, что он сам рассказал Лолли.

Роза лечилась в отделении Клингенштайна в больнице Монт Синай после сердечного приступа, с которым ее доставили туда из общей примерочной в магазине Лахманна на Фордхем-роуд. Ей показала эту газету медсестра. И в конце дня, когда Нива приехала покормить мать ужином, та выглядела далеко не лучшим образом.

– Нивила, – простонала Роза из-под трубочек, покрывавших ее бледное лицо, – почему ты это сделала? – Она показала на колонку в газете, которая, как надеялась Нива, не попадется ей на глаза.

– Я люблю его, ма. – Это было все, что она нашлась сказать. – Он очень достойный человек. Ты увидишь.

– Тоже мне достойный, – прохрипела Роза. – Он гониф[1]. Тому, кто женится украдкой, никому не сказав, есть что скрывать.

– Да нет, ма. Мы не поэтому так поступили. Мы собирались все рассказать тебе, как только ты оправишься.

– Брось его, – потребовала Роза. Это были ее последние слова. Она умерла в тот же вечер, не успев увидеть утренних заголовков газет, сообщавших, что Ирвинг Форбрац добился оправдания Тики Шамански, бывшего управляющего фармацевтической компанией, который до смерти избил своего поставщика стероидов.

Первые годы с Ирвингом прошли благополучно. Нива ни о чем не спрашивала мужа, не лезла в его дела. Но в последнее время в их отношениях возникла какая-то напряженность. Инцидент в „Бергдорфе" завершил цепь столь же неприятных эпизодов, связанных с деньгами. Всего неделю назад казначей совместного предприятия сказал по телефону, что есть „определенные основания для тревоги" по поводу ежемесячного чека Мортона. Затем она оказалась в неприятной, даже отвратительной ситуации, когда после ленча с владельцем галереи попыталась расплатиться карточкой „Америкен Экспресс" и выяснила, что та аннулирована. А когда Нива попыталась заказать в цветочном магазине „Трамп Тауэр" цветы для украшения обеденного стола, ей объявили, что их счет закрыт из-за неуплаты.

И каждый раз Нива не желала прислушиваться к голосу матери, требовавшему от нее решительных действий. Она оставляла лишь ехидные записочки на столе в кабинете мужа, но он никогда не отвечал на них. Ирвинг не любил плохих известий. Нива сдерживалась изо всех сил, избегая конфликтов, но дела шли все хуже. Унижение, которое она испытала у „Бергдорфа", было последней каплей.

Она быстро миновала квартал, обдумывая, как начать с Ирвингом этот неприятный разговор о деньгах. Может, стоит подождать, пока они не окажутся в бунгало на пляже. Поднимаясь в лифте, Нива решила, что Ирвинг расслабится, поплавав и пропустив коктейль; вот тогда она и приступит к делу.

Нива открыла дверь квартиры на сороковом этаже. Взглянув, нет ли почты на столике, поверхность которого имитировала инкрустацию из панциря черепахи, она удивилась: почты не было. Обычно горничная клала ее на поднос.

Проходя по длинному, устланному коврами холлу в большую спальню, она поняла, что случилось с почтой. Ирвинг пришел домой и забрал ее в свой рабочий кабинет. Исполнив обещание, он явился пораньше. Распахнув дверь спальни, Нива увидела, что Ирвинг копается в шкафу. Она обрадовалась, заметив, что возле широкой кровати стоит его сумка.

– Я дома, дорогой, – окликнула его Нива, направляясь в свою ванную, чтобы поскорее освежиться под душем после жаркого дня.

Когда через несколько минут она вернулась в спальню, Ирвинг выкладывал на стул рядом с комодом стопку шортов.

– Ради Бога, Ирвинг, – сказала она, – мы отправляемся всего на три дня. Так много тебе не понадобится.

– Планы изменились, бэби. Приходится ехать на Западное побережье, – сообщил Ирвинг, засовывая в сумку пару шлепанцев со своей монограммой.

Нива, открыв рот, застыла на португальском вышитом ковре, понимая, что уик-энд, на который она возлагала столько надежд, пошел прахом.

Ирвинг направился к шкафу и вернулся, повесив на палец несколько плечиков с шелковыми рубашками.

„Да говори же! – гаркнула ей в ухо Роза, бдительно отстаивающая права дочери. – Ты не можешь позволить ему так вести себя!"

Как ни огорчилась Нива, она прежде всего обвинила себя. Она ведь даже не объяснила ему толком, как много значит для нее этот прием у Гарнов. Надо дать ему понять, как она огорчена и уязвлена. Не зная, как действовать, Нива избрала не слишком агрессивную тактику.

– Я бы хотела знать, как вести себя, попав в „Бергдорфе" в такое дурацкое положение, – робко произнесла она.

Ирвинг промолчал, засовывая в сумку длинный шелковый халат.

– Ирвинг, – повысила голос Нива, – кассирша предложила мне подняться в кредитный отдел. Ты оплатил в этом месяце счет?

– Во вторник позвони в контору, – отозвался он, продолжая укладывать вещи. – Скажи Вивиан, чтобы она послала чек.

Так, все ясно.

– Сказать Вивиан? – не выдержала Нива. – Сказать Вивиан? Не хочу я ничего говорить твоей секретарше. Ты должен сам беспокоиться о своих делах. Ради Бога, Ирвинг, неужели ты не читал записки, которые я тебе оставляла?

– Я был очень занят.

Нива со вздохом опустилась на свою половину кровати.

– Ирвинг Форбрац, – вздохнув, проговорила она, – единственный, кто способен одержать верх над Аланом Дершовицом у свободного микрофона, не в состоянии вовремя оплачивать свои счета?

Едва только эти слова сорвались с ее губ, она поняла, что любой намек на репутацию Ирвинга заставит его вспомнить обо всех обидах. Красноватое лицо Ирвинга стало багровым, его остроконечная ван-дейковская бородка затряслась, когда он направился в ванную.

– Ты должен понять, что единственная причина, побудившая меня сегодня отправиться к „Бергдорфу", это необходимость что-то купить на прием к Гарнам, – бросила она ему вслед.

– Проклятье! – заорал Ирвинг из ванной, где, чем-то громыхая, собирал свои туалетные принадлежности. Он показался в дверях с большим несессером от „Марка Гросса" и ужасающим цветастым чепчиком, который он напяливал на голову в душе, чтобы не намочить свои длинные седеющие волосы. Каждое утро их укладывал парикмахер в „Тауэр Трамп". – Это дело на Западном побережье не терпит отлагательств. И мне необходимо быть там.

– Что это за проклятая спешка, почему ты должен лететь в Лос-Анджелес на уик-энд? Только не внушай мне, что Спилберг уже заинтересовался историей твоей жизни.

Ирвинг бросил на нее гневный взгляд.

– Ты что-то много болтаешь, Нива, распустила язык, – сказал он, поворачиваясь к своей сумке. – Так уж вышло: мне приходится представлять интересы девушки, так жестоко пострадавшей от этого знаменитого телеактера Кико Рама. И девушка, и пять свидетелей утверждают, что виновен он. Вовремя оказавшись на месте, я успею уладить это дело, так что, если хочешь, чтобы этот чертов счет у „Бергдорфа" был оплачен, тебе лучше помолчать.

Рывком схватив сумку с кровати, Ирвинг не оглядываясь направился к дверям. Нива ждала, когда захлопнется дверь. Так и не услышав этого, она пошла в спальню. Ирвинг в своем кабинете говорил по телефону: слов она не могла разобрать, но догадалась, что он записывает инструкции на автоответчик.

Едва она вернулась к постели, как закрылась входная дверь. Она глубоко вздохнула, подтянула покрывало, сложенное в ногах кровати, и прикрылась им: из кондиционера поступал холодный воздух. Она взяла одну из подушек Ирвинга и прижала ее к груди.

Прежде чем закрыть глаза, она обвела взглядом комнату. На стуле возле шкафа осталась стопка шортов, которые он собирался засунуть в сумку. Ему придется обыскать весь Беверли-Хиллз, чтобы купить их в уик-энд. Однако Ирвинг не сможет заниматься делами, если его яйца не будут ощущать прикосновение тонкого шелка. Она подумала, не позвонить ли швейцару. Ирвинг, скорее всего, стоит у дома и ждет машину. Если она сейчас позвонит, портье может позвать его, тогда он поднимется и возьмет свои шорты.

Нива устроилась поудобнее и натянула покрывало до плеч. Затем, протянув руку, отключила телефон. Перед ней проплыло улыбающееся лицо Розы: она сидела на лужайке в алюминиевом шезлонге.