Смертельно влюбленный

34

Гамильтон особенно напирал на важность фактора времени.

— Если ты будешь уже на месте, когда он подъедет, Ли это насторожит. Если опоздаешь, он может свернуть весь план, и ты вообще не увидишь ни его, ни миссис Джиллет. Поэтому ты должен приехать в пределах двух минут в ту или другую сторону.

Том ван Аллен приехал на место встречи ровно без двух минут десять. Он заглушил мотор, и после того как стихло потрескивание остывающего мотора, вокруг воцарилась полная тишина, если не считать звука дыхания Тома и прерывистого стрекотания кузнечика.

Том не был создан для приключений в духе «плаща и шпаги». Он знал это. И Гамильтон знал. Но Кобурн поставил свои условия, и у них не было другого выхода, кроме как согласиться.

Заржавевший поезд был справа от Тома — выделялся черной громадой в окружающей темноте. Тому пришло в голову, что Кобурн вполне может прятаться где-нибудь в поезде, наблюдая и выжидая, желая убедиться, что все условия выполнены, прежде чем он пошлет к Тому миссис Джиллет.

Моля бога, чтобы все не испортить, Том приподнял манжет рубашки и посмотрел на светящиеся стрелки наручных часов. С момента его приезда прошло всего тридцать секунд. Интересно, выдержит ли его сердце напряжение следующих полутора минут.

Он смотрел, как движется секундная стрелка, отдаляя еще немного тот несчастливый момент, когда он неожиданно зашел в гостиную.

Том невольно застонал от отчаяния, понимая, что память снова возвращает его к сцене, которая разыгралась сегодня днем, когда он поймал свою жену с ее сотовым телефоном. Поймал, можно сказать, на месте преступления.

Том нагнулся и выхватил у нее телефон.

— Том? — Дженис была в шоке. — Том! — Она требовательным жестом протянула руку ладонью вперед, ожидая, что он немедленно вернет телефон.

Когда он не сделал этого, когда он отвел руку с телефоном так, чтобы Дженис не могла до него достать, и прочитал сообщение на экране, она произнесла его имя в третий раз — с жалобным, виноватым стоном.

Некоторые слова были такими откровенно сексуальными, что Тому показалось, будто они выпрыгивают с экрана телефона и жалят его. Но эти слова так трудно было связать с Дженис. С его женой, с которой у него не было супружеского секса уже… Том не мог даже вспомнить, когда это было с ними в последний раз.

Но что бы там ни было, слова, которые он читал сейчас в телефоне, не были из тех, что они говорили друг другу во время прелюдии или выкрикивали в порыве страсти. До сегодняшнего дня Том мог бы поставить состояние на то, что такие слова никогда не срывались с губ его жены и что она с презрением отнеслась бы ко всякому, кто их произносит. Они были не просто непристойными — это были самые грязные слова, какие только можно представить себе в английском языке.

Том просмотрел последний текст, который кто-то — кто? — прислал Дженис. Это было приглашение к распутству, автор которого расписывал в самых живописных подробностях, что именно он хотел бы проделать с его женой. А ответ, который она писала, был не менее красноречивым согласием.

— Том…

— Кто это?

Дженис только посмотрела на него в ответ, губы ее шевелились, но из них не вылетало ни звука.

Том повторил вопрос, с нажимом произнося каждое слово.

— Никто… я не знаю… он для меня просто имя. Все используют кодовые имена. Никто не знает…

— «Все»?

Он открыл папку «Сообщения» в верхнем левом углу экрана, чтобы посмотреть список адресатов, от которых Дженис получала текстовые сообщения. Выбрал одного из них, и выскочило несколько сообщений. Затем он выбрал еще одно не менее завлекательное кодовое имя. Имена были разными, но содержание сообщений — до тошноты одинаковым.

Том бросил телефон на диван и посмотрел на свою жену с ужасом и любопытством одновременно.

Она сидела с виновато опущенной головой, но продолжалось это недолго. Уже через несколько секунд Дженис встрепенулась, готовая сразиться лицом к лицу.

— Я отказываюсь стыдиться и не буду извиняться, — она словно не произносила слова, а плевала их прямо в Тома. — Ты знаешь, с чем мне приходится жить изо дня в день. Я должна хоть чем-то себя раз влечь. Это просто способ провести время. Довольно жалкий и низкопробный, это да. Но совершенно безобидный. Все это ничего не значит.

Том смотрел на сидящую перед ним женщину, словно пытался понять, кто это. У женщины было лицо Дженис, ее волосы, на ней была одежда его жены. Но она была совершенно чужой.

— Это многое значит для меня. — Том взял ключи от машины и направился прочь, не слыша, как Дженис бежит за ним, выкрикивая его имя.

Наверное, она почувствовала в его голосе или разглядела в выражении лица что-то такое, что напугало ее, заставило забыть о дерзости, потому что последним, что услышал Том, была мольба Дженис:

— Не оставляй меня!

Он вышел из дома и захлопнул дверь.

И теперь, несколько часов спустя, звук захлопнувшейся двери и умоляющий голос Дженис отдавались эхом в его мозгу.

Он был так чертовски зол. Сначала все эти манипуляции Гамильтона. Потом выяснилось, что его жена обменивается сообщениями развратного характера черт знает с кем. Извращенцы. Сексуальные маньяки. Его тошнило даже при мысли обо всем этом.

Но оставить Дженис? Бросить ее одну справляться с Ленни, когда она не способна обойтись без помощи больше нескольких часов? Он не мог этого сделать. Не мог просто выйти из ситуации и оставить Дженис расхлебывать все одной. И даже если бы он хотел оставить жену, он не смог бы бросить Ленни.

Том не знал, что станет делать. Возможно, ничего.

Ничего не делать — похоже, это был любимый способ решения проблем Тома и Дженис. Они жили без друзей, без секса, без каких-либо проблесков обычного счастья, просто потому, что никто из них не сделал ничего, чтобы остановить в свое время начавшуюся коррозию. Вот и сексуальная переписка Дженис станет, наверное, еще одной неприятностью, упоминания о которой они будут тщательно избегать, притворяясь, что ее не существует.

Они были незнакомцами, живущими в одном доме, мужчиной и женщиной, которые знали друг друга когда-то давно, которые смеялись и любили. А теперь вынуждены терпеть друг друга из-за чувства ответственности, которым ни один из них не хотел поступиться.

Боже, как жалко они выглядят!

Том потер лицо ладонями и приказал себе сосредоточиться на работе. Он проверил время. Ровно десять часов.

«Сделай так, чтобы тебя увидели», — сказал ему Гамильтон.

Том открыл дверцу машины, вышел и прошел вперед, остановившись в нескольких ярдах от капота. Руки его свободно висели по бокам. Это тоже было указание Гамильтона. Кузнечик продолжал наполнять ночной воздух скрипучими звуками, кроме которых Том слышал только отчаянное биение собственного сердца и свое прерывистое дыхание.

И никаких признаков присутствия человека.

Он так и не понял, что кто-то есть рядом, пока в висок ему не уткнулось дуло пистолета.

Когда Кобурн сказал Хонор, что надо делать, она запротестовала:

— Это ведь против твоего собственного плана.

— Это против того плана, который я изложил Гамильтону.

— Так ты с самого начала не собирался посылать меня на встречу с ван Алленом?

— Черт побери, нет. Кто-то в его конторе работает на Бухгалтера. Может, это и не сам ван Аллен, но кто-то там продался с потрохами. А может быть, этих людей несколько. Бухгалтер испугается того, что ты знаешь или хотя бы подозреваешь, и захочет убрать тебя так же сильно, как хочет убрать меня.

— Но ведь нельзя просто так взять и приказать меня застрелить…

— Еще как можно. Я уже говорил тебе, в такой ситуации, как эта, как и при обмене заложниками, очень легко испортить все к чертовой матери. Иногда это делается специально. Ты можешь стать «случайной» жертвой.

Это была отрезвляющая мысль, заставившая Хонор на несколько минут замолчать. Кобурн загнал их краденую машину в заброшенную мастерскую по покраске и ремонту кузовов, где были свалены на произвол стихии разобранные автомобильные шасси. Когда Хонор спросила, откуда он знает всякие такие места, где можно спрятаться, Кобурн ответил:

— Это моя профессия — знать такие вещи.

Он не стал ничего объяснять, но Хонор предположила, что Ли заранее нанес на карту несколько путей отступления на случай, когда они понадобятся. И сейчас был как раз такой случай.

Они прождали в душном гараже около часа. Потом Кобурн стал давать ей инструкции.

— Оставайся здесь, — сказал он. — Я вернусь через несколько минут после десяти. Или не вернусь. Если нет — уезжай. Забирай Эмили — и…

— И что? — спросила Хонор, когда Кобурн вдруг замолчал.

— Зависит от тебя. Позвони своему свекру или Доралу. Скажи, где ты. Скоро за тобой приедут — и добро пожаловать обратно в колоду. По крайней мере, на какое-то время.

— Или?

Или ты гонишь машину изо всех сил, стараясь уехать как можно дальше, пока хватает бензина. Потом звонишь Гамильтону. И говоришь, что не выйдешь на контакт ни с кем, кроме него лично. Он приедет и заберет тебя.

— А почему возможны только два этих варианта?

— Потому что я пришел к тебе в дом в понедельник утром. Сейчас я уже жалею, что сделал это, но ничего нельзя изменить. Так что теперь из-за меня Бухгалтер и любой, кто работает на эту клику, считают, будто тебе что-то известно. И хорошие парни примерно того же мнения. А тебе решать, в чьей команде ты будешь играть.

Хонор со значением посмотрела на него.

— Я уже решила, разве нет?

Кобурн выдержал, не моргнув, ее взгляд, затем произнес:

— Что ж, хорошо. Тогда слушай.

Он дал ей свой сотовый, затем произнес вслух номер, который велел запомнить.

* — Это номер Гамильтона? А разве его нет в теле фоне?

Ли покачал головой:

— Я очищаю журнал после каждого звонка. И ты будешь делать так же. Запомнила?

Хонор повторила номер.

Затем Кобурн проговорил все снова, особо подчеркивая, что Хонор никому не должна доверять, кроме, может быть, Тори.

— У меня сложилось о ней хорошее впечатление. Не думаю, что она способна тебя предать, но может выдать случайно.

— Как?

— Мы имеем дело далеко не с идиотами. Тори удалось провести их сегодня утром. Но у них возникнут подозрения, когда обнаружится ее отсутствие. Они попытаются взять ее след в надежде, что он приведет к тебе.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что именно так поступил бы я сам.

Хонор едва заметно улыбнулась, но голова ее была занята тем, чтобы осмыслить и запомнить все, что говорил ей Кобурн.

— А как отреагирует ван Аллен, когда вместо меня появишься ты?

— Понятия не имею. Но выясню это уже довольно скоро. Помни: если я не вернусь через разумный промежуток времени, это означает, что дело дерьмо. Тогда беги отсюда скорее.

Сказав все, что должен сказать, Кобурн вышел из машины, опустил пальцы в лужицу на полу гаража, где скопилось машинное масло, и вымазал липкой субстанцией лицо и руки.

Потом он вернулся в автомобиль, проверил пистолет, убедился, что тот заряжен, и снова засунул его за пояс. Ли передал Хонор револьвер Фреда. Он был огромным, тяжелым и выглядел угрожающе.

Должно быть, Кобурн почувствовал ее предубеждение.

— Он громкий, как пушка, и плюется огнем, когда стреляет. Может быть, ты и не попадешь в цель, но уж точно напугаешь противника. Не отговаривай себя нажимать на курок, иначе ты умрешь. Хорошо?

— Хорошо.

— Хонор!

Она перевела взгляд с пистолета на Кобурна.

— Иначе умрешь, — повторил он, подчеркивая каждое слово.

Хонор кивнула.

Н— е ослабляй бдительность ни на секунду. Даже на наносекунду. Помни, что я тебе сказал. Когда чувствуешь себя в безопасности, в этот момент ты наиболее уязвима.

— Я запомню.

— Хорошо.

Кобурн глубоко вдохнул, с шумом выдохнул, затем произнес слова, которые так боялась услышать Хонор:

— Пора идти.

— Но ведь еще нет и девяти.

— Если они решат расставить снайперов…

— Снайперов?

— …я должен знать, где они засели.

— Но ты ясно дал понять Гамильтону, что ван Аллеи должен прийти один.

— Хотелось бы мне, чтобы ван Аллен был единственным, по поводу кого мне следует беспокоиться.

Он уже поставил на пол левую ногу и собирался вылезти из машины, но вдруг остановился, несколько секунд постоял неподвижно, затем посмотрел через плечо на Хонор и сказал:

— Если говорить о детях — у тебя мировая девчонка.

Хонор открыла рот, чтобы что-то ответить, но вдруг поняла, что не может говорить, и только кивнула головой.

— Что касается футбольного мяча, это был подлый поступок. Я прошу прошения.

В следующую секунду его тень уже мелькнула в узком проеме между стеной и раздвижной дверью гаража. Ролики заскрежетали по ржавым направляющим, когда он закрыл дверь за собой. И Хонор осталась одна в темноте.

И вот она сидела уже больше часа в украденной машине, стоящей посреди заброшенного гаража, и единственной ее компанией были мыши. Хонор слышно было, как они роются в мусоре в углу. Мысли ее беспорядочно метались.

Она беспокоилась об Эмили и Тори. Кобурн разрешил ей позвонить по городскому номеру подруги. После первого гудка она отсоединилась, потом набрала номер снова. Тори ответила и заверила ее, что они без приключений добрались до дома на озере и у них с Эмили все в порядке. Но это было несколько часов назад. С тех пор могло случиться все, что угодно, а у нее даже не было возможности узнать.

Она подумала о Стэне. О том, как он, должно быть, обеспокоен и как ужасно чувствует себя, обнаружив перевернутый вверх дном дом. Несмотря на жесткость и выдержку, он был искренне привязан к ней и к Эмили. В этом Хонор не сомневалась ни секунды.

Поймет ли он когда-нибудь, что Хонор сделала то, что сделала, только чтобы сохранить репутацию Эдди? В конечном счете, разве не было это гораздо важнее, чем сохранить его спортивные медали и снаряжение?

Но Хонор боялась, что Стэн отнесется к этому совсем иначе и никогда не простит ей осквернения спальни покойного сына. Он посчитает это предательством не только в отношении себя, но и в отношении Эдди и их брака. Отношения со Стэном будут сильно осложнены.

Мысли Хонор время от времени возвращались к Кобурну и к тому, что он сказал ей. Для такого человека, как он, произнесенные слова об Эмили были чем-то сверхъестественно милым и любезным. Он извинился за то, что втянул их во все это, за испорченный мяч Эдди. И это было очень важно, потому что Кобурн почти никогда не объяснял своих поступков и не сожалел о них. Когда он извинялся перед Эмили за то, что заставил ее плакать, ему явно было очень неловко.

«Что касается футбольного мяча, это был подлый поступок». Может быть, это были и не самые красноречивые извинения, но зато Хонор не сомневалась в их искренности. Его глаза, синеву и глубину которых, так волновавшие Хонор, еще больше подчеркивала импровизированная маскировка лица, говорили о его сожалении куда лучше, чем произнесенные слова.

«Я извиняюсь». Хонор не сомневалась, что Ли действительно сожалел о сделанном.

Тяжелое детство сделало его циником, а те вещи, которые приходилось видеть и делать на службе отечеству, еще больше закалили характер. Ли часто бывал жестоким, возможно, потому, что отлично усвоил, как легко позволяет жестокость добиться нужного результата. Что бы ни говорил и ни делал Кобурн, он всегда действовал прямо и не размышляя над моральными аспектами, потому что знал, что промедление может погубить его. Он не волновался о будущих сожалениях, потому что не надеялся дожить до старости, когда человек обычно анализирует и переоценивает ключевые решения и события своей жизни.

Все, что делал Кобурн, он делал так, словно от этого зависела его жизнь.

Он все делал как в последний раз — ел, извинялся… целовался.

При этой мысли сумбур, творившийся в голове у Хонор, вдруг прекратился, и ее посетило внезапное озарение.

— О боже! — раздался в тишине ее стон, идущий из глубины сердца.

Неожиданно Хонор почувствовала, что не может просто сидеть вот так. Она распахнула дверцу машины и выбралась наружу. Спотыкаясь о мусор, добралась до двери гаража. У нее едва хватило сил открыть тяжелую железную дверь, застревающую в ржавых направляющих, настолько, чтобы просочиться наружу, что она и сделала, даже не думая о том, какие опасности таятся за дверью.

Она остановилась лишь на несколько секунд, чтобы сориентироваться в пространстве, затем кинулась бежать в сторону железнодорожных рельсов.

И как она не поняла этого раньше? Ведь все инструкции Кобурна были прощанием. Он не надеялся вернуться со встречи с ван Алленом и в своей неуклюжей манере чуждого сентиментальности человека говорил ей таким образом «прощай».

Он говорил с самого начала, что, скорее всего, не выживет, и сегодня пошел на встречу вместо нее, наверное, рассчитывая спасти ее таким образом.

Но ход его мыслей был абсолютно неправильным. Никто не собирается в нее стрелять. Если Бухгалтер верит в то, что у нее есть что-то важное, что-то такое, что может положить конец деятельности преступной группы, то никто не тронет ее, не выяснив, что же это такое, и не завладев этим.

Она была незаменима для бандитов, так же как для Кобурна, Гамильтона и Министерства юстиции. Мнение Бухгалтера о том, что она что-то знает или имеет, было для нее лучше любого пуленепробиваемого жилета.

А у Кобурна не было такой защиты.

Его защитой должна стать она, Хонор.