Созданные для любви

Глава 1

Дело проиграно. Кэролайн Сент-Клер прочла вердикт на лицах присяжных еще до того, как они сообщили о нем судье. Ни один из двенадцати присяжных не посмел поднять на нее взгляд, стало быть, ее клиент признан виновным.

Кэролайн понимала, что для него это даже к лучшему. Обвиняемый похитил свою бывшую жену, три дня держал ее под замком и за это время несколько раз насиловал. Но он был членом законодательного собрания штата и обладал безупречным послужным списком, а значит, ему предстояло отбывать срок в относительно сносных условиях федеральной тюрьмы, где он получит необходимую психиатрическую помощь. Да и на свободу он будет выпущен под честное слово достаточно молодым, чтобы начать жизнь сначала. Оправдательный же приговор, бросающий его на растерзание средствам массовой информации в то время, когда он не менее уязвим, чем его бывшая жена, был бы для него в каком-то смысле даже более жестоким наказанием, чем тюремное заключение.

Но для самой Кэролайн важнее всего была победа — каждая победа. Победа влечет за собой известность, известность — новые дела, а новые дела прибавляют ей веса как единственной женщине-компаньону в юридической фирме «Холтен, Уиллз и Дьюлат», где до сих пор практически все высшие посты занимают мужчины. Фирма последние двадцать лет в основном расширялась, оставаясь на плаву, когда другие сворачивали дела. Достигалось это ценой безжалостных нагрузок персонала, урезания льгот, упрощения всех операций и неотступного внимания к бухгалтерской работе.

Кэролайн была новичком среди компаньонов и в свои сорок лет — самой молодой из них. Считалось, что будущее фирмы лежит на ее плечах — во всяком случае, так назидательно заявляли ей старшие коллеги и тут же, не переведя дыхания, требовали от нее полного отчета об отработанных часах, за которые можно будет получить с клиентов деньги. Ее компаньоны не любили делиться богатством. Но еще хуже было то, что они не любили женщин. Чтобы добиться такого же признания, как у коллег-мужчин, Кэролайн приходилось работать с удвоенным усердием и добиваться вдвое лучших результатов, чем у них. Она должна была действовать умнее других, выискивая лазейки в хитросплетениях закона, более агрессивно торговаться с прокурорами, более эффективно воздействовать на присяжных. Победа в сегодняшнем деле была ей очень, очень нужна.

—Тяжелый случай, — сказал Даг, один из молодых коллег Кэролайн, встретив ее у дверей кабинета. — Надо было лучше использовать политические связи твоего клиента и возможности прессы. Теперь тебя заклеймят как неудачницу.

Кэролайн кольнула его взглядом и усмехнулась:

—Благодарю на добром слове, только это мне сейчас и нужно.

Будь на месте Дага кто-то другой, ее реакция, возможно, оказалась бы совсем иной, но Даг был больше, чем коллега, он был почти друг. Они пришли в фирму в один день, росли одновременно, получая должности одного уровня, и хотя Дага включили в число компаньонов на два года раньше, чем ее, Кэролайн не держала на него зла — просто не могла себе этого позволить, ведь он был ее самым сильным союзником в фирме.

—Извини, но это правда.

— Думаешь, я сама из-за этого не переживаю? — Кэролайн села за свой стол и кивком предложила кресло напротив Дагу. — Принимаясь за это дело, я знала его потенциал, но полагала, что у нас есть шанс на победу.

— Доказать временное помрачение рассудка у обвиняемого нелегко.

— За исключением этого единичного случая, Джон Баретта всегда вел себя безупречно, — возразила Кэролайн, нервно барабаня пальцами по столу. То же самое, только другими словами, более красноречиво и убедительно, она твердила и присяжным.

—Значит, ты веришь, что он действовал в состоянии временного помрачения рассудка?

Она должна была в это верить, это казалось ей единственным способом выстроить эффективную защиту. Но сейчас, когда заседание суда осталось позади, ее «безусловно» превратилось в «возможно». Продолжая барабанить по столу, она сказала:

— Баретта просто помешан на своей бывшей жене. Когда она от него ушла, он не смог с этим смириться. Однако прежде он ни разу не был замечен в насилии. Он раскаялся и стыдится своего поступка. Я считаю, что мой подзащитный не представляет угрозы для общества, он лишь нуждается в лечении.

— А тебе нужна сигарета.

Кэролайн перестала барабанить по столу.

— Ты угадал, но я не собираюсь курить — не хочу потом снова долго и трудно бросать. Просто меня тошнит от мысли, что со мной сделает фирма. — Она вздохнула. — Друзья меня не понимают. Им кажется, что, если я стала компаньоном, это обеспечивает какие-то гарантии. Они думают, что, если я, к примеру, забеременею, это известие вызовет здесь бурю восторга. Да мне просто дадут пинка под зад, вот и все. И уж конечно, мои коллеги сумеют обставить дело так, чтобы никто не мог усмотреть в этом дискриминацию по половому признаку. — Она снова вздохнула, вдруг почувствовав, что страшно устала. — Карьера, партнерство в фирме — все это так зыбко, ненадежно… Не слишком ли дорого мы за это платим?

— Сдаюсь, не знаю ответа. Но что мы можем сделать?

— Послушай, Даг, что-то тут не так. Проиграв дело в суде, я больше переживаю за себя, чем за своего клиента. А ведь срок отбывать ему, а не мне. По-моему, у меня сместилась система ценностей, и, возможно, не только у меня, у всех нас.

Едва она это произнесла, как в дверях кабинета появился один из старших компаньонов.

— Вы недосмотрели — среди присяжных оказалось слишком много женщин, — сказал он. — Они приняли сторону потерпевшей.

Дага как ветром сдуло. Кэролайн возразила:

— Пол не может считаться причиной для отвода.

— Вам следовало в любом случае от них избавиться.

Не дожидаясь ответа Кэролайн, компаньон вышел. Однако почти тут же в кабинет заглянул другой компаньон.

— Вы совершили ошибку, когда дали слово подсудимом. Пока молчал, он выглядел жалко и вызывал сочувствие, н как только начал говорить, стало понятно, что он хитрит.

— А мне казалось, что он производит впечатление человека искреннего.

— Как видите, присяжным так не показалось, — последовал язвительный ответ.

— Задним умом мы все крепки, — резонно заметил Кэролайн, — но правда состоит в том, что никто не знаем почему присяжные принимают именно то решение, какое они принимают.

Кэролайн все еще размышляла над замечаниями коллег, когда к ней в кабинет постучал еще один компаньон очевидно, для разнообразия ей необходимо было услышат слова сочувствия — насколько она вообще могла рассчитывать на сочувствие.

— Не зацикливайтесь на этой неудаче, Кэролайн, вам нужна победа. Просмотрите список клиентов, выберите самое выигрышное дело и покажите, на что вы способны

Разбейте обвинение в пух и прах.

Кэролайн взглянула на стопку папок на своем столе. К каждой было приколото по нескольку телефонограмм и справок, подготовленных, пока она была на процессе. Следовало перезвонить всем, кто ее искал, но совершенно не было настроения этим заниматься.

— Когда будете общаться с прессой, постарайтесь не упоминать нашу фирму, — посоветовал на прощание компаньон.

Оставшись одна, Кэролайн уставилась на дверь. Она была близка к отчаянию, и смещение системы ценностей теперь казалось просто мелочью. Эгоизм, жадность, предвзятость, тщеславие, не говоря уже о напыщенном самомнении — все это прошло перед ней за какие-нибудь несколько минут. А еще она вновь столкнулась со снисходительно-высокомерным к себе отношением со стороны коллег-мужчин. Порой в такие моменты Кэролайн спрашивала себя, с какой стати она вообще связалась со всеми этими людьми, да еще стремится занять среди них прочное положение.

Не заботясь о том, что может вызвать гнев компаньонов (слыханное ли дело — покидать офис до темноты!), Кэролайн сгребла папки со стола в портфель — будет что почитать в часы бессонницы. Затем отдала секретарше распоряжения по поводу встреч, намеченных на завтра, и покинула офис.

Стоял холодный день, типичный для апрельского Чикаго, но после напряженных заседаний в суде и долгих вечеров в душном офисе Кэролайн было даже приятно ощутить ветер, бьющий в лицо. Обычно она брала такси, чтобы сэкономить время, но на этот раз отправилась домой пешком, застегнув пальто на все пуговицы и замотав шею шарфом.

Пятнадцать минут быстрой ходьбы принесли ей явную пользу. Дойдя до своего дома, она уже была в состоянии улыбнуться привратнику. Тот поздоровался с ней, назвав по имени, и, пока она забирала из ящика почту, вызвал для нее лифт.

Квартира Кэролайн была расположена на восемнадцатом этаже. Окна гостиной выходили на озеро. Если сидеть на диване, то в окно можно было видеть надутые ветром паруса, а все признаки города оставались за пределами поля зрения; в ясный день вид из ее окна походил на сон или мечту. Но сегодня было пасмурно. Кэролайн бросила портфель на стул возле двери и быстро просмотрела почту. Ничего интересного, кроме одного письма. Штамп Филадельфии на пухлом конверте сказал ей не меньше, чем знакомый почерк, которым был написан адрес.

В том, что письмо от матери пришло именно в такой не удачный день, как сегодняшний, Кэролайн виделось нечто символическое. Джинни не хотела, чтобы ее дочь стала адвокатом, она всегда считала эту работу катастрофически не подходящей для женщины. И сегодняшнее поражение — а также то обстоятельство, что у Кэролайн нет ни мужа, ни детей, — казалось, подтверждало мнение матери.

Кэролайн и Джинни Сент-Клер всегда расходились в взглядах на права женщин. Если разобраться, их взгляды вообще редко совпадали, какой вопрос ни затронь. Джинни не нравилась короткая стрижка дочери, строгий стиль который та предпочитала в одежде; ей не нравилось, что Кэролайн не красит ногти и не пользуется духами. Джинни не могла понять, почему Кэролайн не обладает ни материнским инстинктом, присущим ее сестре Анетт, ни светским лоском, свойственным другой сестре, Лиа.

Пожалуй, единственное, в чем они сходились, было то, что спорить по любому из этих пунктов бессмысленно. По этому в конце концов между ними установились отношения основанные на заранее распределенных ролях и внешней любезности. Они встречались на семейных торжествах, иногда болтали по телефону, и Кэролайн это вполне устраивало. Она давно уже не ждала от матери ни теплоты, ни понимания.

Кэролайн со вздохом бросила письмо поверх другой корреспонденции, прошла в спальню и сняла деловой костюм. Костюм был сшит на заказ и сидел на ней безукоризненно, но и он не помог ей произвести впечатление на присяжных. Она надела джинсы, старую мягкую рубашку, закатала рукава по локоть, босиком вернулась в гостиную и села на диван.

Пасмурное серое небо действовало угнетающе, и элегантное убранство квартиры с преобладанием стекла и хрома не улучшило ей настроения. Кэролайн было холодно и неуютно, она чувствовала себя неудачницей, проигравшей хотя, если рассуждать здраво, ни одно из этих ощущений не имело под собой реальной почвы. В действительности она преуспевающий адвокат, компаньон в престижной юридической фирме; она неплохо потрудилась, чтобы достичь своего нынешнего положения, выиграла немало дел и в будущем выиграет еще больше; сегодняшняя неудача — редкое исключение. У нее не было повода для разочарования, тем не менее она его чувствовала.

Зазвонил телефон. Подперев голову рукой, Кэролайн стала считать звонки. После пятого включился автоответчик.

— Говорит Марк Спенс из «Санди тайме». Я хотел бы взять у вас интервью для утреннего номера. Перезвоните мне, пожалуйста, по телефону…

Номер телефона остался на автоответчике, но Кэролайн сомневалась, что станет перезванивать. Выйдя из здания суда после вынесения приговора, она уже ответила на вопросы корреспондентов и, как принято в таких случаях, заявила, что верит в своего клиента, в справедливость правосудия и надеется на апелляцию. Больше ей добавить нечего.

Автоответчик щелкнул, и тут же зазвонил домофон. Кэролайн закрыла глаза, желая мысленно, чтобы гость, кто бы он ни был, ушел, но звонки все продолжались. Проворчав что-то нелицеприятное в адрес прессы и помянув право на неприкосновенность жилища, она все-таки поплелась к двери и рявкнула в домофон:

—Да!

—Привет, красотка.

После мгновенной паузы Кэролайн улыбнулась, прижалась лбом к стене и вздохнула с облегчением.

Это был Бен, ее Бен. Если матери никогда не оказывалось рядом в нужный момент, то Бен, как и следовало ожидать, приехал как раз тогда, когда она в нем нуждалась.

— Привет, Бен.

— Хочешь, чтобы я поднял тебе настроение?

— Как будто ты сам не знаешь.

— Тогда впусти меня.

— Кэролайн нажала кнопку домофона и прислонилась спиной к входной двери, чувствуя во всем теле приятную слабость, какой не испытывала уже несколько дней. Бен Хаммер, с его ленивой улыбкой и легким характером, был полной противоположностью Кэролайн, но в тяжелые минуты он действовал на нее как приятное сладкое вино.

Когда Бен вышел из лифта, она уже ждала его, открыв дверь квартиры. Он, как всегда, держался непринужден выглядел спокойным, даже расслабленным, и каким-то беспутным — наверное, потому, что на нем были кожаные брюки и куртка, а растрепанные рыжеватые волосы были примяты мотоциклетным шлемом.

— Ты рискуешь, — поддразнил он, неспешно идя к ней по коридору и держа одну руку за спиной. — Разве тебя не предупреждали, что опасно открывать дверь, не посмотрев в глазок?

— Твой голос я ни с чьим не спутаю и сымитировать его невозможно. — Это была одна из немногих непреложных истин. — Как дела, Бен?

Он достал из-за спины букетик маргариток.

— Да, наверное, получше, чем у тебя. Я уже слышал новость. Не повезло.

Кэролайн взяла цветы, впустила его в квартиру и закрыла дверь. Бен принес с собой уличный холод.

— Спасибо. Какие милые цветы, будем считать, что это утешительный приз.

— Ничего подобного, это поздравление.

— Но я же проиграла дело!

— Ну и что из этого? Проиграла или выиграла — в любом случае ты хорошо потрудилась.

— Как видно, недостаточно хорошо, — пробормотала Кэролайн.

Она прошла в кухню, наполнила водой прямоугольную вазу, вернулась в гостиную и поставила цветы на низкий журнальный столик со стеклянной столешницей. Стиль квартиры требовал более изысканного букета, зато маргаритки смотрелись очень жизнерадостно.

Бен наблюдал за ней, прислонившись к косяку. Посмотрев на него, Кэролайн испытала прилив благодарности. Взяв у Бена шлем и куртку, она сказала:

— Я могла бы догадаться, что ты приедешь. Ты всегда появляешься, когда нужно.

— Насколько я понимаю, твои достопочтенные компаньоны не в восторге от исхода дела.

— Это еще мягко сказано. — Кэролайн положила шлем и куртку на свой портфель, словно бросая вызов этим самым «достопочтенным». — В нашей фирме сочувствие не предусмотрено должностными инструкциями, оно считается признаком слабости.

— Но ты же так не думаешь.

— Так думают мои компаньоны, а только их мнение и имеет значение.

— Вовсе не только, коль скоро ты у них работаешь. Не понимаю, как ты их терпишь.

— Чтобы добиться своего нынешнего положения, я потратила уйму сил.

— Не спорю. Но у тебя есть сердце, и не твоя вина, что твои компаньоны считают это ерундой. Их не назовешь милыми людьми, тебя это не беспокоит?

— Еще как беспокоит. Но я веду дела, которые мне никогда бы не достались, не будь я в штате фирмы. Кроме того, имя и репутация фирмы помогают мне защищать моих клиентов. Это взаимный интерес. — К такому выводу Кэролайн пришла по дороге домой. — Мы друг друга поддерживаем, я и фирма.

— Но от этой сделки фирма выигрывает больше.

— Ты пристрастен.

Бен усмехнулся:

— Конечно.

Теперь Кэролайн уже не просто ощущала приятную слабость, она словно плавилась. Она обняла Бена за шею и блаженно вздохнула. Бен значил для нее больше, чем любой другой мужчина в ее жизни. Кэролайн посвятила свою жизнь сначала учебе, а потом работе. Она блестяще окончила юридический факультет, затем работала в конторе окружного прокурора, а позже отдала себя в добровольное рабство фирме «Холтен, Уиллз и Дьюлат». Многих мужчин это отпугивало, но только не Бена — это не испугало его при первой встрече, а с тех пор они вместе уже десять лет.

Обстоятельства их знакомства были на редкость неблагоприятными: Кэролайн, которая тогда работала помощником окружного прокурора, отправила за решетку младшего брата Бена, хакера. Но она поступила по справедливости, Бен сам сказал ей об этом и улыбнулся. Именно его улыбка, покорившая Кэролайн, и решила дело. Он пригласил ее пообедать, она согласилась, и позже, когда они в тот день оказались в постели, оба восприняли это как естественный итог.

Образ жизни Бена был полной противоположностью ее собственному. Будучи художником, Бен неделями путешествовал по стране или миру, делая наброски, из которых затем, на протяжении нескольких месяцев, рождались картины и эстампы на шелке. Работы Бена действовали на Кэролайн почти так же, как его улыбка, от них у нее просто дух захватывало. Декораторы солидных фирм приобретали его эстампы целыми сериями, чтобы украсить ими стены своих респектабельных офисов. Местные галереи становились за его работам в очередь. Но когда Кэролайн предложила Бену расширить дело и устроить выставки в Сан-Франциско, Бостоне или Нью-Йорке, он лишь пожал плечами. В отличие от Кэролайн, все время стремившейся вперед, Бен был совершенно лишен честолюбия. Закончив очередную партию эстампов, Бен порой несколько месяцев вообще ничего не делал.

В жизни Кэролайн не бывало периодов безделья, и она сомневалась, что способна сидеть сложа руки, так же как сомневалась, что способна быть хорошей женой. Бен много раз предлагал ей выйти за него замуж, но она всегда отказывалась, однако он продолжал приходить к ней, и это, вероятно, было одной из причин того, что Кэролайн его так любила. Бен был неподражаем и всегда умел вызвать у нее улыбку.

Вот и сейчас Кэролайн улыбнулась и покачала головой не потому, что пыталась отрицать очевидное, а в шутливом протесте. Лишь раз коснувшись ее губ своими, он обнял ее плечи и повел в спальню. Но там уж он целовал ее до тех пор, пока не изгнал из ее тела последние остатки дневного напряжения.

Бен разделся первым, он всегда так делал. Кэролайн подозревала, что ему было просто неудобно оставаться в одежде, когда он был возбужден, но даже если он руководствовался лишь соображениями собственного удобства, ее это устраивало. От одного вида его обнаженного тела она так возбудилась, что к тому времени, когда он, не торопясь, освободил ее от одежды, ей требовалось уже гораздо больше, чем взгляды. И Бен дал ей то, чего она жаждала. Лаская каждый дюйм ее тела, он довел ее до такого состояния, что она потеряла счет времени и забыла, где находится. На несколько бесценных мгновений экстатического забытья мир перестал для нее существовать. При всех различиях между ними они идеально подходили друг другу в постели. И еще долго после того, как все кончилось, когда их дыхание стало ровнее, она упивалась состоянием блаженной удовлетворенности.

— Скажи, а если бы я выиграла дело, ты бы пришел? — прошептала Кэролайн, гладя мягкие волоски у него на груди.

— А как же. Я бы пришел в любом случае. Я как приклеенный торчал у телика и ждал результата, и как только присяжные вынесли вердикт, я поехал к тебе. — Он приподнялся и посмотрел ей в лицо. — Не хочешь отправиться на выходные ко мне?

Кэролайн замотала головой:

— Не могу, у меня полно работы.

— Возьми бумаги с собой.

Бен жил к северу от Чикаго, в часе езды от города. Множество широких окон, в том числе и в крыше, пропускали в его дом обилие света, превращая в настоящую студию. Дом со всех сторон окружали ели, запах и звуки леса.

— У тебя дома я не могу сосредоточиться.

— Это потому, что тебе там нравится, признайся.

— Да, мне нравится твой дом.

—Так почему бы тебе не поселиться со мной? Продай эту квартиру, пошли своих компаньонов, этих бездушных сухарей, ко всем чертям и живи за мой счет.

Кэролайн рассмеялась. Из них двоих денег было больше у нее, хотя Бен готов был отдать ей все, что имел.

— Все это замечательно, но я так не могу, я городская девушка.

— Ты мазохистка.

— Я трудоголик.

— Но только не тогда, когда мы вместе.

— Да, знаю, ты на меня плохо влияешь.

— Ха! Наоборот, я помогаю тебе не свихнуться. Кэролайн подозревала, что в его словах было рациональное зерно. Да, наверное. Бен вздохнул:

— Значит, ты не выйдешь за меня замуж?

— Во всяком случае, не на этой неделе, сейчас у меня слишком много дел. Но в данный момент Кэролайн никуда не хотелось торопиться — лежать в объятиях Бена было несказанно приятно, вставать не хотелось.

Через некоторое время — слишком скоро, на ее взгляд — Бен поцеловал ее и встал с постели. Она наблюдала, как он одевается, потом накинула халат и пошла его провожать. У дверей они еще раз поцеловались, и вот уже о том, что Бен здесь был, напоминал только легкий мускусный аромат, сохранившийся на ее коже. Кэролайн вскипятила чайник и налила себе чаю. Выпила всю чашку, посидела немного и только тогда нашла в себе силы распечатать письмо от матери.

«Дорогая Кэролайн, — обращалась к ней Вирджиния Сент-Клер, — полагаю, ты здорова, поскольку ни ты, ни твои сестры не писали об обратном»,

Кэролайн грустно вздохнула. Если бы она и заболела, ее сестры об этом не узнали бы, они общались друг с другом очень редко, в последний раз — несколько недель назад.

«В прошлый вторник я вернулась из Палм-Спрингс. С погодой мне повезло, и компания подобралась милая, но все равно приятно вернуться домой. Здесь, в Филадельфии, гораздо спокойнее. Кажется, возраст в конце концов начинает сказываться: я уже не могу, как раньше, порхать с одного званого обеда на другой. Лилиан говорит, я становлюсь домоседкой. Возможно, она права».

В этом Кэролайн сомневалась. Ее мать всю жизнь была светской женщиной. По утрам она участвовала в собраниях разных женских кружков, днем играла в гольф, а по вечерам — в бридж. Если она не отправлялась на обед в клуб, то сама давала обед. Доминик, ее муж и отец ее дочерей, большой, как медведь, и безобидный, как плюшевый мишка, умер три года назад, но это событие почти не повлияло на ее привычки. Нет, конечно, Джинни скорбела по мужу, она была замужем за Ником сорок два года, и его смерть стала для нее тяжелым ударом, как потеря близкого друга. Но она не плакала по нему целыми днями, это было не в ее стиле, да и не в стиле Ника. Мужа отличала безмятежность, свойственная людям, родившимся в богатой семье и прожившим в достатке всю жизнь. Он был уверен в себе, миролюбив и нетребователен.

Когда-то Кэролайн возмущало, что отец не желал, а мать не давала большего. Но Ник даже не умел потребовать, а Джинни прежде всего и главным образом соблюдала светские условности. Тем большее удивление испытала Кэролайн, прочитав следующую фразу:

«Я продала свой дом и в июне переезжаю. Мое новое жилище расположено в Даунли — небольшом городке на атлантическом побережье штата Мэн».

Кэролайн была озадачена. Ее мать никогда не жила в Мэне и никого там не знала.

«Можешь считать это моим подарком к моему собственному дню рождения, я дарю себе тишину и покой. Надеюсь, ты помнишь, что в июне мне исполняется семьдесят?»

Да, Кэролайн об этом помнила. Разница в возрасте между ней и матерью составляла ровно тридцать лет; это означало, что круглые даты они отмечали в один и тот же год. В некоторых семьях по такому случаю устроили бы общее торжество, но не в семье Сент-Клер. «Дом старый и нуждается в ремонте, но при нем есть отличный земельный участок и даже бассейн с морской водой. Дом обращен к океану, а участок простирается в глубь берега. На территории разбит великолепный парк, растут розы, примулы, пионы, ирисы… Впрочем, цветы не твоя стихия, я знаю. Я также понимаю, что ты очень занята, поэтому перехожу к делу.

Кэролайн, я хочу попросить тебя об одолжении. Разумеется. ты имеешь право отказаться, поскольку, вероятно, считаешь, что я была тебе не такой уж хорошей матерью. Поэтому в прошлом я намеренно старалась как можно реже к тебе с просьбами. Однако новый дом для меня очень важен, именно поэтому я и пишу. Если можно представить себе ситуацию, когда я бы хотела воззвать к твоей дочерней любви, как бы мала она ни была, то сейчас как раз такой случай».

Проницательность матери удивила Кэролайн, и она почувствовала слабый укол совести.

«Я бы хотела, чтобы ты помогла мне устроиться на новом месте. У тебя есть особое чутье, ты умеешь подбирать вещи друг к другу. Возможно, мои вкусы не так современны, как твои, но я восхищаюсь тем, как ты оформила свою квартиру».

Ах, мама, лесть ни к чему. Кэролайн читала дальше:

«Ты неплохо разбираешься в искусстве, ты очень удачно выбрала картины для своей квартиры, они придают интерьеру теплоту. Особенно мне запомнились полотна маслом, которые висят в гостиной. Кажется, их их написал твой друг».

Кэролайн посмотрела на одну из картин, о которых шла речь в письме, — большой холст, покрытый широкими мазками зеленого и голубого цветов с редкими всполохами золота. Бен писал эту вещь у нее на глазах, всего за один день, перенеся на полотно впечатления от луга, раскинувшегося неподалеку от его дома. Кэролайн нравились ее простота и — мать права — теплота; ей казалось, что в картине отразилась самая суть дарования Бена. Но картина была написана скорее в абстрактной манере, чем в реалистической, и явно не соответствовала вкусам Джинни.

«Ты прибегла к помощи живописи, чтобы смягчить острые линии современного декора. Между прочим, гористый пейзаж здесь, в Даунли, отличается такой же резкостью очертаний. Думаю, ты могла бы сотворить в Старз-Энд[1] — так называется поместье — чудо».

Кэролайн посмотрела на конверт, и у нее возникло какое-то смутное предчувствие. Письмо она держала в руках, но конверт по-прежнему выглядел пухлым.

«Я прилагаю к письму билеты на самолет в оба конца. Ты можешь вылететь из аэропорта О'Хара пятнадцатого июня и вернуться в конце месяца».

У Кэролайн отвисла челюсть.

«Да, я знаю, ты работаешь и две недели — долгий срок, потому пишу тебе заранее. Думаю, за два месяца тебе удастся спланировать свои дела так, чтобы выкроить эти две недели, а если нет, можешь сказать на работе, что тебе нужно улететь по срочному семейному делу. В каком-то смысле так оно и есть, я уже не молода, кто знает, сколько мне еще осталось жить».

—О Господи, — простонала Кэролайн. Письмо выпало у нее из рук на колени. Страшно представить, как скажется на работе ее двухнедельное отсутствие! Нет, она не может себе этого позволить, какие бы сантименты ни разводила Джинни. Нахальства ей не занимать, ничего не скажешь.

Пока Кэролайн росла, Джинни была ей не очень-то хорошей матерью, куда больше заботясь о собственных делах, нежели о делах дочери; даже бывая рядом с ней, она мыслями уносилась куда-то еще. Джинни не настолько переживала за Кэролайн, чтобы как-то помочь или поддержать, когда та порвала со своим первым мальчиком или когда дочь не включили в список лучших студентов колледжа. Когда Кэролайн вручали диплом, мать болела гриппом. Конечно, она все равно вызвалась прийти на торжественную церемонию, но явно не слишком рвалась, и Кэролай не стала ее уговаривать.

Она ничего не должна Джинни. Совсем ничего.

Но с другой стороны, семьдесят лет — это семьдесят лет. И Джинни все-таки ей мать. Кэролайн была бы совершенно бесчувственным человеком, если бы не испытывала никакой боли при мысли о смерти Джинни. Из родителей у Кэролайн осталась только мать.

Испытывая досаду, совсем не похожую на ту, что возникла у нее на душе после проигранного процесса, Кэролайн стала читать дальше. Сама Джинни и ее экономка, так же как и мебель, должны прибыть всего за день до приезда Кэролайн, а это означало, что ей придется помогать матери распаковывать вещи. Ловко придумано. Джинни, как всегда, эгоистична и самонадеянна. Ясно, что она ставит свои интересы выше, чем работу дочери.

Кэролайн вздохнула. Может, мать и права, если вспомнить сегодняшний процесс. Кроме того, неудача в суде доказывает, что ей пора отдохнуть. Мысль провести две недели на океанском побережье, вдали от офиса, в доме, где есть экономка, вдруг показалась Кэролайн привлекательной. А что до вещей, которые придется распаковывать, так ведь ей вряд ли придется таскать их на себе, скорее показывать, что куда поставить.

И компаньонам придется смириться с тем, что у нее возникло срочное дело. С тех пор как поступила в фирму, она ни разу не взяла больше трех дней отпуска кряду. С такими темпами, как сейчас, к середине июня она выйдет в лидеры по количеству оплаченных часов; если же старшие компаньоны не будут довольны и этим, тогда вообще не понятно, чем им можно угодить. Кроме того, в конце июня они сами уйдут в отпуска, разъедутся по своим огромным загородным поместьям на озере. Стало быть, как бы она ни возмущалась матерью, посягнувшей на две драгоценные недели ее времени, мысль устроить себе отпуск была весьма заманчива. Кроме всего прочего, пусть Кэролайн и не хотелось в этом признаваться, сама мысль о том, что мать восхищается ее вкусом, тешила ее гордость. Джинни не обратилась за помощью к Анетт или к Лиа, она обратилась к ней.

Кэролайн дошла до заключительных строк письма.

«Мы с тобой не были особенно близки, и, если возможно, я хотела бы наверстать упущенное. Нам представляется хорошая возможность спокойно поговорить, как ты считаешь?»

Кэролайн считала, что Джинни — хитрая лиса, она попросила у дочери единственное, в чем та не могла ей отказать. Это несправедливо, неправильно, Джинни заслуживала, чтобы ее оттолкнули. Кэролайн почти не сомневалась, что, если бы они поменялись местами, если бы она сама приглашала Джинни, та бы нашла благовидный предлог отказаться. Но она не Джинни. Она не может так поступить. Наверное, потому, что, сколько себя помнит, ей всегда не хватало материнского тепла, и вместе с тем она всеми силами стремилась не походить на Джинни. И сейчас не собиралась меняться.