Суженый босс

Глава пятнадцатая

РЭТ

Сегодня гребаный четверг.

ЧЕТВЕРГ

Я одет в зеленое, готов зарабатывать деньги, как любит говорить Чарли, а ее снова здесь нет.

Еще один выходной, личный день — вот и все, что говорится в сообщении.

На самом деле, если вам хочется знать, вот что там написано:

Чарли: Личный сказать.

Она даже не потрудилась правильно написать слово «день». Вместо него написано — личный сказать. (прим. пер.: В английском: day — день, say — сказать, говорить).

Сказать, что я раздражен, было бы преуменьшением. Гораздо точнее было бы сказать, что я обеспокоен.

Почему я обеспокоен? Ну, потому что, когда я разговаривал с ней в последний раз, мы не признавали моего влечения к ней, оно подразумевалось, никогда не отрицалось, и поэтому оно существует.

Короче говоря, я поставил ее в неловкое положение, и теперь она пытается понять, как со мной работать. Видимо, ничего не приходит в голову, потому что последние четыре дня я вхожу в ужасно тихий офис, где нет ни ярких приветствий, ни непринуждённой нахальности. Приходилось поливать и насвистывать растениям. И я знаю, что они понимают, что мои старания в лучшем случае невелики.

И я хочу вернуть ее не потому, что она кормит меня и выполняет список дел, как никто другой. Я хочу ее вернуть, потому что она наполняет мой день энергией. Она озаряет офис своей улыбкой. Она снимает напряжение, которое я испытываю каждый день, пытаясь заботиться о сотнях сотрудников работающих на меня. Она облегчает мою работу, слушая, подтрунивая надо мной и напоминая, что нужно дышать.

Я бросаю зеленую ручку на стол и смотрю на экран компьютера. У меня скопились письма без ответов, на которые нет никакого желания даже смотреть. Вместо этого я беру телефон и пишу Роарку:

Рэт: Она не пришла… снова.

К счастью, он сразу же отвечает.

Роарк: О-о-о, неприятности в раю.

Рэт: Это не поможет. Ни капельки.

Роарк: Ну, может быть, если бы ты объяснил, что на самом деле произошло на балконе, вместо того чтобы заставлять меня гадать, я был бы более полезен.

Рэт: Ты знаешь, что произошло.

Роарк: Не знаю. Ты только намекнул. Думаешь, ее отсутствие связано с инцидентом на балконе?

Рэт: Разве это не очевидно? Девушка обожает свою работу, каждое утро приходит в офис раньше меня с улыбкой на лице, а затем однажды вечером она узнает, что я мочусь в корзины, она мне нравится, и ее и след простывает.

Роарк: *чешу подбородок* да, я бы тоже сбежал, если бы узнал, что мой босс ссыт в мусорные корзины.

Рэт: Почему я вообще беспокоюсь?

Роарк: Чего ты от меня ожидаешь? Продуманного подхода? Эту умственную стимуляцию ты получаешь от Брэма, а не от меня.

Рэт: Ты же знаешь, что в данный момент мы не разговариваем.

Роарк: И это меня раздражает, потому что из-за этого я должен разбираться с твоей глупой драмой.

Рэт: Это не глупость.

Роарк: Конечно.

Рэт: Я помню, как ты посылал мне «глупые драматические» сообщения, когда пытался понять, что делать с Саттон и своими чувствами к ней.

Роарк: Это совсем другое.

Рэт: В чём отличие?

Роарк: У тебя проблемы, а не у меня.

Рэт: Почему мы дружим?

Роарк: Загадка, которую я пытаюсь разгадать уже много лет. Но если хочешь услышать что-то мудреное, это не ко мне, ты должен вывести ее на чистую воду.

Рэт: Это ужасный совет.

Роарк: Не в том смысле, чтобы вызвать ее на откровенность, а в более деликатной форме. Сходи к ней домой. Ты знаешь, где она живет. Веди себя так, будто проверяешь ее, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, и когда она откроет дверь, все будет нормально и прочее дерьмо, тогда скажешь ей перестать быть странной и вернуться на работу.

Рэт: Это агрессивно.

Роарк: Хорошо, что ты бескомпромиссный бизнесмен. Не разочаровывай меня, Рэт.

Рэт: Боже упаси.

Вздохнув, я отложил телефон и задумался над его идеей. Я не хожу к помощникам домой. Но, с другой стороны, обычно я не говорю помощникам, что считаю их привлекательными, так что, возможно, в этот раз можно нарушить правила.

Или… Я могу перестать вести себя как зацикленный идиот и заняться работой.

Последнее больше похоже на меня, но с другой стороны, с тех пор как Чарли ворвалась в мою жизнь и проигнорировала свое увольнение, я уже не чувствую себя прежним, скорее это новая версия меня, которая понятия не имеет, что будет происходить изо дня в день.

Если решу навестить Чарли, это не значит, что я буду вести себя иначе. Это значит, что я попытаюсь найти общий язык со своим новым «я», а это гораздо более…

Боже.

Я провожу рукой по лицу. Неужели я пытаюсь оправдать это?

Пресытившись своим внутренним диалогом и неуверенностью в себе, встаю с кресла, снимаю пиджак, достаю телефон и бумажник и направляюсь к лифту.

Нравится ей это или нет… нравится это мне или нет, я собираюсь встретиться с Чарли и разобраться во всем.

Это отличная идея.

Это отличная идея.

Я повторяю эти слова снова и снова, стоя у двери ее квартиры, засунув руки в карманы брюк и раскачиваясь взад-вперед на ногах, словно нервный засранец.

Нет ничего плохого в том, что начальник наведывается домой к сотруднику.

Просто хочу убедиться, что с моим сотрудником все в порядке. Я бы так поступил с каждым, кто взял четыре выходных подряд.

И если подходить к делу с технической точки зрения и искать причину моего присутствия здесь, то технически я являюсь арендодателем этой квартиры и имею право внезапно наведываться к ней домой, чтобы убедиться, что здесь не употребляют наркотики.

Не то чтобы я когда-либо думал, что Чарли принимает наркотики. Единственное, от чего эта девушка получает кайф, — это жизнь.

И если быть до конца откровенным, на сто процентов откровенным… Я чертовски боюсь, что спугнул лучшего помощника в своей жизни, сказав, что нахожу ее привлекательной. Я боюсь, что она не вернется на работу. Боюсь, что больше не увижу ее лица, не увижу, как она радостно танцует по пятницам, и хлопает в ладоши перед встречей. Я боюсь, что эта красивая, энергичная девушка, к которой я начал испытывать чувства, уйдет из моей жизни еще до того, как я успел ее как следует узнать.

Самое худшее во всем этом то, что мне в любом случае крышка. Мне несдобровать, если она останется. Или уйдет.

Обреченно вздохнув, поднимаю руку, чтобы постучать, но дверь отпирается и открывается, являя собой бабушку Чарли.

Что она здесь делает? Черт, с Чарли что-то случилось? Должно быть что-то не так, если она здесь, верно? Мой желудок скручивается в узлы, пока пытаюсь выровнять пульс.

— Рэт. — Она улыбается, но ее жизнерадостность ничуть не облегчает боль, пронзающую меня насквозь. — Очень рада тебя видеть. Как ты?

— Хорошо. — Я киваю, сглатывая комок в горле. — Чарли дома?

— Да, да. Конечно. Заходи. Она пошла за салфетками в другую комнату.

Я захожу и быстро осматриваю квартиру в поисках какой-нибудь подсказки, которая помогла бы мне подготовиться, по какой бы причине бабушка Чарли ни приехала сюда и почему. Но в квартире безупречно чисто, если не считать нескольких тарелок у раковины… И зачем Чарли понадобились салфетки?

— Хочешь что-нибудь выпить? — спрашивает она, направляясь на кухню.

— Нет, спасибо. Я здесь…

— Доставили тайскую лапшу?

Голос Чарли звучит глухо, когда она входит в гостиную. Я поворачиваюсь и вижу ее в коротких шортах и майке с коробкой салфеток в одной руке и платком в другой. Глаза опухшие, словно она плакала несколько часов, нос красный, волосы в беспорядке собраны на макушке, и все же она прекрасна.

— Нет, это твой босс, — говорит ее бабушка как раз в тот момент, когда Чарли встречается со мной взглядом.

Она останавливается, и ее глаза расширяются, когда она прикрывает свою грудь без лифчика.

— Господи, бабушка, надо предупреждать.

Она поворачивается, хватает со спинки дивана плед, накидывает его на спину и прикрывает грудь… и твердые соски.

Это отличная идея.

Это отличная идея.

Она вытирает глаза и расправляет плечи.

— Мистер Уэстин, чем могу помочь?

Боже… блядь. Снова мистер Уэстин.

— Чарли, можно с тобой поговорить? — Я смотрю на ее бабушку и добавляю: — Наедине.

— О, не обращайте на меня внимания, я помою посуду. Вы двое можете поговорить в комнате Чарли.

Она подмигивает и включает кран.

Отлично. Что, блядь, Чарли ей сказала?

— Не думаю, что это хорошая идея, — говорит Чарли.

— Прекрасно, тогда поговорите здесь, чтобы я могла послушать.

Закатив глаза, Чарли топает ко мне, хватает за руку, ведет в свою комнату и быстро закрывает дверь.

По крайней мере, я думал, что это ее спальня, пока не разглядел комнату как следует. Коробки громоздятся одна на другой, а в дальнем углу лежит унылый, наполовину надутый матрас, который, кажется, находится всего в нескольких сантиметрах от пола. Рядом с ним — лампа, зарядное устройство и… Киндл.

Я поворачиваюсь к ней.

— Ты здесь спишь?

Она крепче сжимает плед и говорит:

— Не имеет значения. Зачем Вы пришли, Рэт? Вы навещаете всех своих сотрудников?

Не обращая на нее внимания, я подхожу к надувному матрасу и тыкаю в него.

— Почему он сдулся?

— Мне трудно его надуть. Насос плохо работает и слишком громко. Не хочу, чтобы бабушка знала, что я сплю на надувном матрасе.

— А почему ты спишь на надувном матрасе и как долго?

— Неважно. — Она вздернула подбородок. — Почему Вы здесь? — Она рассматривает меня, и черты ее лица смягчаются. — Вы в зеленом.

Я смотрю на свою рубашку, потом на нее.

— Сегодня четверг, — говорю я, пожимая плечами, словно это очевидно, или, по крайней мере, я так думал, пока Чарли не опускается на пол и не начинает рыдать в плед.

Что за чертовщина происходит?

Я тут же приседаю перед ней и приподнимаю ее подбородок. Слезы градом катятся по ее лицу и падают на плед.

— Чарли, что происходит? Ты в порядке?

— Похоже, — она икает, — что со мной все в порядке?

Она тянется за салфетками, но не дотягивается до них, и я быстро выхватываю одну и протягиваю ей.

— Что происходит? Это как-то связано с субботой? Потому что, если да, то мне чертовски жаль, Чарли. Я не должен был ничего говорить. Знаю, что вел себя как придурок, и не хочу быть таким по отношению к тебе, никогда. Ты не сделала ничего плохого. Это моя вина.

Извинения выплеснулись из меня одним быстрым потоком, и я не уверен, что они имеют смысл.

Она поднимает голову, ее глаза налиты кровью.

— Вы просто извинились? Не будем спорить о том, кто прав, а кто виноват?

Я отрицательно качаю головой.

— Нет. Ты не сделала ничего плохого, просто была самой собой. Это я вел себя как придурок, и мне жаль. Пожалуйста, не расстраивайся…

Она качает головой, и на глаза снова наворачиваются слезы.

— Это не из-за субботы… Но спасибо за извинения и за… и за то, — она всхлипывает, — что находите меня привлекательной. Но все… намного серьезнее. — И прежде чем я успеваю остановить ее, она бросается в мои объятия и опрокидывает меня на пол, пока я не оказываюсь на спине, а она крепко прижимается ко мне.

Ее грудь прижимается к моей, и сквозь тонкую ткань нашей одежды я чувствую, как ее соски прижимаются к моей коже, заставляя меня прекрасно осознавать, что она лежит на мне, в то время как я одет в деловой костюм, что резко контрастирует с ее домашней одеждой.

Это отличная идея.

Это отличная идея.

Когда твердые соски прижимаются ко мне, мой член думает, что это отличная идея.

Я лежу, напряженный, застывший как доска, а она рыдает, уткнувшись в мою рубашку. Не зная, что делать, неловко и машинально похлопываю ее по плечу, как бы говоря: ну-ну.

Но она не двигается — видимо, мои поглаживания были слишком успокаивающими — и вместо этого она утыкается головой мне в плечо и сжимает мою рубашку. Она вертится, и чем больше она двигается по моей промежности, тем больше я возбуждаюсь.

Словно гребаный подросток.

Смирно, Уэстин.

Ухватившись за ее бока, прижимаю к себе, чтобы не было трения, и делая глубокий вдох, говорю:

— Чарли, поговори со мной. Что происходит?

— Мне — икание — очень жаль. — Она поднимается и смотрит на меня. Глаза опухшие, под носом блестят сопли, а щеки испачканы слезами. От одного взгляда на нее у меня замирает сердце, и чувствую, что хочу решить любую ее проблему, словно собственную и убедиться, что ничто больше не причинит ей боль. — Это была — снова икает — тяжелая неделя.

Мы садимся, и она соскальзывает с моих колен, но остается достаточно близко, чтобы наши плечи соприкасались.

Она сгорбилась и совсем не похожа на ту спонтанную, общительную девушку, которую я знаю. Она замкнутая, грустная, и в ее глазах нет обычной искры, которая зажигает меня изнутри. Протянув руку, приподнимаю ее подбородок и тихо говорю:

— Расскажи, что происходит, и, возможно, я смогу помочь.

Она качает головой.

— Вы ничем не можете помочь. Но я ценю Вашу заботу.

Ее отказ удивляет, ведь она была открытой книгой с тех пор, как я с ней познакомился. Докопаться до сути будет сложнее, чем я думал. Обвожу взглядом комнату и спрашиваю:

— Это связано с тем, что ты спишь на этом жалком надувном матрасе, а твоя бабушка здесь?

Она кивает. Ладно, уже кое-что.

— Твою бабушку выгнали из дома престарелых?

Она качает головой.

— Лучше бы это.

— Ладно… твоя бабушка останется здесь с тобой?

Она кивает, а потом закусывает губу, глядя мне в глаза.

— Рэт, она больна.

И в этот момент мое сердце бешено колотится о грудную клетку и замирает, дыхание застревает в легких, комок в горле, и меня накрывает волна беспокойства. Черт возьми, она больна? Неудивительно, что Чарли сейчас сама не своя.

Она больна, а Чарли страдает, и все, о чем я могу думать, — это утешить ее, сделать так, чтобы ей стало лучше, вытереть ее слезы и стереть всю боль из ее глаз.

Ненавижу видеть ее такой. Ненавижу видеть, что она сражена горем и ей больно.

Это ошеломляет — эта всепоглощающая потребность защитить ее, — и, прежде чем успеваю остановиться, делаю то, чего меньше всего ожидал сегодня… да и вообще когда-либо. Протягиваю руку и сажаю ее к себе на колени. Она не сопротивляется и не пытается освободиться, поэтому я делаю еще один шаг вперед, крепко обнимаю ее и позволяю выплакаться у меня на плече.

Не уверен, сколько времени мы просидели так, прижавшись друг к другу, но уверен, что происходящее невероятно неправильно и переходит все границы, которые я когда-либо устанавливал как начальник. И хотя сложившаяся ситуация кажется неправильной, я чувствую, что именно здесь Чарли суждено было находиться всю оставшуюся жизнь, под защитой моих рук. В глубине души я знаю, что нам обоим это нужно. Ей нужен комфорт и возможность выплеснуть все наружу, в то время как мне нужно чувствовать себя полезным, защитником и тем, на кого она может положиться.

Наконец Чарли поднимается с моего плеча и вытирает глаза, но не слезает с моих коленей. Слава Богу, потому что я хочу, чтобы она осталась. Я хочу, чтобы у нас было побольше таких моментов, когда мы забываем о своих ролях и просто живем.

— Простите, что не рассказала, что происходит, и заставила переживать из-за того, что случилось в субботу. Как видите, я была в полном расстройстве.

Я заправляю выбившуюся прядь ей за ухо, шелковистая прядь скользит по кончику моего пальца, искушая меня взять другую прядь, чтобы я мог воссоздать это ощущение снова.

Прикосновения слишком интимны для отношений босса и помощника, я знаю это, но, когда она сидит у меня на коленях, ее глаза смотрят на меня, ища утешения, я не могу удержаться от прикосновения к ней. Не могу сдерживаться, особенно после всей этой сдерживаемой энергии, которую я испытывал, когда дело касалось Чарли Кокс.

— Не извиняйся. — Суровая внешность, которую я обычно демонстрирую в ее присутствии, испарилась, и я чувствую, как смягчаюсь, слабею, пытаясь дать ей понять, что я здесь ради нее. — Не могу представить, через что тебе приходится проходить. Ты знаешь, что случилось?

Она качает головой.

— Это самое ужасное, потому что она никому не скажет. Все о чем она попросила, это может ли она остаться здесь, чтобы быть поближе к своему врачу. Я согласилась, не задумываясь, но теперь, проанализировав ситуацию, думаю, мне следовало сначала спросить Вас.

— Почему ты меня спрашиваешь?

— Потому что это Ваша квартира, Рэт. Уверена, Вы не планировали, что здесь появится пожилой жилец. Есть обязательства и…

Я прижимаю пальцы к ее губам, чтобы она прекратила нести эту нелепость.

— Мне плевать, кто здесь живет. Мне важно, чтобы твоя бабушка поправилась, ты не спала на практически сдутом матрасе и на твоем лице снова появилась улыбка.

Она смотрит на свою «кровать».

— Надувной матрас не так уж плох.

— Надувной матрас неприемлем, — говорю я строгим голосом. — Я попрошу кого-нибудь доставить кровать сегодня.

— Нет, — быстро говорит она. — Нет, пожалуйста, не надо. Я сказала бабушке, что моя комната такая же, как у нее, и она будет в ужасе, если узнает, где я спала последние несколько дней.

— Чарли, я в ужасе от того, как ты спала последние несколько дней. Ты через многое прошла, и тебе не следует спать на этом чертовом полу.

— Это наименьшее из моих забот.

— Тебе нужна кровать. Это не подлежит обсуждению.

Она смиренно вздыхает.

— Тогда по крайней мере, сделайте это, когда бабушка будет на приеме у врача. Тогда она не узнает, что происходит.

— Хорошо.

Я сдаюсь и кладу руку ей на ногу. Несколько мгновений мы оба смотрим на это соприкосновение, а затем наши взгляды встречаются. Прямо здесь, в этот момент, что-то происходит между нами. Не могу точно описать, какие чувства это вызывает, но этот момент, этот день меняют все дальнейшее. Мы переступили черту. Я переступил черту и, несмотря на твердое обещание самому себе никогда больше не влюбляться в помощницу, я знаю, что нарушил его. Знаю, что во мне расцветает нечто большее, чем дружеские чувства к Чарли Кокс.

Но еще страшнее то, что я смотрю на Чарли, наши взгляды не отрываются друг от друга, и кажется, что есть небольшая вероятность того, что она испытывает те же чувства. Но прежде чем я успеваю убедиться в этом, она отводит взгляд, разрывая нашу связь.

Отчаянно желая, чтобы она вернулась в офис, но зная, что ей может понадобиться больше времени, я говорю:

— Возьми и завтра выходной. Столько времени, сколько нужно. Я смогу продержаться до твоего возвращения.

Она едва заметно улыбается и говорит:

— Спасибо, Рэт. Я очень ценю это.

Она не знает, что в этот момент я готов на все ради нее.

В пятницу она не пришла, и мне было одиноко, и я прекрасно понимал, как сильно от нее завишу. Я знал, что она не придет, но все равно мысль о том, что еще один рабочий день пройдет без ее улыбающегося лица, появляющегося в моем кабинете, мешала мне сосредоточиться.

И эта мысль приводит меня в ужас. Когда я стал настолько зависим от этой девушки? В какой момент я превратился из независимого генерального директора в зависимого от нее человека?

Мне не хватает ее танцев.

Мне не хватает ее насмешек.

Я скучаю по поздним послеобеденным беседам, в которых она задает странные вопросы, чтобы дать моему разуму передышку.

Блядь… я скучаю по ней.

Теперь, когда наступила суббота, я испытываю искушение спросить, как у нее дела, узнать, не нужно ли ей что-нибудь, зайти к ней в квартиру и проведать ее.

Нет, это было бы нелепо.

И я точно не собираюсь приходить с цветами.

Я также не собираюсь стучаться к ней в дверь с пакетами китайской еды… потому что не уверен, что ей нравится.

И я точно не собираюсь держать под мышкой кондитерскую коробку, полную лимонного мармелада и сырных денишей.

Неа.

Этого не случится.

Кого я, блядь, обманываю?

Именно это я и делаю. Стою перед ее дверью с полными руками, не зная, как постучать, и чувствую нервную дрожью в животе от того, что снова увижу ее.

Прижав костяшки пальцев к двери и жонглируя всем, что у меня в руках, стучу по дереву достаточно громко, чтобы привлечь внимание, а затем отступаю назад.

Проходит несколько секунд, и Чарли наконец открывает дверь, ее глаза расширяются от удивления, когда она видит меня, а затем быстро смягчаются, улыбка растягивается в уголках ее рта, когда взгляд охватывает все, что находится в моих руках.

Чертовски красива.

— Рэт, что Вы здесь делаете?

— Решил проведать тебя и твою бабушку. Хотел убедиться, что у вас все в порядке.

Ее улыбка становится еще шире, и мое сердце замирает в груди. Я в полной заднице.

— Заходите, заходите, — говорит она, забирая у меня пакеты с едой. — Бабушка дремлет. Она рано пообедала и решила отдохнуть.

— О, ладно, тогда я могу просто занести эти вещи и пойти по своим делам.

Она качает головой.

— Нет, поешьте со мной. Останьтесь, расскажите обо всем, что я пропустила за прошедшую неделю.

Ей не нужно просить меня дважды. Мы молча ставим цветы в воду, наполняем тарелки едой, а затем направляемся в ее комнату, чтобы не создавать лишнего шума.

Вчера, пока Чарли и ее бабушки не было в квартире, я попросил доставить кровать.

Я также попросил помочь с коробками, потому что мне не нравилось, что она частично заселилась, словно не собиралась оставаться здесь надолго.

После разбора коробок и разложения вещей по местам, комната стала намного просторнее, чем раньше. Мне бы хотелось, чтобы её спальня была просторнее, но я одобряю то, что она отдала лучшую комнату бабушке, чтобы ей было комфортнее.

Я сажусь на пол со своей тарелкой и напитком, когда она спрашивает:

— Что Вы делаете?

— Сажусь.

— Не на пол. Садитесь на мою кровать. Она очень удобная.

Она подмигивает и запрыгивает на большую кровать.

— Не хочу, испачкать едой одеяло.

— Именно для этого были изобретены стиральные и сушильные машины. — Она похлопывает по кровати. — Садитесь, Рэт.

О, просто сядь с ней на кровать, это не проблема.

Это огромная проблема. Я не могу доверять себе, находясь в постели с Чарли, когда меня заживо съедает желание. Но, судя по решимости в ее глазах, спорить бесполезно, поэтому я снова сдаюсь.

Я разулся у двери, когда только пришел сюда, поэтому сажусь на край ее кровати, как можно дальше, практически у изножья, ставлю свой напиток на одну из тумбочек.

Сгибаю ногу на мягком матрасе и кладу на нее тарелку.

— Вы можете сесть у изголовья кровати, чтобы было на что опереться. Не стесняйтесь, Рэт.

Застенчивость — не то, что я сейчас чувствую. Лежать рядом с Чарли на кровати — плохая идея, но когда она смотрит на меня своими огромными, полными эмоций глазами, которые сегодня подчеркивают очки в красной оправе, я не могу ей отказать. Я ерзаю на кровати и опираюсь на пышную подушку.

— Генерал Цо — мой самый любимый цыпленок из всех.

Она откусывает кусочек и стонет.

Ладно… звуковые эффекты здесь не нужны.

— Да, у меня тоже. Иногда я заказываю у них курицу с кешью.

— Боже, мой второй фаворит. — Она подталкивает меня плечом. — Мы партнеры по китайской еде, а это значит, что на следующий поздний обед я знаю, что мы закажем.

Следующий поздний обед? Это значит…

— Что ж… — Я сглотнул. — Ты планируешь вернуться на работу?

— Конечно. — Она на секунду кладет руку мне на бедро, и это прикосновение посылает вихрь похоти прямо к моему члену. Блядь, она даже не представляет, что делает со мной, как от ее легкого прикосновения я впадаю в неуместное вожделение. — Я люблю свою работу. Мне просто нужно немного времени.

Глубокий, ровный вдох.

— Я понимаю. Твоя бабушка шокировала тебя, и беря в расчёт то, что она ничего не рассказывает о своем здоровье, могу представить, какой эмоциональный удар это на тебя накладывает.

— Да.

Она раскладывает еду по тарелкам и на мгновение замолкает. Я чувствую, что она хочет в чем-то признаться. Это видно по тому, как она покусывает нижнюю губу, как нервничает, не в силах усидеть на месте. Я задерживаю дыхание, желая и надеясь, что она расскажет мне, что у нее на уме, и я смогу это исправить. Я всегда хочу что-то исправить для нее… как она все исправляет для меня.

Наконец, она поднимает взгляд, еще несколько раз покусывает губу, а затем поворачивается ко мне, ставя тарелку на кровать. Она скрещивает ноги, кладет руки на колени и говорит:

— Помните, я как-то упоминала о бывшем женихе?

— Смутно, — отвечаю я, солгав, потому что помню этот комментарий так, будто она сказала его сегодня утром, где она шутила о том, что ей не придется беспокоиться о сумасшедших парнях или бывших женихах, которые перегибают ее через стол и трахают.

Да, я помню это очень отчетливо.

— Ну, я сказала это, потому что у меня есть бывший жених.

Я тоже поставил тарелку на тумбочку и повернулся к ней лицом.

— Что случилось?

— Наверное, это худший вариант из всех возможных.

— Этот ублюдок изменил тебе?

Во мне тут же вспыхивает гнев.

Она качает головой.

— Нет, он не изменял мне. Он поступил хуже. Он бросил меня у алтаря.

Он бросил ее у алтаря? Кто в здравом уме бросил бы Чарли у алтаря? Ее убитое горем лицо, разорванное белое свадебное платье, глубоко опечаливает меня, напрягаю челюсть до такой степени, что зубы скрежещут друг о друга, и я едва не теряю сознание.

— Что?

Она тихо отвечает:

— Он не пришел, сказал, что не любит меня и не хочет жениться.

— Так зачем, блядь, делать предложение? — спрашиваю я, чувствуя себя так, словно нахожусь вне тела, а кровь лихорадочно бежит по моим венам.

Из всех шибанутых поступков, которые может совершить мужчина, оставление кого-то у алтаря стоит на первом месте в списке «ты — кусок дерьма».

— Вопрос на миллион долларов. — Она пожимает плечами, медленно соединяет пальцы и подтягивает колени к груди, упираясь в них подбородком. — Это был печальный день для меня. Третья годовщина того дня пришлась на субботу, когда проходил съезд поставщиков канцелярских товаров.

Блядь. Я точно помню тот момент, когда столкнулся с Чарли, как подумал, что от нее захватывает дух, как она излучает радость. Я помню, что вел себя с ней как придурок, когда она попросила сфотографировать её. Зная, что она страдала несмотря на внешнюю жизнерадостность мне хочется ударить себя по лицу.

— Где я вел себя как придурком по отношению к тебе, когда фотографировал? — Спрашиваю я, закипая от гнева.

Она нежно улыбается и, должно быть, замечает, как я расстроен, потому что протягивает руку и крепко сжимает мою ладонь. Это незначительный жест, но он удивительно успокаивает меня.

— Да, но знаете, хоть все началось не очень, Вы помогли открыть новую страницу в моей жизни. Вам удалось превратить печальный день в счастливый, даже не подозревая об этом.

— Лучше бы я не был таким придурком, — признаюсь я. — Я был зол на своего временного помощника за то, что он организовал короткую встречу в нелепое время. Я сорвался на тебе.

— Все уже забыто, — говорит она с полуулыбкой. Она замолкает, чтобы собраться с мыслями, а затем говорит: — Когда я была маленькой, моя бабушка всегда разрешала мне переодеваться в ее свадебное платье. Я говорила ей, что однажды она увидит, как я пойду в нем к алтарю.

— Черт. — Я качаю головой и прислоняюсь к изголовью кровати, не уверенный, что смогу спокойно выслушать эту историю. — На тебе было ее платье, верно?

Она кивает.

— Мы сдали его в химчистку и подшили по моей фигуре. Простое, красивое платье, без лишних изысков. Шелковое платье с низким вырезом не свойственным ее поколению — она всегда нарушала правила — с пуговичками на спине и не длинным шлейфом. Оно потрясающее, и я не могла представить себя ни в чем другом, кроме этого платья. Когда моя бабушка увидела меня в нем, она залилась слезами радости. Я никогда не видела такого выражения на ее лице. Для меня это было важно.

— А ты не смогла пойти в нем к алтарю.

Она кивает.

— Нет. Это было, мягко говоря, опустошительно. Я задвинула этот день на задворки сознания и не обращалась к тем чувствам до этой недели, когда бабушка заговорила о том, что вряд ли теперь увидит, как я пойду к алтарю в ее платье. Слыша печаль в ее голосе, — губы Чарли дрожат, а в глазах стоят слезы, — моё сердце разрывалось на части. — Ее голос дрожал, когда она вытирала слезы. — Простите меня. Я не хотела плакать перед Вами.

— Не извиняйся, — говорю я, желая потянуться к ней, снова обнять, погладить её по спине, но не двигаюсь. Я остаюсь на месте, зная свои границы. — Когда ты говоришь об этом, у меня разрывается сердце, не могу представить, через что ты прошла.

— Это было нелегко. Все равно что разрушить мечты, которые были у нас с тех пор, как я себя помню. Когда она в последний раз видела меня в своем платье… Я безудержно рыдала. И теперь она считает, что это единственное воспоминание, которое останется у нее до конца жизни.

— Черт, мне очень жаль, Чарли.

Она снова вытирает глаза.

— Спасибо. — Она делает глубокий вдох и пытается улыбнуться, но получается в лучшем случае неубедительно. — Поэтому мне было необходимо немного отвлечься, понимаете? И мне очень жаль, что я оставила Вас без помощника, Рэт. Этого больше не повторится. Ее недоговорки насчет болезни, ее комментарии… Мне нужно было время, чтобы пережить эту мысль, которая, возможно, покажется кому-то глупой, но это была мечта, которая, по словам моей бабушки, не сбудется.

В этот момент раздается стук в дверь, и она приоткрывается. Ее бабушка просовывает голову внутрь и, когда видит меня, сидящим на кровати Чарли, ее лицо озаряется.

— Рэт, я не знала, что ты приехал в гости.

— Бабушка, тебе нужно отдохнуть, — говорит Чарли, вставая с кровати и подходя к ней.

Ее бабушка машет рукой.

— Хватит суетиться вокруг меня. У нас гости. — Она улыбается и говорит: — Надеюсь, я вам не помешала.

— Просто едим китайскую еду. Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я, тоже вставая.

— О, прекрасно, прекрасно. Почему бы вам не перенести еду на обеденный стол, и мы могли бы перекусить все вместе? Кажется, я видела там и выпечку.

Мы берем свои тарелки и напитки и идем на кухню, где бабушка готовит себе маленькую тарелку.

— Рэт обожает выпечку, — говорит Чарли, которая хорошо мне знакома. — Его любимое — лимонный дениш.

— О, я обожаю лимонный вкус, — говорит бабушка, усаживаясь за стол. — Сейчас это не самый популярный вкус. Я не замечала, чтобы молодые люди любили его.

— Мама привила мне любовь к лимону. — Я пожимаю плечами. — Я ем практически все, что содержит лимон, но больше всего мне нравится дениш.

— Мужчина, который любит сладкое и у которого такая улыбка, как у тебя, смертельно опасен.

Чарли закатывает глаза и толкает бабушку.

— Может, хватит клеиться к Рэту?

— Не проси ее прекращать, — говорю я. — Мне нравятся комплименты.

— Конечно же, нравится.

А затем она улыбается своей прекрасной улыбкой, и простите, что говорю как Брэм, но мое сердце наполняется радостью. Не видеть ее всю неделю, а потом увидеть ее такой грустной… было очень неправильно. Ее улыбка… ни с чем несравнима.

— Ятзи (прим. пер.: Ятзи (англ. Yahtzee) — азартная игра в кости), — говорю я, вскидывая руки в воздух, когда на кубике выпадает пять.

Чарли стонет, а её бабушка бросает ручку.

— Как это возможно? У тебя четыре «Ятзи», это неслыханно.

Я дую на кончики пальцев и говорю:

— Все дело в мастерстве рук, дамы.

— Вы жульничали. — Чарли указывает на меня пальцем. — И когда я узнаю, как Вам это удалось, Вы пойдете ко дну, Уэстин.

— Да? И что ты собираешься делать? — Спрашиваю я, наслаждаясь неожиданным и интересным днем.

Когда я попытался уйти после того, как мы поели, бабушка Чарли схватила меня за руку и отвела к полке с настольными играм, где велела выбрать несколько. До сих пор мы играли в «Жизнь», в которой я победил, в «Монополию», в которой я также доминировал, и теперь в «Ятзи», в которой оказался тоже лидером.

— Вам ведь известно, кто готовит для Вас смузи? В следующий раз я добавлю побольше капусты, так что Вам придется проглатывать один толстый ломтик капусты.

— Ты этого не сделаешь.

— О, я так и сделаю, — оживленно говорит Чарли. — Я нашинкую в Ваш смузи капусту, а сверху посыплю подсушенной капустой, просто так, для пущего эффекта.

Бабушка смотрит между нами двумя.

— Ого, это довольно много капусты.

— Что ж, мне не о чем беспокоиться, потому что я не жульничаю.

— У Вас игральные кости с каким-то механизмом, что-то вроде магнитного устройства, которое поворачивает кости в нужное время, как в фильме «Одиннадцать друзей Оушена».

— Этот эпизод был в «Одиннадцати друзьях Оушена»? — Спрашивает бабушка. — Или в какой-то другой части?

— Не важно. Важно то, что я выясню… Сынок, — говорит Чарли низким голосом, заставляя меня смеяться.

— Выясняй, сколько хочешь, я не обманываю.

— Знаешь, — бабушка постучала себя по подбородку, — возможно, будет полезно, если он поднимет рубашку и спустит штаны, чтобы мы могли осмотреть его на предмет наличия какого-нибудь магнитного устройства. Раздевайся, Рэт.

— Бабушка, боже, он не…

Я встаю, не собираюсь раздеваться, но выражение лица Чарли бесценно. Я задираю рубашку до пояса джинсов, и Чарли закрывает глаза рукой, а её бабушка хлопает в ладоши и исполняет нестройный техно-бит.

— Сними её. Сними её.

— О боже, бабушка. Прекрати.

— Я тебя умоляю, как будто ты не разглядывала его дингл.

Я замираю, переваривая то, что она только что сказала, и Чарли делает то же самое.

У меня в голове повторяется этот термин, пока я не выдерживаю, падаю на стул и разражаюсь смехом. Лицо Чарли краснеет от смущения.

Сквозь стиснутые зубы Чарли говорит:

— Я даже не заметила, его дингл бабушка.

— Ты не заметила выпуклость у него на брюках? В это трудно поверить.

Чарли вжимается в свое кресло, подавленная.

Я продолжаю смеяться.

Наклонившись вперед, бабушка шепчет:

— Ты обрезан, Рэт? Мой муж не был обрезан, и это было сложностью для меня. Ты, — она делает движение пальцами, изображая ножницы, — обрезан?

— Не отвечайте, — говорит Чарли, качая головой.

Но чтобы удовлетворить любопытство бабушки, я говорю:

— Да.

— О, ты это слышала? — Бабушка подталкивает Чарли локтем. — Легкий доступ, когда делаешь минет.

— И… я умерла.

Чарли сползает под стол, где и остается, пока мы с ее бабушкой продолжаем играть в «Ятзи».

Надеюсь, она не смотрит на мою выпуклость, потому что прямо сейчас мой член упирается в джинсы от одной мысли о том, что Чарли сделает мне минет.

Чарли провожает меня до двери. Ее бабушка готовится ко сну и уже успела обнять меня. Мы поужинали китайской едой, которую я принёс с собой в огромном количестве, а на десерт съели дениши. Как только Чарли почувствовала, что может вернуться в нашу компанию, мы сыграли еще несколько раундов «Жизни», и на этот раз победили Чарли и её бабушка.

— Я должна извиниться.

Я поднимаю руку, когда выхожу за дверь, в пустой коридор, освещенный лампами.

— Не нужно извиняться. Сегодня был отличный вечер, и мне было очень весело. Вам, ребята, не обязательно было приглашать меня остаться.

Она складывает руки на груди и прислоняется к дверному косяку.

— Вообще-то, бабушка попросила Вас остаться на игры, а не я.

— Да, но ты пригласила меня войти.

— Вы собираетесь отслеживать каждую мелочь?

— Это часть моей работы.

Она качает головой и быстро прижимает палец к моей груди, а затем отводит его.

— Нет, это моя работа.

— Что ж, ты вернешься на работу в понедельник?

— Так сильно скучаете по мне, босс?

Не желая этого скрывать, говорю:

— Да, так и есть. Я очень по тебе скучал.

На ее губах появляется ухмылка.

— Могу поспорить, что в этом заслуга координации цветов, верно?

— Мне трудно смотреть на зеленый цвет без желания начать работать на полную катушку.

Она смеется и прислоняется головой к дверной раме, и в считанные секунды мое изнывающее тело испытывает неконтролируемое желание протянуть руку и заключить ее в объятия. Я хочу снова почувствовать ее тепло, мягкость её тела, прижатого к моему. Я хочу провести рукой вверх и вниз по ее спине, опускаясь так низко, что почти касаюсь выпуклости ее задницы, заставляя соски затвердеть. Я хочу снова почувствовать эти бугорки на своей груди, сжать их большими пальцами, посмотреть, насколько твердыми они станут. И я хочу сжать ее челюсть в своей большой ладони, провести ртом по ее щеке, глазам, носу, а затем остановиться на ее губах, чтобы наконец украсть поцелуй, который я хотел с тех пор, как нанял ее.

Мое тело пульсирует от этой мысли, от желания протянуть руку, сократить расстояние между нами и взять то, что хочу. Это желание такое мощное, что мне приходится мысленно отчитывать себя и приказывать своим ногам сделать шаг назад, прежде чем совершу колоссальную ошибку, например, поцелую лучшую помощницу, которая у меня когда-либо была.

— Спасибо за сегодняшний вечер, — говорит она. — За то, что выслушали меня и мои истории.

Восстанавливая дыхание, говорю:

— Не стоит благодарности, но вот что я тебе скажу: если я когда-нибудь встречу твоего бывшего, он очень тесно познакомится с моим кулакам.

— Вы собираетесь избить его из-за меня? — спрашивает она с юмором в голосе.

— Да, блядь, за то, что лишил тебя и твою бабушку особого момента. Этот парень заслуживает гораздо большего, чем разговор с моими кулаками. Гораздо большего.

— Мне нравится Ваша забота… мистер Уэстин. — Она снова прижимает палец к моей груди, и у меня возникает сильное желание схватить ее за этот палец и притянуть к себе еще ближе. — Если серьезно, спасибо, что выслушали. И я надеюсь, — она делает паузу и многозначительно смотрит мне в глаза, — надеюсь, Вы не думаете, что я все еще тоскую по нему.

— Надеюсь, что нет, — говорю я, недоумевая, почему она хочет это подчеркнуть.

Почему она продолжает прикасаться ко мне. Почему язык ее тела притягивает меня, заставляя думать о грязных, непристойных вещах.

— Нет. Моя любовь к нему закончилась в тот день, когда он бросил меня у алтаря.

— Хорошо, иначе мне пришлось бы надрать и тебе задницу.

Она хихикает и постукивает ногой по моей.

— Хотела бы я посмотреть, как Вы попытаетесь.

— Осторожно, «Пенис во множественном числе», я могу тебя завалить.

Ее глаза округляются от удивления.

— Вы назвали меня пенисом во множественном числе.

— Ты сама себя так назвала. — Я улыбаюсь, и ее лицо загорается еще больше. И прежде чем сделаю то, чего никогда не смогу изменить, я говорю: — Увидимся в понедельник… Кокс.

Не давая ей шанса ответить, разворачиваюсь и направляюсь к лифту, чувствуя себя немного бодрее. Время, проведенное с Чарли, пошло на пользу, я зарядился энергией и почувствовал себя так, будто хожу по облакам.

Если бы только я мог отплатить ей тем же.

Улучшить ситуацию.

Подарить ей и ее бабушке прогулку к алтарю, которую они заслужили.

— Что вы здесь делаете? — спрашиваю я Брэма и Джулию, открывая дверь в свою квартиру, и вижу, что они стоят по другую сторону с коробкой пирожных в руках. В последнее время я все чаще посещаю спортзал благодаря тому, что потребляю много кондитерских изделий.

— Мы можем поговорить с тобой, пожалуйста? — спрашивает Джулия, выглядя очень извиняющейся.

Я шире открываю дверь и прохожу в гостиную устраиваясь на диване. Они следуют за мной и садятся по обе стороны от меня, кладут коробку с пирожными мне на колени и открывают ее.

Никаких денишей.

Но… внутри моё любимое лимонное итальянского печенья в форме капель, посыпанное сахарной пудрой.

Ого, они очень сожалеют, раз привезли мне эти печенья, потому что им пришлось ехать за ними в Бруклин.

— Вы сами их купили или послали кого-то за ними? — спрашиваю я.

Джулия протягивает мне телефон и показывает фотографию, на которой они в маленькой итальянской пекарне, в которой я хотел бы жить, сидеть целый день в углу и запихивать в рот эти великолепные печенья снова и снова, до тех пор пока не впал бы в сахарную кому.

— Хорошо.

Я беру одно печенье и запихиваю его в рот, позволяя лимонному, маслянистому вкусу впитаться в мои вкусовые рецепторы.

Блядь, потрясающе.

Брэм тянется за печеньем, но я отдергиваю руку.

— Какого хрена ты себе позволяешь?

— Поделишься? — спрашивает он.

Я качаю головой.

— Нет. Оно мое.

Словно ребенок, обхватываю коробку обеими руками и прижимаю к себе.

— Может, хватит меня мучить? — спрашивает Брэм, снова откидываясь на спинку дивана. — Мы не разговаривали целую неделю, и у меня начинается психическое расстройство. Ты не можешь продолжать на нас злиться.

— Не могу? — спрашиваю я, собираясь разразиться тирадой, когда вмешивается Джулия.

— Нет, не можешь. Ванесса — моя подруга, Рэт. Вы оба виноваты в разрушении отношений и знаете об этом. Нельзя строить из себя жертву, когда вы оба виноваты.

Я знаю, что она права, но не хочу слушать, что правильно в данный момент. Я хочу злиться, хочу выместить на них злость, хочу, чтобы им было так же плохо, как и мне, потому что именно так поступают зрелые мужчины.

— Она бросила меня.

— Ты ее оттолкнул, — возражает Джулия, в то время, как Брэм раскачивается

взад-вперед рядом со мной, сцепив руки, скорее всего, молясь о том, чтобы все это закончилось.

Мне тоже не нравится ссориться с Брэмом. Я не только скучал по Чарли, но в добавок мне не с кем было поговорить об этом, кроме как с Роарком. Роарк — мой дружище, но большую часть времени он язвительный болван, и не особо продуктивен, когда дело доходит до советов.

Мне не хватает моего друга. Не хватает моей сестры.

Черт, как же я соскучился по этому печенью.

— Может, мы уже помиримся? — спрашивает Брэм. — Я не могу вынести неопределенность всего этого. Мне нужно знать, что у меня есть мой лучший друг.

Вздохнув, провожу рукой по лицу и говорю:

— Я не хочу ее видеть.

— Почему? — спрашивает Джулия. — Ты все еще неравнодушен к ней?

— Нет, — быстро говорю я, хотя и сомневаюсь, так ли это. — Никто не хочет видеть свою бывшую, особенно если та помолвлена. У меня даже нет девушки, черт возьми.

— Это не наша вина, — возражает Джулия, демонстрируя свое упрямство. — То, что у тебя нет девушки, не должно быть причиной, по которой я не могу пригласить свою подругу на нашу свадьбу. Ты слышал это, Рэт? — Ее голос становится жестким. — Это наша свадьба. Когда будешь жениться, можешь приглашать кого захочешь.

— Блядь, — пробормотал я. — Ты права. Прости. Я просто был застигнут врасплох, и, черт возьми, я не хочу ее видеть, особенно в свой день рождения.

— О, теперь ты заговорил о дне рождения. — Джулия смеется и заключает меня в объятия. — Это очень много значит для нас, Рэт, особенно если ты сможешь продержаться один день.

Я киваю, потому что, когда доходит до дела, я готов на все ради сестры и Брэма, даже если придётся провести день рождения с бывшей, о которой я не хочу говорить… никогда.

Мои первые серьёзные отношения. Первая помощница, которая не подвела меня. Моя первая любовь. Первое разбитое сердце. Кто хочет, чтобы прошлое мелькало у него перед глазами? Думаю, никто, но когда до этого дойдёт, я внутренне буду страдать ради Брэма.

И Джулии… полагаю.

— Ты должен сделать мне очень хороший подарок на день рождения. Больше, чем просто торт. Я хочу что-то большое и дорогое. — Я указываю на Брэма. — Ты слышишь меня? Чертовски дорогое.

— Нам нужно оплачивать свадьбу, — напомнила мне Джулия.

— Я тебя умоляю, деньги, которые вы потратите на свадьбу, мы снова заработаем в течении часа. Ты даже не заметишь их отсутствия.

— Он прав, детка, — говорит Брэм, наклоняясь ко мне и беря печенье из моей коробки. Я позволяю ему. — Я чертовски богат, тебе не о чем беспокоиться. — Откинувшись назад, он говорит: — Как насчет того, чтобы поехать с нами в свадебное путешествие?

— Вот теперь…

— Нет. — Джулия качает головой. — Я не хочу, чтобы мой брат проводил с нами свадебное путешествие, когда на мне будет только две вещи — комплект нижнего белья.

На лице Брэма появляется выражение шока, и он хлопает меня по спине.

— Извини, чувак. Приглашение отменяется.

Кто бы сомневался.