Тайные близнецы Братвы

Глава 7 — Серж

Солнечный свет, льющийся из окон, будит меня. Он слишком яркий для меня, но отсутствие Кьяры рядом со мной еще более бросается в глаза. Простыни прохладные там, где она должна быть, в комнате жутко тихо без ее обычного острого ума, прорезающего утреннюю тишину. Я сажусь, протирая глаза от сна, мое тело все еще вялое после прошлой ночи.

Натянув рубашку, я спускаюсь вниз, слабый аромат чего-то сладкого влечет меня в столовую. На столе стоит тарелка идеально золотистого французского тоста, замоченного в молоке и посыпанного как раз нужным количеством сахарной пудры. Рядом на краю тарелки лежит записка.

Привет,

Я пошла на утреннюю пробежку, чтобы прочистить голову. Я приготовила тебе завтрак — надеюсь, он тебе понравится.

Кьяра.

Слабая улыбка дергает уголки моего рта. Французский тост, пропитанный молоком. Мой любимый. Она не могла этого знать — я никогда об этом не упоминал. Может, это совпадение, а может, она уделяла мне больше внимания, чем я думал. В любом случае, это мило, но я не хочу в этом полностью признаваться.

Я беру вилку и разрезаю тост, хрустящие края уступают место мягкой заварной начинке. Первый укус божественен, вкусы идеально сбалансированы. Она хороша в этом — слишком хороша. Пока я жую, мои мысли переходят к ней. Я могу представить, как она бежит, ее темные волосы завязаны сзади, ноги несут ее по тихим улицам.

Моя вилка зависла над тарелкой, готовая к следующему укусу, когда что-то щелкает в моей голове. Голос Романа слабо отдается эхом, разговор, который шел несколько недель назад. — У нее непереносимость лактозы.

Я замираю.

Если ей нельзя молоко, почему оно у нее в холодильнике? Эта мысль врезается в меня, как кулак. Мой взгляд метнулся обратно к тарелке, к записке, к тосту, который теперь больше похож на оружие, чем на еду.

Холодок пробегает по моей спине, волосы на затылке встают дыбом. Я кладу вилку и хватаю телефон, мои движения резкие и обдуманные. Роман берет трубку на втором гудке.

— Роман, — рявкаю я, и в моем голосе явно слышится беспокойство, — иди сюда немедленно.

— Все в порядке? — Его голос настороженный, профессиональный.

— Просто иди сюда. Что-то не так.

Внезапная волна тошноты охватывает меня, резкий скручивающий момент в животе заставляет меня схватиться за край стола для поддержки. Мое зрение на секунду затуманивается, черные точки танцуют по углам. Осознание бьет меня, как кувалда.

Меня отравили.

Телефон выскальзывает из моей руки, грохоча на стол, когда я, шатаясь, встаю. Колени подгибаются, комната стремительно кружится. Кажется, что каждая мышца в моем теле наливается свинцом, а сердцебиение отдается в ушах.

— Роман! — кричу я, хотя не знаю, слышит ли он меня еще. Мой голос звучит как-то далеко, словно из-под воды.

Я спотыкаюсь и иду к двери, хватаясь за стену для равновесия. Мой разум мечется, прокручивая в голове каждый момент с Кьярой, каждый взгляд, каждое прикосновение, каждое тщательно подобранное слово. Она спланировала это. Эта мысль пронзает меня, острее, чем боль, сжимающая мой живот.

Последнее, что я вижу перед тем, как мир погружается во тьму, — это нетронутая тарелка с французскими тостами, невинно стоящая на столе.

Когда я падаю на пол, холодные плитки не приносят утешения. Только предательство.

Ритмичный писк кардиомонитора вытаскивает меня из темноты. Мое тело кажется тяжелым, каждая конечность отягощена, словно заключена в бетон. Моргая от резкого флуоресцентного света надо мной, я пытаюсь сесть, но острая боль в животе прижимает меня к больничной койке.

— Успокойся, — прорезает туман голос Романа. Он сидит рядом со мной, положив локти на колени, и смотрит на меня со смесью облегчения и разочарования. — Тебе повезло, что ты жив.

Я игнорирую его беспокойство, мое горло сухое, как наждачная бумага. — Где она? — Мой голос хриплый, грубый от неиспользования. Это единственный вопрос, который имеет значение.

Роман откидывается назад, медленно выдыхая. — Ушла.

Одно слово — как удар под дых. Я стискиваю зубы, заставляя себя сесть, несмотря на резкий протест моего тела. От этого усилия у меня перехватывает дыхание, но мне все равно. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь ушла?

— В тот момент, когда ты отключился, я застал тебя здесь. Я оставил людей выслеживать ее, но… — Он колеблется, поглядывая на дверь, словно ожидая, что кто-то войдет и спасет его от дальнейшего объяснения. — Она исчезла. Данте тоже.

У меня вырывается горький смех, больше похожий на рычание. Конечно, она сбежала. Она слишком хорошо все спланировала. Каждая улыбка, каждый взгляд, каждый поцелуй — все это было частью ее игры. Она добралась до меня прежде, чем я добрался до нее.

Роман качает головой, его голос тихий, но в нем слышно недоверие. — Не могу решить, умная она или просто жестокая.

Входит врач с планшетом в руке и прерывает нас. — Вы проглотили контролируемый токсин, — объясняет он. — Он был добавлен в вашу еду. Небольшие дозы не были бы смертельными, но если бы вы съели больше, вы бы сюда не добрались. Вам повезло, что ваши люди действовали быстро.

Повезло. Это слово имеет неприятный привкус во рту. Удача тут ни при чем. Меня разыграли.

Когда доктор уходит, Роман пристально меня изучает. — Она умна, я должен отдать ей должное. Она точно знала, как нанести удар.

Я свешиваю ноги с кровати, не обращая внимания на волну головокружения, которая накрывает меня. — Умная не значит неприкасаемая. — Мой голос холоден, пронизан яростью, которую я едва могу сдержать. — Я найду ее.

Роман кладет руку мне на плечо, чтобы успокоить. — Сначала тебе нужно поправиться. Она не стоит того, чтобы из-за нее умирать.

Мой взгляд заставляет его замолчать. — Она сделала это личным. Она думала, что сможет унизить меня и уйти. — Мои кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони. — Она ошибается.

Роман колеблется, потом кивает. — Какой план?

План? Прямо сейчас все, о чем я могу думать, это вкус предательства, воспоминание о ее мягкой улыбке, когда она давала мне мой любимый завтрак. Каждая деталь заостряет лезвие моего гнева. Женщина, которую я впустил в свою жизнь, в свою постель, пыталась убить меня.

Я не позволю ей уйти от ответственности.

— Мне все равно, сколько времени это займет, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Я буду преследовать ее до края света, если придется. Она пожалеет о том дне, когда перешла мне дорогу.

Роман не спорит, его выражение лица становится жестче. Он знает меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что в этом нет смысла. Если я что-то решил, пути назад нет.

Мысль о Кьяре — ее золотистые волосы, огонь в ее глазах, то, как она целовала меня, словно ненавидела меня и нуждалась во мне одновременно — горит в моем сознании. Гнев и ненависть бурлят в моей груди, выливаясь во что-то более темное. Она играла мной, использовала меня, а теперь она убегает.

Она думает, что она в безопасности.

Она думает, что победила.

Уголок моего рта кривится в мрачной улыбке, которая не касается моих глаз. — Пусть она бежит, — бормочу я. — То, что я ее поймаю, будет только слаще.

Врач возвращается, наклоняется надо мной с отработанной эффективностью, поправляет капельницу на моей руке и проверяет мониторы, которые пищат ровно возле больничной койки. Выражение его лица спокойное, отстраненное — он привык лечить таких людей, как я. Людей, у которых есть отдельные палаты в эксклюзивных больницах, защищенных от посторонних глаз. Я ненавижу это.

— Ваши жизненные показатели стабильны, — говорит он, не утруждая себя тем, чтобы встретиться со мной взглядом. — Вам понадобится несколько дней, чтобы полностью восстановиться. Отдых имеет решающее значение.

— У меня нет времени на отдых. — Мой голос тихий, напряженный от разочарования. Слабая боль в животе только подпитывает мой гнев.

Роман стоит в углу, скрестив руки, его строгий костюм безупречен, несмотря на хаос прошедшего дня. Он пристально смотрит на меня, словно ожидает, что я проигнорирую предписания врача и вырву капельницу из руки. Он не ошибется.

— Ты чуть не умер, Серж, — говорит Роман, его тон полон неодобрения. — Пусть человек делает свою работу.

Доктор переводит взгляд с него на меня, но благоразумно не комментирует, сосредоточившись на записях в своем планшете. Он нажимает кнопку, чтобы слегка опустить кровать, и это движение заставляет меня ощетиниться. Я ненавижу это — быть ограниченным, быть опекаемым, как будто я хрупкий. Я не хрупкий. Я Серж Шаров.

Роман делает шаг вперед, его голос становится тише. — У меня уже есть люди, которые ее ищут. Тебе не нужно ничего делать, кроме как восстанавливаться.

— Восстановление — пустая трата времени. — Я заставляю себя встать, несмотря на волну тошноты, которая следует за этим. Врач бормочет что-то о том, что нужно действовать медленно, но я его игнорирую. — Чем дольше я здесь нахожусь, тем дальше она забирается.

Роман вздыхает, потирая переносицу. — Ты не поймаешь ее, если свалишься до того, как покинешь эту чертову больницу. Думай головой.

Он прав, и я ненавижу, что он прав. Мысль о Кьяре, которая где-то там, ускользает от меня с каждым часом, грызет меня. Гнев, который нарастает всякий раз, когда я думаю о ее лице, ее улыбке, доверии, которое я позволял себе чувствовать, — все это упирается в края моего контроля.

Доктор заканчивает осмотр, покидая комнату с инструкциями для меня отдохнуть. Роман смотрит ему вслед, прежде чем снова обратить внимание на меня. — Мы найдем ее, Серж. Клянусь. Только не делай глупостей.

Я хрюкаю в ответ, откидываясь на подушки. Как только меня выпишут, я сам этим займусь. Неважно, сколько времени это займет, я прослежу, чтобы она заплатила.

К моменту выписки гнев не утих. Если что, он стал острее, отточенный с каждой секундой, проведенной в этой стерильной комнате. Роман везет меня домой молча, напряжение между нами плотное, но знакомое. Он знает, что лучше не давить на меня прямо сейчас.

В доме становится жутко тихо, когда я захожу внутрь. В воздухе не осталось и следа ее запаха. Гостиная выглядит нетронутой, как и если бы здесь не было никого, кроме меня. Я медленно двигаюсь по пространству, каждый шаг усиливая чувство пустоты.

Ее одежда, ее духи, заколки для волос, которые я ловил на полке в ванной, — все исчезло. В шкафу пусто, если не считать моих костюмов. В комоде только мои вещи. Как будто Кьяры Винчи никогда не существовало.

Роман следует за мной внутрь, задерживаясь у двери. — Она хорошо замела следы, — говорит он нейтральным голосом. — Ничего не осталось.

Я не отвечаю, иду на кухню. Даже кружка, которую она всегда использовала для своего утреннего кофе, исчезла. Ярость, клокочущая в моей груди, кажется, вот-вот взорвется. Она не просто ушла — она стерла себя.

Роман прислонился к стойке, внимательно наблюдая за мной. — Мы найдем ее.

Я хватаюсь за край столешницы, костяшки пальцев белеют. — Мне не нужны обещания. Мне нужны результаты.

— Мы получим результаты, — голос Романа становится жестче. — Но тебе нужно сосредоточиться, Серж. Она не стоит того, чтобы терять из-за нее голову.

Я горько рассмеялся, и этот звук прозвучал резко в пустой кухне. — Она стоит каждой капли моего гнева. Она позаботилась об этом.

Роман кивает один раз, выпрямляясь. — Тогда я тебя оставлю. Звони, если что-то понадобится.

Когда он выходит, тишина возвращается, гнетущая и удушающая. Я иду по дому, проверяя каждую комнату, каждый угол, как будто какая-то маленькая частичка ее все еще может остаться. Ничего нет. Никаких доказательств ее прикосновения, ее присутствия. Как будто она была призраком.

Я останавливаюсь в спальне, уставившись на кровать, которую мы делили. Простыни были свежезаменены. Роман, должно быть, организовал это — но это кажется неправильным. Ее тепло, ее запах, то, как она сворачивалась на боку, — все это исчезло.

Я сижу на краю кровати, положив руки на колени. Внутри меня кипит гнев, опасное обещание. Кьяра может думать, что она победила, что она ускользнула от меня. Она ошибается.

Скоро она поймет, что никто не может перечить Сержу Шарову и уйти невредимым.