Темная лошадка

2

Среди лошадников встречаются люди двух типов: те, кто любит лошадей, и те, кто эксплуатирует и лошадей, и любящих их людей. На все хорошее и доброе в мире должен быть свой противовес. Лично мне всегда казалось, что зло с лихвой перевешивает, а добра ровно столько, чтобы утешить нас и не дать с головой погрузиться в пучину отчаяния. Но это всего лишь мое мнение.

Лошадьми занимаются лучшие из знакомых мне людей. Неравнодушные, самоотверженные, не жалеющие себя ради доверившихся им животных. Люди, которые умеют держать слово. Цельные, глубокие. Но лошадьми занимаются и гадкие, омерзительные моральные уроды. Способные солгать, обмануть, украсть, за грош продать родную мать, если это покажется им выгодным. Те, кто будет улыбаться в лицо и одной рукой хлопать по плечу, а другой – воткнет нож в спину.

Судя по Ирининым словам, Дон Джейд относился ко второму типу.

Утром в воскресенье – как раз перед тем, как Эрин Сибрайт не заехала за младшей сестрой, чтобы вместе отправиться на пляж, – скакового жеребца, которого тренировал Дон Джейд, нашли в деннике мертвым. По официальной версии, смерть произошла от удара током. По слухам же, не было такого несчастного случая, где обошлось бы без Дона Джейда.

Я залезла в Интернет и просмотрела сайты по коневодству, чтобы выяснить о Доне Джейде все возможное. Однако целостной картины не выстраивалось. Нужны были подробности, конкретные детали, и я знала, к кому за этим обратиться.

Если Дон Джейд относится ко второй категории лошадников, то доктор Дин Сорен безоговорочно попадает в первую. С доктором Дином я знакома всю жизнь. Все, что связано с лошадьми, известно ему до мелочей, в этом мире для него секретов нет. Свою ветеринарную карьеру он начал в незапамятные времена, лечил рысаков, а потом постепенно перешел на элитных выставочных лошадей. В нашем деле доктора Дина знают и уважают все. Правда, ветеринарную практику он оставил несколько лет назад, но я знала, где его найти. Теперь доктор дни напролет просиживал в кафе, которое было центром общественной жизни большой конюшни, купленной им у Пирсона.

Трубку сняла хозяйка кафе. Я назвала себя, попросила к телефону доктора Дина и услышала, как она через комнату кричит ему, а он кричит в ответ: «Какого черта ей надо?»

– Скажите, что мне надо спросить его кое о чем.

Женщина и это прокричала.

– Так какого черта она не приедет сюда и не спросит меня живьем? – загремело в трубке. – Или стала такой важной птицей, что уж и навестить старика некогда?

Таков доктор Дин. Назвать его очаровательным или любезным язык не поворачивался, но он – один из лучших людей, которых я знаю. Нехватку мягкости у него с лихвой восполняют душевная целостность и благородство.

Ехать к нему мне не хотелось. Собственно, Дон Джейд заинтересовал меня лишь из-за отзыва Ирины. Простое любопытство. Недостаточно сильное, чтобы подвигнуть меня на общение с людьми. У меня не было ни малейшего желания покидать мое убежище, особенно в свете опубликованной в «Сайдлайнз» фотографии.

Грызя уже объеденные до мяса ногти, я отправилась домой.

Дин Сорен видел меня всякой, ибо знал почти с рождения. Когда мне было двенадцать, в зимний сезон он раз в неделю брал меня с собой на вызовы в качестве ассистента. Мы с мамой на тот сезон поселились в «Поло-клубе», чтобы я могла каждый день заниматься верховой ездой с личным тренером. У меня был репетитор, так что расписание уроков в школе не нарушало моего графика подготовки к выступлениям на соревнованиях. И вот каждый понедельник – выходной для наездников день – я подкупала репетитора и удирала на обход с доктором Дином, чтобы держать ему лоток с инструментами и стирать грязные бинты. Родной отец никогда не проводил со мною столько времени. Я в жизни не чувствовала себя такой нужной.

Теперь воспоминания о той зиме особенно задели меня за живое. Я не могла припомнить, когда в последний раз ощущала себя нужной кому-то. Да и когда в последний раз хотела этого. Но зато я прекрасно помнила, как катила рядом с доктором Дином в его огромном «Линкольне», переоборудованном в передвижную ветлечебницу.

Вероятно, именно это воспоминание подвигло меня взять ключи от машины и тронуться в путь.

В одном из амбаров на принадлежащей доктору Дину земле обитали охотники и скаковые наездники, а в другом – мастера по выездке. Контора, личная конюшня доктора Дина и кафе располагались в большом здании между ними.

Кафе было без всяких затей – столики под навесом да барная стойка. За центральным столиком в резном деревянном кресле, как старый король на троне, восседал доктор Дин и потягивал что-то из украшенного бумажным зонтиком бокала.

Подходя к кафе, я чувствовала легкое головокружение. Отчасти от страха увидеть его – или, вернее, что он меня увидит, – а отчасти боясь, что сейчас меня окружат люди, начнут глазеть и спрашивать, в самом ли деле я занимаюсь частным сыском. Однако в кафе никого, кроме Дина Сорена да женщины за стойкой, не оказалось. Из амбаров тоже никто не высовывался.

Доктор Дин встал, буравя меня пронзительным, как лазерный луч, взглядом. Он был рослый, стройный, совсем уже седой, с длинным, испещренным морщинами лицом. Лет ему было под восемьдесят, но силы и энергии по-прежнему не занимать.

– Что это с тобой такое? – воскликнул он вместо приветствия. – Химиотерапия, что ли? От таблеток волосы повылезли?

– Я тоже очень рада вас видеть, доктор Дин, – пожимая ему руку, ответила я.

Док взглянул на женщину за стойкой.

– Марион! Приготовь для девочки чизбургер. Вид у нее – краше в гроб кладут.

Нимало не смутившись, Марион взялась за дело.

– У кого работаешь? – спросил меня доктор Дин.

Я села на дешевенький складной стул, такой низкий, что я сразу почувствовала себя маленькой. Или, может, так действовал на меня доктор Дин.

– У Шона выездкой занимаюсь.

– Сил у тебя, по-моему, и на пони не хватит.

– Я в порядке.

– Черта с два! – отрезал он. – Кто сейчас у Шона ветеринар?

– Пол Геллер.

– Он идиот.

– Конечно, он – не вы, доктор Дин, – дипломатично сказала я.

– Представляешь, Пол сказал Марго Уайтэкер, что ее кобыле нужна «звукотерапия». Теперь она по два часа в день держит бедную животину в наушниках, проигрывает ей «звуки природы».

– Вот Марго и занятие.

– Лошади нужно, чтобы Марго к ней не совалась. Вот что ей на самом деле нужно, – буркнул доктор, отхлебнул из бокала с зонтиком и вперил взгляд в меня. – Давненько не видел тебя, Елена. Хорошо, что ты вернулась. Тебе необходимо быть с лошадьми, они тебя приводят в порядок. С лошадьми всегда точно знаешь, что к чему и где твое место. Жизнь обретает смысл.

– Да, – кивнула я, нервничая под его пристальным взглядом. Вдруг он захочет поговорить о моей прежней работе, о том, что случилось два года назад? Но он не стал. Расспрашивал о нынешних лошадях Шона, потом мы стали вспоминать тех, на которых мы с Шоном ездили когда-то. Марион принесла мне чизбургер, и я послушно принялась за еду.

– По телефону ты говорила, что хочешь о чем-то спросить, – сказал док, когда я доела.

– Вам что-нибудь известно о Доне Джейде? – брякнула я.

Дин прищурился.

– Зачем он тебе?

– С ним связалась одна знакомая моих друзей, и мне это показалось странновато.

Густые седые брови Дина поползли вверх. Он смотрел мимо меня, за скаковую конюшню, где на кругу два наездника гоняли своих лошадей через ярко раскрашенные барьеры. Издалека кони казались изящными и легкими, как резвящиеся на лужайке олени. Красота животного проста и чиста. А вот в осложненном человеческими дрязгами, корыстью и алчностью спорте, куда мы втягиваем коней, чистоты и простоты очень мало.

– Ладно, скажу, если тебе интересно. Дон вечно пытается сделать из дерьма конфетку.

– Что это значит?

– Давай пройдемся, – предложил доктор. Видимо, лишние слушатели были ему не нужны.

Я вышла следом за ним через служебный вход к ряду маленьких паддоков. Три из них были заняты лошадьми.

– Мои подопечные, – пояснил доктор Дин. – Двое непонятно почему захромали, а у третьей – тяжелый случай язвы желудка.

Облокотясь на забор, он посмотрел на лошадей, вероятно спасенных им из-под ножа коновала. Я подумала, что в других загонах, наверное, найдется еще с полдюжины таких же бедолаг.

– Они отдают нам все, что могут, – продолжал доктор. – Изо всех сил стараются с толком выполнять то, о чем мы их просим – вернее, требуем. А взамен хотят только одного: чтобы о них заботились как следует, с душой. Представь, если б люди были такими.

– Представила, – эхом откликнулась я, хотя представить такого не могла. Больше десяти лет я проработала в полиции. Характер этой работы, люди и события, с которыми я имела дело, напрочь выжгли во мне идеализм. И то, что Дин Сорен рассказал о Доне Джейде, лишь утвердило меня в моем низком мнении о роде человеческом.

Оказалось, что за последние двадцать лет имя Джейда дважды упоминалось в связи со случаями обмана страховых компаний. Идея заключалась в том, чтобы убить бесценную элитную лошадь, у которой обнаружились какие-то изъяны, затем убедить хозяина подмахнуть заявление, что животное умерло своей смертью, и получить шестизначную страховку.

Я смутно помнила, что большой скандал разгорелся в восьмидесятых годах, когда некоторые из влиятельных в скаковом бизнесе персонажей были замечены в этом неблаговидном деле. В прессе поднялась шумиха. Несколько человек надолго сели, в их числе известный во всем мире тренер и один коневладелец, наследник богатейшей компании сотовой связи. Богатство никогда и никого не избавляло от жадности.

Дин рассказал, что Джейд тогда ухитрился остаться в тени, хотя был помощником тренера в конюшне, где таинственным образом погибли лошади. Ему так и не предъявили никаких обвинений и прямо его имя с этими смертями не связывали. Когда разразился скандал, Джейд уволился с прежнего места и несколько лет провел во Франции, тренируя лошадей для чемпионата Европы.

Постепенно страсти вокруг убийства лошадей улеглись. Дон Джейд вернулся в Штаты и нашел пару богатых клиентов, чтобы с их помощью начать свое дело.

Казалось бы, непостижимо, как мог субъект с репутацией Дона Джейда остаться в профессии, но всегда есть новые владельцы, не знающие биографии тренера, да и людей, которые не верят тому, чему не хотят верить, тоже немало. Кроме того, есть много таких, кому просто-напросто все равно. И таких, кто ищет обходные пути, если считает, что это принесет деньги или славу.

В результате клиенты у Дона Джейда не переводились, особенно щедро платили ему за подготовку лошадей к Зимнему конному фестивалю. В конце девяностых среди этих лошадей появился скакун по кличке Титан. Он был талантлив, но, к несчастью, отличался дурным, неуправляемым нравом. У него была репутация буяна и задиры. Титан стоил своему хозяину уйму денег, но всякий раз, будто нарочно, саботировал попытки оправдать затраченные на него средства. Несмотря на способности, его рыночная стоимость падала. Хозяин Титана, коммерсант с Уолл-стрит Уоррен Келвин, в то время потерял целое состояние на акциях. И вдруг в один прекрасный день Титан умер, и страховая компания выплатила Келвину круглую сумму в 250 000 долларов.

По состряпанной Джейдом и его главным конюхом официальной версии, той ночью Титан чего-то напугался, ударился в панику, стал рваться из денника, сломал себе переднюю ногу и умер от болевого шока и потери крови. Но с этой версией не стал мириться один из бывших работодателей Джейда. Он утверждал, что смерть Титана – не случайность, что коня задушили по приказу Джейда, а ногу он сломал в панике, когда его душили.

Некрасивая вышла история. Страховая компания немедленно потребовала эксгумации, и Келвин сделался объектом пристального внимания прокурора штата Нью-Йорк. Тогда он отозвал свой иск к страховой компании, и расследование закрыли. Нет иска – нет и дела. До эксгумации тоже так и не дошло. А Уоррен Келвин перестал заниматься лошадьми.

Дону Джейду снова удалось развеять слухи и подозрения. На ночь убийства у него было надежное алиби: девушка по имени Алисон, которая у него работала, подтвердила, что в то время, когда погиб Титан, была с ним в постели. Джейд признался в супружеской неверности, потерял семью, но продолжал тренировать лошадей. Старые клиенты либо поверили в его непричастность, либо ушли, но завелись новые, ничего не подозревающие.

Отдельные куски этой истории я сама уже нашла в Интернете и восстановила по Ирининым россказням. Однако мнение о Джейде основывалось на услышанном от других конюхов, а эти сведения, похоже, были сильно приукрашены и густо приправлены неприязнью. Лошади – кровосмесительный бизнес. В рамках отдельно взятой дисциплины (скачек, выездки) все знают всех, и половина народу трахалась с другой половиной, в прямом или в переносном смысле. Для ревности и обид лучшей почвы не придумаешь. А сплетни могут быть злонамеренны.

Но я знала: если информация исходит от Дина Сорена, верно каждое слово.

– Печально, что такой тип до сих пор при деле, – заметила я.

Доктор Дин пожал плечами.

– Люди верят, во что хотят. Дон обаятелен, да и на треке его лошади выделывают черт знает что. А победителей, Елена, как известно, не судят. Особенно в нашем деле.

– Конюх Шона сказал мне, что в прошлые выходные у Джейда снова погибла лошадь.

Доктор Дин кивнул.

– Да, я знаю. Звездный. Говорят, перекусил провод висевшего в деннике вентилятора и сгорел заживо.

Пациентка с язвой желудка подошла к нашему углу паддока и потянулась головой к своему спасителю, желая, чтобы ей почесали шею. Я рассеянно почесала ей под подбородком, не сводя глаз с Дина Сорена.

– А вы что думаете?

Он заскорузлой старческой рукой погладил кобылу по голове – бережно, будто ребенка.

– Я полагаю, что у бедняги Звездного было души больше, чем таланта.

– Думаете, Джейд убил его?

– Неважно, что думаю я, – ответил доктор. – Важно лишь то, что можно доказать. – Он поглядел на меня теми самыми глазами, которые так много видели (или могли увидеть) во мне. – А что говорит твоя знакомая? Ну, та, что работает у него.

– Ничего, – сказала я, и у меня противно заныло в животе. – Кажется, она пропала.

Итак, утром в понедельник Эрин Сибрайт, работавшая конюхом у Дона Джейда, должна была заехать за своей младшей сестрой, чтобы вместе с нею отправиться на пляж. Она так и не появилась, и с тех пор у семьи не было от нее никаких вестей.

Я кружила по комнатам домика для гостей и грызла съеденный до мяса ноготь на большом пальце. В полиции округа никого не обеспокоили тревоги двенадцатилетней девочки. Сомнительно, чтобы там интересовались личностью Дона Джейда. Родители Эрин Сибрайт, скорее всего, тоже ничего о Джейде не знали, иначе из всех Сибрайтов Молли не оказалась бы единственной, кто бросился за помощью.

Десятидолларовая бумажка Молли валялась теперь на моем маленьком письменном столике, рядом с портативным компьютером. Внутри аккуратно сложенной банкноты я обнаружила самодельную визитную карточку: имя Молли и адрес на голубом прямоугольничке нарисованного конверта, полосатая кошка на почтовой марке. Внизу карточки был аккуратно выведен номер телефона.

Пять лет назад, в ту ночь, когда погиб Титан, Дон Джейд спал с одной из своих подчиненных. Интересная у него привычка – трахать конюхов. Впрочем, среди тренеров такое хобби не у него одного. Я вспомнила, как Молли прятала глаза, когда говорила, что у сестры не было парня…

Я отошла от письменного стола расстроенная и неспокойная. Хоть бы мне не ездить к доктору Дину, хоть бы никогда не знать того, что я узнала про Дона Джейда! Мне хватает своих неприятностей и без Молли Сибрайт с ее семейными проблемами. Мне бы собственную жизнь распутать и привести в порядок, ответить на свои вопросы, найти себя – или честно признать, что искать-то нечего.

Если я не смогу найти себя, как искать кого-то еще? Снова проваливаться в кроличью нору, словно Алиса в Стране чудес, не хотелось совсем. Я стала заниматься лошадьми, потому что видела в этом спасение. Но при чем тут Дон Джейд и иже с ним? При чем тут люди, которые способны подставить лошадь под удар током или засунуть в ноздри животному мячики для пинг-понга, чтобы оно задохнулось, как жеребец Уоррена Келвина, Титан?!

Так вот как это делается: мячики для пинг-понга в ноздри… У меня защемило в груди от жуткой картины: конь в панике бьется в деннике, бросается на стены, отчаянно пытаясь уйти от судьбы. Я видела выпученные от ужаса глаза, слышала грохот, когда Титан прянул назад и ударился о стену, затем страшный сухой треск ломающейся кости… Кошмар казался абсолютно реальным, звуки буравили мозг изнутри. Меня затошнило, горло сжалось, и я испугалась, что сейчас сама задохнусь.

Дрожа и обливаясь потом, я вышла во дворик. Интересно, как меня характеризует тот факт, что за все время работы следователем мне ни разу не стало дурно от того, что€ одно человеческое существо сделало с другим, а мысль о жестоком обращении с животным вывела из равновесия сразу?

Свежий прохладный вечерний воздух постепенно прогонял из моей головы жуткие картины. У Шона были гости – я видела, как они сидят в гостиной, разговаривают, смеются. Свет свечей лился сквозь высокие окна, отражался в темной воде пруда. Шон и меня приглашал на ужин, но я послала его куда подальше: все еще злилась за то, что он так подставил меня в «Сайдлайнз». И вот я сейчас стою во дворике, а он небось рассказывает приятелям о живущем у него на задворках частном детективе! Дилетант хренов, развлекает мною своих дружков из Палм-Бич. И даже в голову ему не приходит, что играет с моей жизнью.

И что с того, если он же ее и спас?..

Вспоминать об этом я не хотела. Думать о Молли Сибрайт и ее сестре – тоже. Владения Шона до сих пор были моим убежищем, но теперь мне казалось, будто полдюжины невидимых рук хватают меня, дергают за одежду, щиплют… Чтобы скрыться от них, я направилась по мокрой от росы лужайке к конюшне.

Конюшню Шону строил тот же архитектор, который проектировал большой дом и флигель для гостей. Мавританские арки по бокам создавали крытые галереи; крыша была зеленая, черепичная, потолки – из тика. Светильники вдоль центрального прохода были выполнены в стиле арт-деко. Конюшня обошлась Шону в такую сумму, какую мало кто тратит на жилой дом.

Это было чудесное место, и по ночам я часто приходила сюда, чтобы успокоиться. Ничто не умиротворяет меня так, как вид лошадей, хрупающих вечером сено. У них простая жизнь. Они знают, что им ничто не грозит. День кончается, и они верят, что наутро снова встанет солнце.

Владельцам своим они верят безгранично. И потому совершенно беззащитны.

Оливер отвернулся от яслей, высунул голову из денника и ткнулся носом мне в щеку. Потом прихватил зубами воротник моей старой джинсовой рубахи и как будто улыбнулся, довольный своим озорством. Я обняла его большую голову, втянула в себя запах… А когда сделала шаг назад, высвободив воротник, конь посмотрел на меня безмятежно и ласково, как малый ребенок.

Наверно, я бы заплакала, если б была способна на это физически. Но нет, не могу.

Возвращаясь к домику для гостей, я по пути заглянула в окно гостиной. Там, похоже, не скучали – улыбались, смеялись, блаженно щурились на огоньки свечей. Интересно, что я увидела бы, случись мне заглянуть в окно дома Молли Сибрайт? Мать и отчим, вероятно, спокойно обсуждают будничные дела; Молли им чужая из-за своего острого, недетского ума и тревоги за сестру. А она, наверное, сейчас думает, кого теперь просить о помощи.

Когда я вошла в дом, огонек автоответчика мигал. Я нажала клавишу, приготовившись услышать голос Молли Сибрайт, но испытала легкое разочарование, узнав, что мой адвокат просит меня перезвонить как-нибудь, когда будет свободная минута. Кретин! С тех пор, как я уволилась из полиции, мы вели бесконечную тяжбу за мою пенсию по инвалидности. (Которая мне была совершенно не нужна, но полагалась, потому как я получила увечье на работе. И неважно, что я сама была виновата, да и травмы мои по сравнению с тем, что случилось с Гектором Рамиресом, сущий пустяк.) Какого черта он за столько времени сам не разобрался в ситуации? Зачем ему я?!

И остальным тоже – зачем им я?..

Войдя в спальню, я села на кровать, достала коричневую пластмассовую бутылочку с викодином и высыпала на столик таблетки. Как всегда, пересчитала их и каждую потрогала пальцем. До чего я докатилась, если подобный ритуал мне необходим, если мысль о том, чтобы наглотаться таблеток, – или о том, что сегодня ночью я их не приму, – может успокаивать?

Боже правый, кому в здравом уме и твердой памяти я могу быть нужна?

Разозлясь на себя, я ссыпала таблетки в бутылочку и убрала в ящик. Я ненавидела себя за то, что оказалась такой слабой. Но, с другой стороны, сколько времени я ошибочно принимала собственную избалованность за силу, скрытность за независимость, безрассудство за смелость…

Жизнь – скверная штука, когда в тридцать лет понимаешь: все, что тебе казалось в себе самой правильным и заслуживающим восхищения, на деле всего лишь ложь для самоуспокоения.

Я загнала себя в угол, а как выбраться – не знала. Не знала, смогу ли придумать себя заново. Вряд ли на это хватит силы воли. А на то, чтобы прятаться в своем маленьком, тесном чистилище, сил не нужно.

Я вполне понимала, как я жалка. И много ночей за последние два года провела в раздумьях, не лучше ли умереть, чем быть жалкой. Но до сих пор всякий раз решала, что нет, не лучше. Пока ты жива, по крайней мере есть шанс исправиться.

Интересно, думает ли сейчас о том же самом Эрин Сибрайт? Или уже слишком поздно? Или она нашла для себя единственный вариант, когда смерть предпочтительна и выбора нет?

Я долго работала в полиции. Сначала в Уэст-Палм-Бич патрулировала кварталы, где правонарушение считается такой же работой, как любая другая, а наркотики можно купить на улице, среди дня. Потом в Уайсе узнала все до мелочей о проституции и порнографии. И, наконец, несколько лет занималась наркотиками в полиции округа. Я очень хорошо представляла себе, что бывает с молодыми женщинами, которым случилось оказаться не в том месте и не в то время. В Южной Флориде широкий выбор мест, где можно избавиться от трупа или скрыть любые грязные тайны. Уэллингтон – оазис цивилизации, но за его границей начинается территория, где время остановилось. Болота и леса. Поросшие колючим кустарником пустоши и поля сахарного тростника. Грунтовые дороги, неотесанные коренные жители, подпольные лаборатории по производству наркоты в фургонах, которым уже двадцать лет как место на свалке. Черная зловонная вода в каналах – и аллигаторы, готовые закусить любым мясом.

Может, именно там Эрин Сибрайт ждет того, кто ее спасет? Может быть, она ждет меня? Да поможет ей бог. Я туда не хочу.

Я пошла в ванную, вымыла руки и плеснула водой в лицо. Чтобы остудить вдруг вспыхнувшее чувство долга. Прохладу воды ощутила только правая сторона лица. В левой нервы повреждены, чувствительность кожи и подвижность мускулов нарушены. Пластические хирурги придали моему лицу универсально-нейтральное выражение, настолько естественное, что никто при взгляде на меня не подозревал ничего, кроме отсутствия эмоций.

Спокойное, бесстрастное лицо смотрело из зеркала – еще одно напоминание о том, как далеко мне до нормы во всех отношениях. И я должна спасать Эрин Сибрайт?

Внезапно, неожиданно для самой себя, я наотмашь ударила по зеркалу обеими ладонями – два, три раза, – чтобы это мое лицо разбилось у меня на глазах столь же наверняка, как два года назад раскололось все у меня в душе. Мне казалось, что резкая, режущая боль и пролитая кровь знаменовали бы очищение. Я хотела истечь кровью, дабы убедиться, что существую. И в то же время – исчезнуть, чтобы спастись от боли. Противоречивые силы боролись внутри меня, распирали мне грудь, грозили расколоть пополам голову.

Потом я пошла в кухню и бессмысленно уставилась на подставку с ножами на рабочем столе и на ключи от машины рядом с нею.

Жизнь может измениться в мгновение ока. Без нашего согласия. Я уже давно знаю, что это так. В самой глубине души, наверное, я и в тот миг, в ту ночь тоже знала это. Предпочитаю верить, что взяла со стола ключи и вышла из дому, спасаясь от мук совести: иначе я заела бы себя. Эта мысль позволяет мне по-прежнему верить в собственный эгоизм.

На самом же деле сделанный той ночью выбор трудно назвать эгоистичным – он не сулил безопасности. Так или иначе, я фактически выбрала движение вперед. Обманом убедила себя предпочесть жизнь спокойному существованию в убежище. Я побоялась, что всю жизнь буду жалеть, если не рискну.