Темный полдень

22

Июнь

Фельдшер, крепкий мужик лет 60-ти, осматривая меня и спасенного ребенка, только головой качал и матерился сквозь зубы.

— Какого хера вы туда вообще полезли, Сашко? — он накинул на пацана еще один плед, заставляя пить чай с медом.

— Да мы рядом играли, дядь Коль, — шмыгнут тот носом, — а Дашка вдруг сказала, что слышит звук оттуда. А он же заброшен…. Там воды никогда не было. Мы нагнулись посмотреть…. А потом меня кто-то в спину толкнул…

От этих слов мурашки прошлись по коже. Я оглянулась на бледную Наталью, она растеряно пожала плечами. Николай снова выматерился.

— Доигрались.

В ФАП, смачно хлопнув дверью, стремительно зашел Хворостов, чьи зеленые глаза сначала устремились к Наталье. Столько всего было в его взгляда, что мне оставалось только грустно отвести глаза: тревога, беспокойство, страх, тоска. Потом он посмотрел на меня, закутанную в два одеяла, мокрую и жалкую.

— Вот, скажите мне пожалуйста, почему если в моем селе происходят неприятности, вы обе оказываетесь в самом их центре?

Наталья уперла руки в талию и с вызовом посмотрела на Дмитрия.

— На улицу выйдите и гляньте, Дмитрий Иванович, там вообще-то еще пол села стоит! Кто виноват, что вы только нас двоих и замечаете?

Я не удержалась, прыснула, закрываясь кружкой. И ведь ничего он этой чертовке не сделает. Они смотрели друг на друга, и, казалось, ФАП сейчас полыхнет огнем от их взглядов. Мне было и весело и тоскливо одновременно. Весело, потому что приятно было видеть, как каменная скала рушится под яростным блеском карих глаз, грустно, что происходит это не от моих голубых. Я снова остро почувствовала свое одиночество и отдаленность от этих людей.

Впрочем, когда Дима все-таки отвел глаза от Натальи и посмотрел на меня, в его глазах промелькнуло нечто тревожное и…. смущенное. Нечто такое, что было отражением моего собственного смущения, ведь увидев его и услышав его голос воспоминания о неясных, но таких желанных снах настигло меня с новой силой. Он скользнул глазами по мне, по мокрым волосам, по лицу, по шее, по одеялам и с трудом отвел глаза, прислонился к двери, складывая руки на груди. Метнул короткий взгляд на Николая, как будто хотел что-то сказать, но сдержался. Вместо этого тихо спросил:

— Кто тебя в колодец толкнул, Сашко?

— Хрен знает, дядь Дим. Толчок сильным был, я сразу вниз полетел.

— Вот матери-то скажу, как ты выражаешься, — вздохнул глава поселения, но скорее для проформы. — Айна…. — он замялся, а мое имя прозвучало мягко, почти ласкающе. От этой интонации у меня дрожь по телу прошла, а Наталья посмотрела на Диму с удивлением. — Ты…. Ты что-то видела в колодце?

— Конечно, Дмитрий Иванович, — с готовностью ответила я, — грязь и адски вонючую воду. Насмотрелась по самое не хочу. Скажи, ваши грязи полезны? Утешь меня….

— Вот две язвы, — не выдержал и фельдшер, снова качая головой. — Наташка, вместо того, чтобы огрызаться, принесла бы Айке одежду.

Наталья молча кивнула и выбежала из ФАПа, оставляя нас одних.

— Держи, Дмитрий Иванович, 50 грамм антидота от этих двух змеек, — предложил Николай, разливая по пластиковым стаканчикам золотистый коньяк. — И тебе, болезная.

— Я за рулем, — вяло отмахнулся Дима.

— Да кто ж тебя здесь поймает-то? — хохотнул фельдшер. — Пашка уже и сам на грудь принял. Еще с утра, так что…. Санька, мать за тобой пришла. Иди, переодевайся в чистое и домой. Там баня, чай и в кровать. И завтра целый день — постельный режим. Там посмотрим.

Мать Саши, женщина, возраст которой я бы сказать не взялась, помогла сыну переодеться в чистое, потом подошла ко мне и молча пожала руку. Быстро, словно бы смущаясь, торопливо, но крепко и от души, вкладывая в это касание всю свою материнскую любовь, весь страх и благодарность. Кивнула Дмитрию и быстро вышла, забрав сына.

— Нда… — глядя ей в след протянул фельдшер, — хреновое у нас начало лета. Смотри, Дмитрий, они сейчас начнут крайнего искать: одного ребенка волки задрали, второй сдуру в колодец шмякнулся. Айна, ты у нас не отсюда родом? Имя у тебя наше, коми-пермяцкое, да и фамилия…

— Я из Кудымкара, — сделав глоток коньяка, ответила я, чувствуя, как Дмитрий садится рядом. Тепло от его плеча я почувствовала даже сквозь мокрую одежду и два одеяла. — А откуда мать была — не знаю. Тетка разок упоминала, что отсюда, но я не уверена.

— Ха…. То-то я и думаю, отчего ты мне вроде знакома. Димка, ты тогда салагой был, Агни помнишь? Лет 25 назад девушка тут жила….

— 25 лет назад я жил в Перми, — прохладно отозвался Хворостов. — Учился там, потом работал.

— Ну да, тебя отец в 12 туда как отправил, так ты и вернулся только почти в 30. А я как раз приехал только к вам на практику. Но Агни сразу увидел — очень красивая была — тебе под стать, Айна. А потом что-то случилось, она в лесах пропала….

У меня дыхание перехватило от этой истории. Моя мать пропала как раз, когда мне едва год исполнился. Я ее даже и не помнила. И фотографий только одна осталась, да и та не четкая, размытая. Я в свое время ее у тетки чуть ли не с боем забрала. Да и решение сбежать сюда было принято, когда я фотографии рассматривала….

— Николай, а что еще вы о маме…. Об Агни знаете?

— Да мало, Айна, я ведь только-только приехал. Ей, наверное, лет 18–20 было. Не похожа на местных, но ее уважали. Даже… почитали…. Я бы сказал. Внешность у нее для комяков не типичная была. А потом никто не знает, что произошло. В лес селяне ушли, на праздник солнцестояния, многие тогда пропали, исчезли с концами. Говорят, то ли на медведя, то ли на волков налетели. Места дикие…. Ты, кстати, в ее доме живешь.

— Что? — я круто развернулась к Дмитрию.

— Что? Дом пустовал столько лет, я на него отчуждение и сделал, — пожал тот плечами. — А как ты появилась, так тетка и предложила, чтоб ты его заняла. Я ж понятия не имел, кто там раньше жил. Нет, знал, что Агния Чудакова, но фамилия распространенная, у половины Коми округа такая. Вон в селе аж 8 семей с такой фамилией.

Я сидела словно оглушенная — жить в доме матери и даже не догадываться об этом. Впрочем, даже это всего лишь догадки. Тетка никогда не говорила мне, как маму звали, а сама я даже и не догадалась проверить. Сначала училась, потом….. в общем по факту связи с ней я и не чувствовала, она для меня только снимком размытым была. А настоящей матерью, пусть и не ласковой, тетка Маша стала.

Снова хлопнула входная дверь — вернулась Наталья с чистой одеждой. Я молча встала и прошла за ширму переодеться в сухое. Старую одежду просто выбросила в помойное ведро — несло от нее так, что тошнота подкатывала. Мне даже показалось, что этот запах я уже знала — сладковатый, тлетворный. Хотелось помыться в горячей воде, смыть с себя этот запах и грязь. Но дома меня ожидала лишь теплая вода в сенях…

— Айка, — услышала голос Николая, — там душ есть. Иди, промой голову. Мало ли что в этом колодце в грязи было…. И на предмет ранок осмотри себя, может сразу и прививку от столбняка вкачу тебе.

Слава тебе Николай-фельдшер!

Домой возвращались молча, Дима отвез сначала Наталью, потом повез меня. Молчание между нами было тяжелым, ощутимым почти физически. Я не знала о чем и как говорить с ним, вообще боялась пошевелиться, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

— Мне послезавтра выходить на работу? — спросила тихо, когда он остановил машину около дома.

— Да, — коротко кивнул он, стараясь не смотреть на меня. — Чужаки уехали, опасности нет.

— Спасибо…. Они….. они…. не спрашивали?

— О тебе? — Дима, наконец-то повернул ко мне голову, — нет. Все тихо.

— Хорошо… — я облегченно выдохнула. Не смотря на все произошедшее в селе, мои собственные неприятности пока в прошлое не ушли, хоть я порядком о них и позабыла. — Ладно… спасибо, Дмитрий Иванович….

— Айна, — он поймал меня за руку и не дал выйти из машины. — Выходи за меня замуж.

— Что?????? — мне показалось, я ослышалась.

— Выходи за меня, — повторил Дима, глядя своими зелеными глазищами.

— Дмитрий Иванович, ты… ты это сейчас спьяну или сдуру?

Моя реакция была скорее защитной, чем осознанной, слова вырвались резко и неожиданно, прежде чем я успела обдумать ответ. Дима чуть сжал мою руку, удерживая её, и его взгляд оставался серьёзным, не отрывающимся от моего, словно пытался прочитать каждую эмоцию на моём лице.

— Айна, я серьёзно. Я смогу защитить тебя, да и уровень жизни обеспечить такой, к которому ты привыкла…. Я…. устал быть один. Постоянно один, как проклятый…. Айна… — он наклонился ко мне и не давая пошевелиться накрыл губами мои губы.

В его поцелуе было столько силы и одновременно отчаянной нежности, что на мгновение я растерялась. Сердце колотилось в груди, как сумасшедшее, и внутри меня боролись два противоположных чувства: желание ответить, позволить себе хоть на миг раствориться в этой силе, и острое, режущее понимание, что это неправильно, что это не то, что мне нужно.

Он ласкал меня, но в этих ласках я чувствовала и боль, и одиночество, и скрытую, едва сдерживаемую ярость. Я пыталась вырваться, но его руки удерживали меня, и этот поцелуй был не столько предложением, сколько попыткой утвердить своё право на меня, попыткой доказать, что он может быть не только защитником, но и чем-то большим. Его губы были горячими, вкус — горьким, отчаянным, и я почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Много всего было в этом поцелуе, кроме одного — любви.

Когда он, наконец, отстранился, я резко повернула голову, избегая его взгляда, ощущая, как лицо пылает от эмоций. Всё внутри дрожало, как натянутая струна, готовая лопнуть.

— Дим… — голос сорвался, слова не шли на ум. В душе царил хаос, и я чувствовала, что не смогу подобрать правильные слова. — Это… не так должно быть. Не так.

Волна боли накрыла с головой. Он пытался удержать меня этим поцелуем, а на самом деле — дал понять, что никогда я не стану тем, кого он будет любить. Любить так, как хотелось мне.

Я столько лет жила без любви, полагаясь на самое себя, что не верила в нее. Но…. хотела.

— Айна, — наконец произнёс он, и его голос прозвучал странно сломленным, — я не знаю, как ещё. Я не умею по-другому. Я хочу… хочу, чтобы ты была со мной. Рядом. Мне больше ничего не нужно.

— Вот именно, Дим. Тебе больше ничего не нужно. Когда ты, наконец, посмотришь правде в глаза, а? Признаешь, кого видишь на моем месте? Кого, по-настоящему, хочешь сжать в объятиях? Меня, Дим? Или ты сейчас, глядя мне в глаза рискнешь сказать, что…. хотя бы влюблен в меня? А?

Мои слова повисли в воздухе, как раскалённый металл, и я видела, как Дима напрягся, его лицо побледнело. Он смотрел на меня, словно пытаясь найти в себе силы возразить, но в его глазах блеснула такая мучительная растерянность, что мне стало невыносимо больно. Эта боль была почти физической — она тянулась от его взгляда к моему сердцу, разрывая меня изнутри. Я видела, как его губы приоткрылись, готовые произнести что-то, но слова так и не прозвучали. Он просто сидел, сжав кулаки на руле, так, что костяшки побелели.

— Я… — наконец начал он, но голос сорвался, потеряв уверенность. — Айна, это не так просто….

— Правда? Почему я тогда могу сказать это, Дима? Почему я могу, глядя тебе в глаза, сказать: я влюблена в тебя. Влюблена настолько, что готова забыть и гордость, и свою свободу. Влюблена так, как никогда в жизни не была. Что меня тянет к тебе с невероятной силой. Что я думаю о тебе почти каждый день. Почему, Дим? Я не боюсь своих чувств к тебе, я признаю их… я ревную тебя, я смущаюсь тебя…. Не знаю, любовь ли это, но влюбленность точно. А ты что чувствуешь?

Мои слова, как удар по стеклу, разбивали тишину, звучали резко и безжалостно, но в то же время я чувствовала, как за каждой фразой внутри всё рушится. Я признавалась ему в своих чувствах, и это было трудно, но невыносимо тяжело было видеть, как его лицо искажалось болью. Его глаза метались, он не знал, куда спрятаться от моей искренности, от слов, которые обрушились на него, словно камнепад.

— Айна, — он снова сжал руль, так сильно, что побелели пальцы, и в голосе его прорезалась отчаянная нотка. — Я не могу тебе этого сказать, потому что… потому что не знаю, что я чувствую. Ты — важна для меня, чертовски важна. Но если бы всё было так просто… если бы…

Не находя слов, он снова рванул меня на себя. Я ощутила жар его дыхания на своей коже, его губы стремительно накрыли мои, и в этом поцелуе не было ни прежней осторожности, ни нежности — только стремление захватить, удержать, унять ту бурю эмоций, что разрывала его изнутри. Жар волной захлестнул нас обоих, и на мгновение, в этом безумии, я почувствовала, как все мои сомнения тают, отступают под напором того желания, которое вспыхивало между нами.

— Хочу тебя….- задыхаясь, прошептал он, — невероятно хочу…. Только об этом и думаю… ты меня с ума сводишь….

На какое-то мгновение я поддалась этому безумному вихрю — ответила на поцелуй, почувствовала, как внутри разгорается огонь, который можно утолить лишь его близостью. Это было так притягательно, так сладко и так обманчиво, что казалось, будто с каждой секундой я теряю контроль над собой, над своими желаниями. Когда мы коснулись друг друга, не смотря на одежду, разделяющую нас, я не удержала вскрик желания, пронзившего точно огнем. Внутри бушевало пламя, и я мечтала, чтобы оно дотла спалило все преграды между нами, одежду, сомнения, оставив только нас двоих. Мои руки срывали пуговицы с его рубашки, его дыхание становилось всё более прерывистым, и я ощутила, как его губы скользят по моей шее, оставляя следы горячих поцелуев.

Я поняла, что не хочу больше сопротивляться, у меня нет на это сил. Его горячее, твердое тело покоряло меня полностью, его запах оставил в голове лишь туман и страсть. Не было больше мыслей, не было больше сомнений. Он — мой, а я — его. Все равно, что происходит это в машине — место тоже не имело смысла. Пусть он любит другую — это совершенно не важно.

Его голос — хриплый, прерывистый, едва сдерживающий яростный ритм дыхания — прошептал моё имя, и в этом звуке было что-то первобытное, что-то, что пробирало до мурашек. Я чувствовала, как он срывается, как утрачивает контроль, как захлёстывает его, как слетает с нас одежда, как я тону в этом жаре, словно волна накрывает и увлекает за собой.

Внезапный звук ворвался в облако нашей страсти. Этот звук был как холодный удар по лицу — пронзительный, неуместный, будто реальность решила ворваться в наш мир безумия и страсти. Я замерла, сердце бешено стучало в ушах, а вокруг будто на мгновение повисла тишина. Дима тоже остановился, его дыхание рвалось с губ, его руки сжимали мои плечи, но на секунду он остановился.

Звук повторился снова — звонил мой телефон, выпавший из кармана на пол машины.

— Оставь…. — хрипло велел Дима, ловя мою руку, не давая взять трубку. — Выкинь, к чертовой матери….

Я посмотрела на Диму — его лицо было искажено напряжением и злостью, глаза полыхали тем самым диким огнём, который заставлял меня терять контроль. Но этот звонок, чёрт побери, всё равно не давал покоя. Телефон звонил и звонил, заставляя вернуться к реальности.

Я словно проснулась от сна, от того самого сна, в котором оказывалась каждую ночь всю прошлую неделю. Того сна, от которого меня будила моя кошка. Только на этот раз сон сном не был.

Я лежала на заднем сидении, в одном белье, Дима лежал на мне, без рубашки. Джинсы еще были на нем, но уже расстегнутые. Еще пять минут и….

Он смотрел на меня, словно и сам только что проснулся. Его глаза потеряли тот дикий блеск, который горел в них мгновение назад. Теперь в них была растерянность, словно он сам не мог понять, как мы оказались в этом положении — обнажённые, запутавшиеся в собственных желаниях и страхах. Я аккуратно оттолкнула его, чувствуя, как его руки на мгновение напряглись, но потом он всё-таки отступил, словно отпуская не только меня, но и все те эмоции, что рвались наружу. Внутри всё кипело, но я подавила в себе это пламя, потянувшись за телефоном.

Высветившийся номер заставил меня чертыхнуться, а щеки вспыхнуть огнем. Я сбросила вызов и повернулась к Диме.

— Прости…. Дим. Мне нужно домой…

Вид у Димы был потерянным, словно он пытался собрать разбитые осколки собственных мыслей и эмоций. Он сел, откинувшись на сиденье, пригладил растрепанные волосы и тихо выдохнул, будто искал в этом воздухе слова, которые могли бы объяснить всё, что произошло.

— Прости, — пробормотал он, глядя куда-то мимо меня, а потом с усилием закрыл глаза, как будто пытался стереть из памяти этот момент. — Это было…

— Я сама виновата, — попыталась я найти правильные слова, но они звучали фальшиво и сухо, и даже я сама в них не верила. — Забудь.

Сейчас, когда вихрь отступил, оставив нас обессиленными, я ощущала только опустошение и болезненное осознание того, что между нами не может быть ничего настоящего. Только этот сорванный поцелуй, этот взрыв страсти — но не любовь.

Быстро натянула на себя одежду и пулей вылетела из машины, одним прыжком перемахнув через забор и захлопывая двери дома. Тяжело дыша упала на пол и завыла от отчаяния, слыша как на улице Дима отъезжает от дома, резко вдавив педаль газа.