Тишина

Глава 19

Элизабет

После моей стычки с Жаклин все, чего я хочу — это спать. Стресс от моей панической атаки должен был вырубить меня, но я ворочаюсь с боку на бок с тех пор, как моя голова коснулась подушки.

Когда загорается мой мобильный телефон, я хватаю его с тумбочки. На экране появляется надпись: «Неизвестно» и я знаю, что это звонит Мэтт. Я отклоняю звонок и выключаю телефон. Мой разум мечется в миллионе разных направлений, пробуждая еще больше воспоминаний. Не желая больше лежать в постели, я беру список пассажиров и блокнот и иду в офис, чтобы направить все свое внимание на изучение этого документа.

Я пробежала половину имен, перебирая буквы по кругу, по кругу и по кругу, не зная, что я ищу, но надеясь, что что — то найду. Я просматриваю еще три имени: Паркер Мур, Дорранс Райли, Квентин Маллес.

Все это тупики, и до того, как начинает всходить солнце, я незаметно для Деклана прокрадываюсь обратно в постель.

Мне удается поспать пару часов, а когда я просыпаюсь, Деклан уже заказал завтрак. Запах его кофе и свежеиспеченных круассанов наполняет воздух, и прежде чем я полностью просыпаюсь, он наливает мне чашку горячей воды и протягивает пакетик чая.

— Спасибо.

Пока мы сидим в постели, Деклан читает газету, а я смотрю, как пакетик просвечивает сквозь прозрачную воду в моей чайной чашке. Сон все еще туманит мою голову, когда я продолжаю макать чайный пакетик вверх и вниз, пока вода не становится нежно — янтарной, настоянной на ароматных травах, которые помогают мне проснуться.

— Он в газете, — бормочет Деклан.

— Кто?

Он протягивает мне «Чикаго трибьюн», и вот он Каллум. Он стоит в своем тюремном оранжевом комбинезоне с заголовком «Обвиняется участник банды по торговле оружием».

Я смотрю на Деклана, когда он делает глоток кофе, и говорит:

— Ты же знаешь, что это только вопрос времени, когда мы закончим с этим.

— Что ты имеешь в виду?

— Наше участие. Ты была замужем за Беннеттом, вращалась в том же кругу, что и Ричард, и проводила время с моим отцом. Все это, наряду с похищением и убийством, мы оба будем вынуждены давать показания, — говорит он мне, прежде чем сбросить с себя простыни и поспешно встать с кровати. — Последнее, что мне нужно, чтобы этот человек порочил мое имя, — кусается он.

Он зол из — за того внимания, которое это привлечет к нему и его компании.

— Деклан, — кричу я в панике, мое сердце начинает бешено колотиться, когда меня внезапно осеняет. — А как насчет меня?

Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и осознает это, когда видит тревогу в моих глазах.

— Они будут копаться в моей истории, а Нина уходит так далеко в прошлое. Они поймут, что я мошенница, — выпаливаю я пронзительным голосом. — Меня обвинят в краже личных данных и растрате, а также в любом другом преступлении, которое они могут повесить на меня.

— Черт, — ворчит он себе под нос.

Я думаю, это было неизбежно, что моя афера в конце концов настигнет меня. Мой разум работает на пределе, думая о том, как я могла бы найти выход из этого, как я могла бы объяснить это, но я не могу ни на чем сосредоточиться.

— Что нам делать?

— Я позвоню своему адвокату, — говорит он мне. — Я не хочу, чтобы ты волновалась, у нас есть время. Это может занять до года, прежде чем дело даже дойдет до суда.

— А как насчет тебя?

— А что насчет меня?

Я выскальзываю из кровати и подхожу к нему.

— Это ты говоришь мне, что я не должна прятаться от того, что причиняет мне боль.

— Он не причиняет мне вреда, — немедленно защищается он, но я разоблачаю его блеф, говоря:

— Он даже не пытался остановить убийство твоей мамы. Он отошел в сторону и просто позволил этому случиться. Так что не говори мне, что это не причиняет тебе боли, Деклан. Я знаю, что это так, — я протягиваю к нему руку и кладу ее ему на сердце. — У нас с тобой одно и то же слабое место, одна и та же рана — смерть родителя.

Он накрывает мою руку своей, и она полна напряжения, сжимая меня слишком сильно.

Ему больно.

Деклан

Ее кости хрупки в моей хватке, пока я борюсь с агонией, которая оставляет на моей душе отметины в ранах, которые отказываются заживать.

И она права.

Моя мама всегда была слабым звеном в моей броне. Она самая нежная часть моего сердца и все, что близко к ней прикасается, причиняет мне боль. Но эта боль испорчена яростью, которую я испытываю к своему отцу теперь, когда я знаю, какую роль он сыграл.

Я смотрю в глаза Элизабет и вижу в них печаль. Она напомнила мне по поводу моего дерьма, так что есть только один вариант, если я не хочу, чтобы она видела во мне лицемера.

— Тогда давай поедем в Нью — Йорк.

— Ты собираешься увидеться с ним? — удивленно спрашивает она.

— Да. И тогда я покончу с ним.

Я оставляю Элизабет пить чай, пока звоню, чтобы договориться о рейсе, и мне говорят, что мы можем вылететь позже вечером. Когда я возвращаюсь в спальню, я вижу ее с этим чертовым блокнотом. Она думает, что ведет себя подло и что я не замечаю, когда она встает с моей кровати ночью, но я все знаю. В тот момент, когда я теряю тепло ее тела, я просыпаюсь. Я решил ничего не говорить и дать ей время, в котором, по ее мнению, она нуждается.

По правде говоря, мы с Лакланом натыкаемся на блокпост за блокпостом. Этот человек явно не хочет, чтобы его нашли, но так или иначе, я найду его для нее.

Увидев меня, она кладет блокнот и карандаш на прикроватный столик.

— Самолет будет готов в семь.

Я сижу и жду, оглядывая белую комнату из шлакобетона, заполненную опозоренными горожанами и их близкими. Охранники стоят и наблюдают за взаимодействием, следя за тем, чтобы соблюдались правила, которые были подробно объяснены.

Металлическая дверь в углу комнаты открывается, и на этот раз входит мой отец. Одетого в оранжевое, его сопровождают в комнату и охранник, который с ним, снимает кандалы, когда глаза моего отца находят мои.

Он ничего не выражает.

Освободившись от цепей, он пересекает комнату. Он выглядит суровым, небритым и похудевшим.

— Сынок, — спокойно замечает он, подходя к столу.

Враждебность вспыхивает, когда я смотрю на этого человека, который сидит напротив меня. Воспоминания обо всем презрении, с которым он плевался в мою сторону на протяжении всей моей жизни, только чтобы избежать своих собственных проступков, разжигают во мне ярость.

— Как ты узнал?

— Ты не слышал? — Я отвечаю, и он качает головой. — Твой босс?

— Мой босс?

— Продолжай прикидываться дураком, — насмехаюсь я, — я знаю все. Я просто хочу услышать, как ты хоть раз в жизни говоришь правду.

— Прекрати загадывать загадки, малыш, и просто скажи мне, что, по — твоему, ты знаешь.

Мои руки сжимаются в кулаки это тщетная попытка сдержать свою ярость, и я свирепо смотрю на него.

— Я знаю о маме. Я знаю, что она умерла из — за тебя.

— Я любил эту женщину…

Его слова, его вопиющая ложь выводят меня из себя, и я бью кулаком по столу, теряя контроль.

— Ты гребаный ублюдок!

— Эй! — кричит один из охранников, призывая меня к порядку.

— Она умерла из — за тебя, — киплю я, понижая голос. — Из — за твоей жадности ей пришлось расплачиваться за последствия.

— Ты ни хрена не знаешь, парень.

— Признай это, — говорю я.

Он пожимает плечами, как будто он невежественный и невиновный, и я больше не могу смотреть на его самодовольное лицо, поэтому я ускоряю это.

— Ты знал, что Ричард собирался убить ее. Вот почему ты уехал из страны, потому что не хотел быть там, когда это случится. Ты бежал от чувства вины, не так ли?

— Откуда ты знаешь о Ричарде?

— Ты знаешь, что он мертв, верно? — спрашиваю я, и он кивает. — Я убил его.

Его глаза расширяются, когда я говорю ему это и я гордо улыбаюсь.

— Не волнуйся, папа. Копы уже знают, что я это сделал.

Он не реагирует на то, в чем я ему только что признался. Он просто ошеломленно смотрит на меня.

— Из — за него я знаю все, что ты скрывал от меня. Все.

Он с трудом сглатывает и опускает голову, уступая правде, потому что на данный момент у него нет другого выбора. Он больше не может морочить мне голову.

— Я все это знаю, папа, — резко шепчу я, вонзая нож в него еще глубже, и когда он, наконец, набирается смелости поднять голову, чтобы посмотреть мне в глаза, он говорит:

— Тогда ты знаешь, с чем я столкнулся.

— Это во всех новостях.

Его унизительный голос переходит в нуждающийся.

— Мне нужна твоя помощь, сынок.

— Сначала признай это. Признай, что это ты виноват в смерти мамы.

— Мне нужна твоя помощь, — уклоняется он, быстро говоря приглушенным тоном. — Камилла — моя единственная связь с внешним миром, не считая моего адвоката, но я не разговаривал с ней уже неделю. Мне нужна ваша помощь, чтобы связаться с Лакланом.

— Зачем?

— Я не могу сказать тебе зачем, но мне нужно поговорить с ним.

— О Камилле?

— Камилла? Зачем мне говорить с ним о ней? — спрашивает он в полном замешательстве. — Что ты знаешь?

— Только то, что у твоей девушки противоречивые чувства верности.

— У меня такое чувство, что он тоже так думает, — бормочет он, стиснув зубы от гнева.

— Что это должно означать?

— Спроси его.

— Я спрашиваю тебя, — говорю я, поскольку мое раздражение растет синхронно с подозрениями, что я упускаю некоторые важные детали о Лаклане.

— Мне нужно было присматривать за тобой, когда ты уехал из Чикаго, — загадочно говорит он. — Скажи мне, потому что мне нужно знать, кто такая Элизабет Арчер и что, черт возьми, она делает в «Водяной лилии»?

Этот гребаный ублюдок. Я убью Лаклана, когда вернусь в Лондон, потому что теперь очевидно, что врал про связь с моим отцом. Единственный способ, которым мой отец мог получить эту информацию, это от него. Но именно его упоминание о «Водяной Лилии» вызывает у меня любопытство, когда я думаю о фотографии, которую там нашла Элизабет.

— Я скажу тебе то, что ты хочешь знать, — говорю я. — Но сначала скажи мне, что я должен знать о «Водяной Лилии».

Он смотрит на меня с подозрением, но ничего не говорит.

— Почему там моя фотография? — спрашиваю я, давая ему немного информации, чтобы попытаться подтолкнуть его к ответу.

— Потому что, — вздыхает он, наклоняясь вперед.

— Скажи мне правду.

Он смотрит на меня мгновение, прежде чем открыть:

— Женщина, которая управляет этим…

— Айла.

— Да, — говорит он. — Она твоя бабушка.

— Что?

— Айла — мама твоей матери.

— Это не имеет смысла, — бормочу я. — Почему ее никогда не было рядом?

— Потому что она никогда не одобряла, что я встречаюсь с ее дочерью. Это были годы взлетов и падений, и когда я женился на твоей маме, именно это окончательно разлучило их, тот факт, что твоя мать выбрала меня.

— И даже когда мама умерла, ты никогда не говорил мне.

— А что там было рассказывать?

Я встаю, не в силах продолжать этот разговор или смотреть на этого человека, который наполнил мою жизнь бесчисленной ложью.

— Сын…

— Перестань избегать и просто скажи мне.

Он остается сидеть, глядя на меня снизу-вверх. На мгновение мне кажется, что он не собирается отвечать и во мне разгорается гнев. Затем он открывает рот, чтобы заговорить.

— Да, я знал, что твоя мать умрет и я ничего не сделал, чтобы остановить это.

И это кинжал, который вонзается в то, что Элизабет называет «самой мягкой частью меня». Кровь из раны, которая была нанесена в тот день, когда я наблюдал, как она умирает, льется, заливая меня, парализуя меня, ослабляя меня.

Мои руки дрожат, когда я кладу их на край стола и говорю ему:

— Ты меня больше никогда не увидишь.

— Деклан…

— Ты умрешь в этой дыре в полном одиночестве, ублюдок.

Я не оглядываюсь на него, когда иду к охраннику, который стоит у выхода, и клянусь, я оставляю за собой кровавый след из раны, которую он широко разорвал. Когда охранник достает ключи, чтобы отпереть дверь, я слышу, как мой отец зовет:

— Деклан, давай. Вернись, — а затем поднялась суматоха, прежде чем охранник крикнул:

— Сядь, МакКиннон!

— Деклан!

Еще больше суматохи.

— Отвали от меня на хрен!

— Тащи свою задницу на землю, заключенный!

— Деклан!

— Еще, — говорю я бармену в холле отеля, и он наливает мне порцию виски.

Я пока не могу вернуться в номер, я слишком неустойчив. Я провел всю свою жизнь, пытаясь соответствовать стандартам моего отца и доказать ему, что я достаточно мужчина, чтобы самостоятельно выстоять в этом мире. И для чего? Все это было ложью. Ложь, которая унесла жизнь моей матери и мою. Я потерял огромную часть себя, когда она умерла и у меня остались шрамы, которые не должен носить ни один мужчина.

В тот момент, когда она умерла меня обвинили. Это я был недостаточно мужественным, чтобы спасти ее и мой отец потратил всю свою жизнь на то, чтобы убедиться, что я знаю, что я такая киска, какой он меня видел. Он разрушил все и оставил меня в этом кошмаре осознанного обмана.

— Как все прошло? — спрашивает Элизабет, когда я, наконец, переступаю порог гостиничного номера.

Я не что иное, как скрученная в узел ярость, гнев и агония, которые даже алкоголь не может вылечить. У меня сломаны кости и кровоточат раны, я опустошен и скучаю по маме, как никогда раньше. Моя холодная каменная внешность маскирует анютины глазки, на которые я похож. Это защищает неуверенного в себе мужчину во мне, который хочет упасть на колени и заставить свою девушку обнимать его, пока он оплакивает все те годы, что он прятался за строгим контролем. И в то же время я хочу наброситься, бить кулаками по стенам и извергать яд в свои вены за все, что этот сукин сын сделал с моей жизнью.

— Ты в порядке? — Я слышу, как она говорит сквозь помехи ярости, проносящиеся под моей кожей. — Деклан?

Я впился в нее глазами, молча умоляя использовать ее, чтобы излить на нее свой гнев. Мои руки сжимаются в кулаки, и я чувствую вибрацию в своих напряженных мышцах, когда всего этого становится слишком много, чтобы сдерживаться.

Ее руки касаются моей стиснутой челюсти, и она проводит ими по моим дрожащим рукам, все время глядя на меня с такой любовью, когда я изливаю чистую ярость. Она просто находка, когда замечает мою сдержанность и дает мне разрешение, в котором я так сильно нуждаюсь.

— Прикоснись ко мне.

— Я сделаю тебе больно.

— Все в порядке, — говорит она так чертовски мило. — Отдай мне свою боль, чтобы тебе не пришлось ее чувствовать.

Я целую ее со сковывающей жестокостью, и она позволяет это. Я волк, пожирающий ее, царапающий ее, срывающий с нее одежду в приступе ярости. Она отшатывается, когда я прижимаюсь к ней всем телом, толкая ее на пол. Я стою над ее обнаженным телом и дышу в порванные штаны.

Она такая маленькая, молочно-белая плоть и рубиново — рыжие волосы, и она, должно быть, сумасшедшая, что подчиняется мне прямо сейчас, но она подчиняется, говоря:

— Не сдерживайся.

Я раздеваюсь, а она смотрит, приглашая зверя выйти и поиграть. Я уже тверд как камень, и когда она садится и обхватывает своей нежной рукой мой член, он пульсирует и подпрыгивает в ее хватке. Я шлепаю ее по руке. Она ложится на спину, и я наклоняюсь, переворачиваю ее. Склонившись над ней, я хватаю ее за волосы, откидываю их назад и бью ее рукой по заднице. Она вскрикивает, вызывая во мне пьянящее возбуждение силы.

Потянувшись за брюками, я вырываю ремень из петель и туго застегиваю его вокруг ее рук, выше локтей. Она извивается и издает короткие прерывистые вздохи, и я поднимаю руку, чтобы снова резко шлепнуть ее по заднице. Она сразу же покрывается рубцами, когда кровь приливает, делая мой член еще более толстым и горячим от желания.

Она не сопротивляется, когда я протягиваю руку под ее талию, приподнимаю ее задницу в воздух и подталкиваю ее колени под себя, так что она приподнимается, как гребаная красавица. Запустив руки в ее волосы, я прижимаю ее лицо к полу, и когда я провожу кончиком своего члена по ее скользкому теплу, я понимаю, что она готова для меня, вся мокрая.

Я вонзаю свой член в нее с неистовой силой и, не сдерживаясь, жестко трахаю ее. Я хватаюсь за ремень, чтобы использовать его как рычаг, и с каждым мощным толчком вдавливаю ее тело в пол.

Моя кожа покрыта блестками пота, когда я резко толкаю бедрами, охваченный миллионом ощущений одновременно, стирая границы между болью и удовольствием. Визг Элизабет приглушается полом, когда я свободно хрюкаю в воздух.

Я выхожу и переворачиваю ее на спину, наблюдая, как она морщится от боли, лежа на руках, но я вижу ее скрытое веселье. Затем она вонзает свои ногти в мое сердце, заставляя меня любить ее еще больше, когда ее губы приподнимаются в слабой улыбке, и она раздвигает ноги шире для меня, приглашая меня взять больше.

Я не могу не быть с ней единым целым.

Я держу свой член и проскальзываю в ее набухшую, спелую киску. Я все еще остаюсь самим собой и ее нуждающееся тело начинает сжиматься вокруг моего члена. Отстраняясь, я рычу, неистово трахая ее, и комната наполняется шумом из стонов, вздохов и хрюканья. Элизабет наклоняет свое гибкое тело к моему в попытке трахнуть меня в ответ.

Она — гребаная парадигма.

Мой член начинает набухать в ней, набирая силу экстаза, в то же время я чувствую, как тело Элизабет напрягается, сбиваясь с ритма. Она смотрит на меня снизу-вверх, и я протягиваю руку под нее и нахожу ее руку. Я крепко сжимаю её в своих, нуждаясь в том, чтобы она знала, что она в безопасности, позволяя себе развалиться со мной, что мы вместе в наших самых уязвимых состояниях. Ее глаза расплываются, и она делает глубокий вдох, прежде чем издать пьянящий стон, чувственный и грубый. Ее киска сжимается в спазмах вокруг моего члена. Я врываюсь в нее, выстреливая свою сперму глубоко в нее, постанывая синхронно с ее удовольствием. Ее рука сжимает мою, пока мы вместе переживаем наши оргазмы. Она извивается под моим телом, получая от меня как можно больше удовольствия, и мне нравится, с какой жадностью она относится ко мне в эти моменты.

Когда мы потные, сытые и совершенно запыхавшиеся, я переворачиваю нас на бок и расстегиваю ремень, и, как и всегда раньше, она обвивает руками мою шею. Мой член дергается, когда я погружаю его в нее и обхватываю руками ее тело, пока она держится за меня.

Я уверен, она не знает, что в этот момент я нуждаюсь в ее объятиях больше, чем она в моих. Она успокаивает меня так, как никто не мог, выводя токсины из моих костей и заменяя их своей любовью. Она заполняет меня полностью, отдавая себя так охотно, чтобы я мог взять все, что мне нужно, и она делает это так идеально.

Я откидываю голову назад, чтобы посмотреть на нее, и она прижимается своим лбом к моему, не открывая глаз. Когда я наклоняюсь и целую ее, открыто и глубоко, я полностью заключаю ее в свои объятия. Она впадает в отчаяние, и я встречаю ее настойчивое желание быть ближе. Я оставляю ей синяки, прижимаюсь губами к ее губам, и мы истекаем кровью. Как каннибалы, мы питаемся друг другом, делимся кровью из наших сердец, объединяя нас еще больше.